Первые дни ушли на поиски инструмента и материалов. Рэб Натан дал Григорию напечатанную в Вильне Тору как образец еврей­ского шрифта.

Гриша начал резать литеры из кедровых дощечек с заглавной буквы «Алеф».

В субботу рэб Натан приглашал всех мастеров к себе, на празд­ничный обед. Позвали и Гришу. Сколько лет он служил у Костакиса, а за одним столом с ним не сидел!

Белоснежная льняная скатерть, вкуснейшая фаршированная рыба с перцем и мускатным орехом, а какие венецианские бокалы, даже блюдо настоящего фарфора! И на сладкое — шоколад с мёдом! Та­кого стола и на парадных обедах у своего князя Григорий не видел. А ведь тот владел двумя городками и четырнадцатью сёлами на Украине.

Но не прекрасное вино поразило юношу, не дорогая посуда, даже не мудрый разговор герра Рапопорта. За праздничным столом собра­лась вся семья, и рядом с Эли сидела его старшая сестра, Рахиль. У Гриши аж дух захватило.

«Она красивее даже моей мамы!» — подумал подмастерье.

Григорий старался не смотреть в сторону девушки. Горько было сознавать, что эта красавица для него недоступна.

«И дело даже не в том, что я беден, — думал парень с горечью. — Бедный учёный, знаток Талмуда — желанный зять для богатого еврея. Но я — гой. Чужак».

—

Как же ты добрался до нас от своих

Салоник?

— поинтересо­вался хозяин.

Гриша рассказал о своих приключениях: про то, как он попал к тур­кам, о великой битве под Веной (он видел её из обоза), о своём плене, о том, как оказался на цепи у пана князя, и как Янко Коваль освободил его, шута. Рассказ получился интересным, и краем глаза Гриша заме­тил, что Рахиль слушала его, приоткрыв алые губки.

Дома Григорий похвастался другу знатным угощением.

—              

Жаль, православного попа тут не найдёшь, — заметил Янко. — С нехристем хлеб делить — грех.

—

Почему грех? Библия у нас одна, общая. Да ведь и Христос, и Пречистая — тоже евреи. Всё врут, что они враги рода христианского. В Салониках у меня из них сколько друзей было. Нормальные парни. О ребе Сулеймане и говорить нечего, святой человек. И как я мог от­казать своему хозяину?

Знаешь, Янко, я думаю Богу всё равно, где ему молятся: в сина­гоге, в церкви или в костёле.

—              

Ты что? — ахнул Янко.

—              

Ей-богу! Когда я служил у ребе Сулеймана, я много думал, какая вера правильная. Бог у всех один, в этом я уверен. Но у православных есть еще Богоматерь. заступница.

Она человеку как-то ближе, чем Господь Вседержитель. Потом, суть еврейского закона: «Не делай другому зла.». А христианского: «Возлюби ближнего...». Так милей будет. Хотя, правду сказать, о своих бедных и сиротах евреи заботятся лучше нас. В Салониках каждой бед­ной девице ихняя община приданое собирает.

—              

Насчёт Богородицы верно, — кивнул Янко. — Придёшь в

церкву

не в праздник, а для себя, помолиться, так и ставишь свечку Пречистой

али Николе Угоднику. Они нам, людишкам, заступники, а не судьи.

Вечером в воскресенье Янко с Григорием пошли в харчевню «Красный петух».

По неписаным законам братства подмастерьев полагалось уго­стить Яцека, Бруно и других парней из мастерской Густавсона. Взяли кувшин вина, бочонок пива, разные закуски.

Яцек поднял оловянную кружку:

—

За нового члена братства кузнечных подмастерьев! В старые времена я бы поднял тост за будущего мастера. И голова, и руки у Яна добрые, а подсвечник-кувшинку зачли бы ему как мастерштюк⁶ самые строгие ценители. Но в мастера нынче пробьётся только сын или зять мастера. Так что ходить ему до смерти в подмастерьях, как и нам, греш­ным. Но все равно, он добрый товарищ. Хох!

И все подмастерья дружно чокнулись и выпили за здоровье и удачу Янко.

