Шасси! — кричит Никита. — Убрать шасси!

Моторы взревели, самолет начал набирать скорость. Пулеметы, стоявшие в разных концах площадки, открыли перекрестный огонь. Трассы сходились почти у самого носа машины. Рискуя свалиться в штопор, Никита резко рванул штурвал на себя…

Кажется, ушли, — спокойно сказал он Антеку.

Антек стоял рядом, бледный, неподвижный. Он ни о чем не спрашивал. Все и так было ясно: в партизанском штабе оказался предатель, он сообщил немцам сигналы, пароль. Партизан выбили из этого района, все остальное он видел своими глазами: трупы разведчиков у опушки; фашистов, притаившихся в тени деревьев; человека, упавшего мертвым после выстрела из ракетницы… Антек слышал, как летчик проговорил:

Штурман, дай курс на точку «Б».

Точка «Б» — это был район, где разведчики должны были выброситься на парашютах в случае невозможности посадки в точке «А». Точка «А»… Мария… Юзеф… Антек закрыл глаза, будто собираясь с мыслями. Потом твердо сказал:

Нет!

Что? — Никита удивленно взглянул на Антека. — Задание не будет выполнено?

Нас встретят так же, как их встретили здесь, — ответил Антек.

Что же делать? Назад?

Дай карту, — попросил Антек.

Он долго смотрел на карту, изучая местность и, наверно, принимая какое-то решение. Губы его шептали названия речушек, деревень, фольварков. Наконец он сказал:

Вот здесь мы будем прыгать.

Никита взглянул на место, которое указывал разведчик: сплошной массив леса, ни тропок, ни дорог. Глушь, безлюдье, мрак. Он представил себе маленькую группу людей в этом мраке и зябко повел плечами. Но сказал:

Хорошо. Штурман, сделай прокладку маршрута.

Второй пилот в это время смотрел с тревогой на масляный манометр. Стрелка манометра, вздрагивая, толчками поползла влево. Второй пилот сказал:

Смотри, командир.

Никита до боли в пальцах сжал штурвал:

Этого еще не хватало! Механик!

Но механик уже две минуты стоял за спиной второго пилота.

Пули пробили масляный бак, командир, — тихо проговорил он. — Надо садиться.

Никита еле сдержался, чтобы не выругаться. Но про себя подумал: «Чудак. Садиться ночью в лесу! Здесь сверчок — и тот свернет себе шею при посадке. Рисковать людьми…» Он приказал второму пилоту:

Всем приготовиться… Ты понял? Пулемет, компас, ящик с НЗ — к отдельному парашюту. Будем прыгать.

Второй пилот и Антек вышли из кабины.

6

Грязный, изодранный пиджак Януша не мог служить перевязочным материалом, а кровь из головы Андрея сочилась, не переставая. Последний лоскут рубахи набух, почернел. Его надо было менять… Януш оглядел сидевших в камере заключенных поляков, негромко сказал:

Если не перевязать, он умрет. — И поправил голову Андрея на своих коленях.

Пан Януш, возьмите вот это. — Высокий худой старик в очках, только накануне брошенный в камеру, снял пиджак и белую рубашку. Пиджак он надел на голое тело, а рубашку передал Янушу.

Спасибо, отец. — Януш разорвал рубаху и начал менять повязку.

Андрей застонал, открыл глаза. В камере стоял полумрак, маленькое зарешеченное оконце почти не пропускало света. Андрей видел наклонившегося над ним Януша, видел старика в очках, еще каких-то людей, но все это словно сквозь густую сетку, как будто все они были далеко-далеко. В голове у него не переставало гудеть, малейшее движение вызывало нестерпимую боль. Внутри все горело, пекло.

— Пить, — просил он.

Воды не было. Януш промолчал.

Пить, — повторил Андрей.

Януш осторожно приподнял его голову. Потом решительно подошел к железной двери и громко постучал. С той стороны открыли глазок, крикнули:

Какого черта стучишь? В морду захотел, сволочь!

Януш просительно улыбнулся:

Друг умирает, пан надзиратель. Дайте хоть пол-кружки воды. Ради бога, пан надзиратель.

Щелка на дверях будто расширилась, и Януш услышал:

На держи.

Януш протянул руку, но увидел просунутые в щелку три волосатых пальца. Большой палец, зажатый между средним и указательным, двигался из стороны в сторону. Януш скрипнул зубами, всем телом ударился в дверь. Надзиратель хохотал от удовольствия.

Напился, пся крев?! Еще дать?

Януш повернулся и пошел к Андрею. Но вдруг остановился посреди камеры и долго стоял на одном месте, смотря на заключенных. Казалось, он молча просил о помощи, хотя и знал, что никто не может помочь.

Товарищи! — Он даже не сказал это, а почти выдохнул.

Эта шкура может принести воды, если дать ему денег, — проговорил кто-то из угла камеры. — У кого есть несколько злотых?

Никто не ответил. Один за другим заключенные отворачивались от Януша, чтобы не видеть его просящего взгляда. Тогда к Янушу опять подошел старик в очках. Он долго ощупывал подкладку своего пиджака и наконец достал оттуда маленький золотой медальон. Рука, которой он протягивал Янушу этот подарок, дрожала часто-часто. Старик не смотрел на Януша. Он, казалось, никуда не смотрел, но в глазах у него была глубокая тоска, будто он терял сейчас что-то самое для него дорогое.

Януш взял медальон и открыл его. Там лежало маленькое тугое колечко золотистых волос. Он осторожно вытащил их и отдал старику.

Дочь? — тихо спросил он.

Нет, жена, — вздохнул старик. — Слава богу, она умерла раньше, когда этих людей еще не было в Польше.

Януш с медальоном в руке зашагал было к надзирателю, но заключенный, предлагавший собрать на воду деньги, преградил ему дорогу.

Дай-ка эту штучку сюда, парень— грубо сказал он.

Это был здоровенный детина с широкими плечами, с заросшим густой щетиной лицом. Он твердо стоял на кривых ногах и смотрел на Януша требовательно, жестко.

Януш спрятал руку назад, немного отступил. Но сзади его кто-то толкнул и пробасил:

Когда пан Войтковский говорит «дай», надо давать, потому что пан Войтковский есть пан Войтковский, чтобы меня живьем сожрали крысы.

Януш оглянулся и встретился с колючим взглядом такого же заросшего и еще более неприятного, чем пан Войтковский, парня.

— Кши, Очкарь! — Пан Войтковский из-под насупленных бровей взглянул на Очкаря, и того словно ветром сдуло. — Я говорю, парень, дай мне эту штучку. — И пан Войтковский положил на плечо Януша тяжелую лапу.

Отступать было некуда. Никто из заключенных не проронил ни слова. Видно было, что многие здесь кое-что знали о пане Войтковском и боялись его. Только один старик, хозяин медальона, посмел подойти к громиле.

Пан Войтковский… — Старик хрустнул белыми худыми пальцами и умоляюще посмотрел на заключенного: — Пан Войтковский…

Кши, старик!

Тяжелая лапа прижимала Януша книзу; сердце закипало от бессильной ярости. Что может сделать с этим громилой маленький Януш, избитый немцами почти до смерти в ту памятную ночь, когда погибла почти вся группа Юзефа? Он здесь один, он и русский летчик Андрей, который лежит и ждет нескольких капель воды. Несколько капель воды — это медальон, зажатый в руке Януша, это, может быть, жизнь Андрея. Но если пан Войтковский захочет разделаться с Янушем, что помешает ему это сделать? А он, Януш, нужен русскому летчику, пока тот жив…

— Возьми. — Януш протянул верзиле медальон, и рука у него дрожала так же, как и у старика. — Может быть, ты еще пожалеешь об этом.

Он снова прошел к Андрею, который молча наблюдал эту сцену. Когда Януш сел, Андрей попытался улыбнуться и сказал:

Мне уже не очень хочется пить, Януш.

Между тем пан Войтковский подошел к двери и громко стукнул:

Эй, Дзюба!

Глазок открылся; надзиратель увидел Войтковского и спросил:

Пан Войтковский хочет что-нибудь? — Голос его был заискивающим. — Что надо пану Войтковскому?

Дзюба, — сказал верзила. — У меня тут есть одна штучка. — Он показал надзирателю золотой медальон. — Она кое-что стоит, слышишь? Мне надо кружку воды, бутылку молока, колбасы и хлеба. Это все, что мне надо. Не дорого, Дзюба, а? — И он передал медальон в щелку.

Дзюба жадно схватил медальон.