Из самолета взвилась ракета, осветила площадку, и стрелок послал очередь из пулемета. Андрей видел, как Юзеф выстрелил в поляка, с которым обменялся паролем, видел, как Юзеф упал, сраженный пулей. Ракета погасла, цепь гитлеровцев поднялась в рост и бегом, строча из автоматов, направилась к самолету. Группа разведчиков, отстреливаясь, отходила к лесу. Они были уже почти у самой опушки, когда оттуда раздались автоматные очереди. Они косили людей. Оставшиеся в живых бросились к самолету, но фашисты опередили их. Андрей почувствовал острую боль в плече, упал и пополз в сторону. Кто-то попытался ему помочь. Летчик поднял голову и встретил спокойный взгляд Марии.

Предатель выдал пароль, — прошептала она. — Нет-нет, это не поляк. Это иуда.

Они ползли, пока их не увидели. Пули взрыли перед ними землю, но выстрелы сразу же прекратились. Андрей понял: борьба кончилась, их не хотят убивать. Надеются взять живыми. А Никита? Фашисты уже добрасывают в костры дрова. Значит, и Никита?

Андрей увидел в руке Марии гранату. Наверно, девушка берегла ее для себя. Она хотела взорвать себя в последнюю минуту. Но ему нужна была ее граната. Очень нужна. Он бросит ее сейчас в самолет, и фашистам не удастся затушить пожар. Никита все поймет.

Андрей протянул руку к гранате:

Дай, Мария.

Она отрицательно покачала головой:

Они уже идут.

Андрею казалось, что он слышит гул моторов. Это — Никита.

Дай, — повторил он — Ведь там — Антек.

Мария поняла:

Возьми.

Он занес руку с гранатой, но было уже поздно. Двое навалились на него, прижимая к земле. Потом он почувствовал тупой удар по голове. Ему показалось, что это взорвался самолет. Он облегченно вздохнул и позвал:

Мария!..

Перед ней стоял фашист. Ствол его автомата почти касался ее лица. Чуть позади немца были еще трое. Все с автоматами. Мария в изнеможении опустилась на колени. Потом быстро приставила пистолет к сердцу и выстрелила.

4

Когда стрелок-радист Иван Сирицын повернул турель влево и приготовился дать первую очередь по фашистам, немец, увидевший его в свете ракеты, вскинул автомат и выстрелил. Правая рука Ивана повисла, как плеть. Он не чувствовал боли, но не мог поднять руку. Продолжая стоять у пулемета и подворачивая турель левой рукой, Иван думал только об одном: «Надо стрелять». Несколько пуль впилось в его плечо. Иван медленно осел на пол, широко открытым ртом глотнул воздух и пополз к двери. Подняться на ноги у стрелка не было сил. Он полз, и следом за ним тянулся красный след. Кое-как добравшись до двери, Иван выглянул наружу. Он увидел разведчиков, отступавших к лесу. У хвоста самолета, строча из автомата, стояли фашисты. Стрелок-радист перегнулся и поставил ноги на трап. От этих усилий потемнело в глазах, он не удержался и скатился вниз. Трап загрохотал, один из немцев оглянулся, подошел к лежавшему без движений стрелку и на всякий случай выстрелил ему в спину. Иван дернулся и застыл. Он еще жил, но ему нечем было дышать: изо рта хлынула кровь. А сознание не уходило. Иван слышал выстрелы и понимал: это конец. Конец им всем! Он пытался открыть глаза, но тяжелые веки не поднимались. Хотя бы открыть глаза! Хотя бы вздохнуть. Один только раз, чтобы воздух наполнил грудь, освежил, влил в тело немножко сил. Ведь ему надо только отползти в сторону, притаиться и ждать. За поясом есть ракетница, а второй самолет вот-вот должен появиться над площадкой. Разве много надо сил, чтобы отползти и ждать?..

Кто-то споткнулся о его тело, наступил сапогом на простреленную руку, выругался. Это был немец, наверно, офицер. Он крикнул по-немецки:

— Оттащите все трупы в сторону!

Чьи-то руки схватили Ивана за ноги и потащили по земле. Боли не было. Казалось, даже стало легче: от толчков кровь отхлынула от горла, можно было вздохнуть. Но в это время он потерял сознание.

Прошла минута, может быть, десять. Иван пошевелился, хотел что-то вспомнить и не смог. Было приятно лежать на холодной земле, ни о чем не думать, спокойно умирать. Разве честный человек не имеет право спокойно умереть? Вот так, как умирает сейчас комсомолец Сирицын: в темном тихом лесу, на холодной земле, зная, что все уже отдано и все уже кончено…

Все кончено? Но тогда ведь не нужно ни о чем думать, не нужно ничего вспоминать? Почему же эта мысль сверлит мозг: вспомнить? Что вспомнить?.. Вот над головой гудят моторы самолета. Ровно, спокойно, уверенно. Все в порядке. Прожекторы остались позади, командир корабля приказал дать радиограмму: «Пролетели линию фронта, идем к цели». Это хорошо, идти к цели. Все должны идти к цели. Вот он, стрелок-радист Иван Сирицын, разве он…

Иван застонал. Не от боли в теле. Там-то ее уже не было. Тело его, продырявленное пулями, уже не страдало. Мысль, что надо что-то вспомнить, вспомнить сейчас, немедленно, острой болью прошла через мозг. Он собрал в комок все, что еще было в нем: оставшуюся волю, силу каждого нерва, каждую клетку своей памяти — все заставил подчиниться одной цели — вспомнить! Ведь только для этого он еще жил, только поэтому не мог позволить себе спокойно умереть.

Но Иван ничего уже не мог сделать: он умирал. Над его миром опускалась плотная завеса тумана, опускался мрак страшной тишины. Теперь ему хотелось только одного: перевернуться на спину, увидеть небо. Левой рукой он уперся в землю, приподнялся и снова упал. Падая, животом ударился обо что-то твердое, острое. И сразу вспомнил: ракетница! Да, вот для чего он еще жил: дать сигнал самолету. Вот, оказывается, к какой цели он шел: жить, чтобы были живы товарищи. Теперь у него хватит сил протянуть еще несколько секунд…

Он нащупал рукой ракетницу, вытащил ее из-за пояса и прислушался. В это время моторы дали перебои. Условный сигнал. Значит, осталось ждать две-три минуты. Пусть лейтенант Безденежный заходит на посадку и тогда — выстрелить. Осветить все поле, поднять свое тело с земли — и упасть мертвым. Последний сигнал!

Минута уже прошла. Прошло, наверное, уже две минуты. Иван поднимает тело. Почти мертвое. Он не может даже открыть глаза. Кровь снова заполнила рот. Опять стало нечем дышать. Но это и не нужно теперь. Слух еще воспринимает звуки. Иван слышит, что летчик убрал газ: заходит на посадку. Пора! Только бы не умереть раньше. Нет, раньше он не умрет! Вот он уже на ногах. Шатается, как пьяный, с трудом, с великим трудом поднимает руку и стреляет. Ракета освещает всю поляну, освещает человека с поднятой рукой. Он стоит еще секунду — и падает…

5

Никита увидел костры и облегченно вздохнул: не так-то просто в кромешной тьме за сотни километров отыскать маленький пятачок земли, небольшую полянку, окруженную плотным массивом лесов. Это не дневной полет по знакомой трассе, где радиомаяки провожают тебя от пункта до пункта, а диспетчеры непрестанно следят за движением твоего самолета!

Никита внимательно смотрел на землю. Все в порядке! Вон в конце площадки стоит машина Андрея. Последний костер бросает на нее свет. Никита видит группу людей. Конечно, это Андрюшка, в комбинезоне, в шлеме с завернутыми вверх ушами. Разведчики сидят в тени, отдыхают.

Никита на секунду убрал газ, правый костер передвинулся влево, потом затух. Порядок! Можно идти на посадку.

Шасси! — говорит он бортмеханику.

В пилотскую кабину вход посторонним воспрещен, но разве выгонишь отсюда такого человека, как Антек! Он все время торчит здесь, будто собирается стать летчиком.

Они благополучно сели? — спрашивает Антек.

Видишь? — Никита показывает на самолет Андрея. — Летчик Степной не садится неблагополучно, трын-трава!

А летчик Безденежный? — не унимается Антек.

Никита смеется:

Посмотришь

И внезапно обрывает смех. Ракета взлетает в воздух, становится светло, как днем. И Никита, и Антек, и второй пилот с ужасом смотрят на землю: там стоит человек в летном комбинезоне с поднятой вверх рукой, в которой держит ракетницу. Стоит ровно секунду и, будто сраженный автоматной очередью, падает. Это бортрадист Ваня Сирицын.