—

Помни, Ян, в любом городе, прежде всего, разыщи старшину братства. И с работой, и с жильём помогут. Если какая ссора с хозяи­ном, тоже иди к нашим. Братство кузнечных подмастерьев — это сила! А спросят, кто тебя принял, отвечай: Яцек Покорни из Бреславля. Меня знают.

—              

А у друкаркей⁶ есть свое братство? — спросил Григорий.

—              

У нас нет. Их слишком мало. В Нюрнберге, как я слышал, есть, — ответил Бруно.

Первый пистолет с колёсным замком Яцек, Бруно и Янко делали две недели. Каждую деталь переделывали по несколько раз, но той кра­соты, как у парижского, добиться не смогли. Подумав, решили ствол для него сделать свой. Густавсон одобрил. Ствол отковал Яцек, а зака­ливал Бруно. Янко стоял подручным, смотрел, учился.

Второй сделали за пять дней. Получилось заметно лучше. Однако и для этого ствол ковал Яцек. Мастер повертел его в руках и отослал к Шлоссеру на гравировку. Впрочем, пистоль получился красивым, и замок работал отлично.

—

Пойдёт для барона фон Шверка. Шесть гульденов заплатит. Молодцы, парни! — похвалил Густавсон. — Для следующего дам ствол Коминаццо.

У Янко хорошо получалась фигурная ковка. Дракончик на замке требовал терпения и аккуратности. Но в остальном Яцек и Бруно знали и умели куда больше. Янко учился, запоминал приёмы и секреты. Особенно много он узнал о закалке. Тут были большие тонкости.

По воскресеньям друзья обычно уходили за город. Вдоль Одера тянулись дубовые и буковые рощи. Янко уставал от городской тесноты. Нередко с ними собиралась компания подмастерьев, каждый приво­дил свою девушку.

Скоро нашлась подружка и для Янко — русоголовая Ванда, пле­мянница Яцека. Григорий тоже нравился девушкам, он был весёлый, заводил игры, хорошо танцевал. Но, видно, Рахиль очень уж задела его сердце. Он любезничал со всеми, но не отдавал предпочтения ни одной.

Как-то, сидя у костерка, Янко рассказал друзьям о сказочной сабле из дамасской стали, которую ему довелось подержать в руках в харчевне возле Кракова.

—              

Узор на лезвии разглядел? — спросил Бруно с интересом.

—

Как струи на воде, — ответил Янко.

—

Повезло тебе, парень. Я так ни разу в жизни не видал настоя­щую. Дамасская сталь — большая редкость. У нас её секрета никто не знает. Был я помоложе, тоже интересовался. В Нюрнберге делают доб­рые клинки, в Толедо, в Испании и того лучше. А дамасской никто не умеет. Сказывают, и в самом Дамаске её работают меньше дюжины ма­стеров, а секрет передают от отца к сыну. Чужаку не узнать.

Рапопорт поручил Грише переписку с французскими и поль­скими фирмами. Работы хватало.

—              

Мы должны иметь все новинки парижской моды, — говорил хо­зяин. — Клиент за свои деньги имеет право получить самое лучшее.

Григория поражала широта связей хозяина. Письма приходили из всей Европы, от Лондона до Стамбула. Больше половины торговли шло на доверии. Бывало, в магазин заходил совершенно незнакомый человек, предъявлял хозяину письмо на древнееврейском и получал крупную сумму золотом или партию дорогих товаров.

Гриша осторожно спросил об этом бухгалтера. Тот улыбнулся:

—

Без доверия большой торговли не бывает. Да ведь не всякому и доверяют. У хозяина в Кракове — брат, в Вене — племянник, в Лионе — шурин. Семья — великое дело. Да если и не родственник, всё равно. Ни один порядочный купец не рискнёт обмануть хозяина. Слишком дорого это обойдётся.

Лет шесть назад баварский суконщик Грахт подсунул хозяину пар­тию гнилого сукна. Ещё и бахвалился у себя в Лёвенбрау⁶, дескать, на­грел этого наглого еврея почти на тысячу гульденов. Хозяин смолчал. Только начал потихоньку скупать векселя Грахта. В прошлом году тот обанкротился. Рэб Натан — человек добрый. Но обиды помнит долго.

Как-то, когда Гриша дописывал письмо в Лион с заказом на пар­тию шёлка, в кабинет зашел Густавсон. Хозяин встретил его у двери, усадил в удобное кресло: