—

По змейке вдоль Хопра, — ответил лейтенант. — Дальше, зато надёжней. И если что, можно укрыться в кустарнике.

—

Отлично! — кивнул полковник. — Я бы и сам выбрал этот марш­рут. Думаю, Яков Израилевич, вы и сам понимаете, что начхиму в полку делать нечего. Немцы ОВ⁹ не используют. И вроде бы не соби­раются. — Ашот Григорьевич помолчал, отложил карандаш. — Вы ду­маете, немцы бьют нас за счёт своих танков и самолётов? Это не главное. У них великолепное взаимодействие родов войск. И хорошее управление боем. Связь налажена! А у нас командующий зачастую не знает, что делают его части. Телефонные провода рвутся. Радио ни к чёрту! Единственная надежда на офицера связи. По старинке. Достав­ленное вовремя донесение нередко решает судьбу боя. В полку до край­ности нужен хороший офицер связи. Меняйте профессию, Яков Израилевич!

Невозможно отказать такому командиру. Яша согласился.

В пятницу Лазарьянц на единственном в полку грузовичке уехал в Саратов.

—             

Людей и лошадей у нас почти полный комплект, — сказал Ашот Григорьевич начальнику штаба майору

Окуневу.

— А с вооружением беда. Одни карабины. Всего шестнадцать пулемётов. Ни артиллерии, ни миномётов совсем нет. Похлопочу в штабе округа.

Вечером Яша заступил на дежурство в штабе полка. Тихо, все спят. Чуть коптит семилинейная керосиновая лампа. Открыл «По­смертные записки Пиквикского клуба». Книг в округе было мало, пе­речитывал Диккенса в третий раз.

Под утро принялся за письмо домой. Покусывая деревянную вставочку, Яша писал:

«Мои дорогие! У меня всё хорошо. Служба идёт нормально. Ко­была «Веста» уже привыкла ко мне и тянется за корочкой или кусочком сахара. Старушка не слишком резва, но очень послушна. А вот с началь­ством мне жутко повезло! Полковник Лазарьянц — удивительный че­ловек! И манеры как у аристократа. Хотел бы я узнать о нём побольше».

В полковника Яков просто влюбился. Ашот Григорьевич гово­рил мало. Зато почти каждое его слово хотелось запомнить. Через много лет он пересказывал своим внукам скупые афоризмы полков­ника. Яша не раз пытался осторожно расспросить Лазарьянца про его жизнь, но тот только отшучивался и мягко переводил разговор на дру­гое.

Причины сугубой сдержанности полковника Лазарьянца Яша узнал только в мае 42-го подо Ржевом. Тогда они вместе с майором Оку­невым попали под шквальный миномётный обстрел немцев — двести метров не дошли до НП полка. Успели добежать до неглубокой канавы и рухнули рядом, уткнувшись в молодую траву

Минные осколки летели низко, сбривая головки одуванчиков. Но их теперь могло достать лишь прямое попадание.

—             

Хорошо, полковник задержался, не пошёл с нами, — заметил

Яков.

—             

Да уж! Ему скакать зайцем как-то не с руки, — засмеялся майор.

—

Николай Иваныч, — спросил Яша, — почему полковник о себе никогда не рассказывает?

— Битый. Потому и молчит.

Майор испытующе посмотрел на лейтенанта. Вроде, парень на­дёжный. Трепаться не будет. Должно быть, Окунев и сам хотел погово­рить о любимом начальнике.

— Война. Полегче стало. Не допытывают, что ты делал до 17-го года. А раньше ох как трясли. — Помолчав, он продолжил: — Полков­ник у нас — человек редкостный. Такого искать и искать. Да ведь родом он из купцов. Папаша в Нахичевани, под Ростовом, двумя эле­ваторами владел!

В шестнадцатом году Ашот Григорьевич пошёл добровольцем, воевать с немцами. Два офицерских Георгия заслужил. Не хухры- мухры. Теперь этим и гордиться можно. А раньше скрывать приходи­лось. Летом 17-го армия развалилась. Штабс-капитан Лазарьянц взял отпуск и вернулся в Нахичевань, к невесте. Обвенчались и уехали в Са­ратов, к родителям жены. Там его и мобилизовали в Красную Армию по приказу Троцкого.

Гражданскую кончил начальником штаба армии с орденом Крас­ного

Знамени. Тогда — большая редкость. Остался служить. А в два­дцать шестом начались чистки. Дескать, «классовый враг». Спасибо, старый друг и однополчанин Саша Василевский помог перевестись в 48-ю территориальную дивизию, в Кашин.

В тридцать восьмом году бате повезло. Он был в отпуске, когда до их корпуса добрались чекисты. В штабе расстреляли почти всех. Из командиров полков уцелело меньше трети. Вернуться — верная смерть. Что делать?!

Тесть повёл в мединститут к другу, зав.кафедрой хирургии. Тот вырезал Ашоту Григорьевичу желчный пузырь. Бюллетень на полгода. Потом, пройдя медкомиссию, полковник Лазарьянц начал читать курс тактики в Саратовском военном училище. Так и уцелел. Там я с Ашотом Григорьевичем и познакомился.

Метрах в пяти рванула мина. Майор глянул на часы:

— Через двенадцать минут кончат. Обед у них. — Окунев закурил. — Тогда я крупно влип. Витька

Костенко,

сука поганая, подглядел у меня в тумбочке письмо от отца из Красноярского края. Ну и стукнул. Вы­дернули меня на комсомольское собрание исключать: дескать, кулац­кий сынок, скрыл своё социальное происхождение.

Думаю — всё. Вышибут из училища с волчьим билетом. Пропаду. Тут и выступил Ашот Григорьевич. Не побоялся. Говорит: «Курсант Окунев — один из лучших на курсе. И товарищ Сталин сказал: «Сын за отца не отвечает». Предлагаю ограничиться строгим выговором».

По гроб жизни я бате этого не забуду! — Окунев жадно затянулся.

—          

А в октябре 41-го Ашота Григорьевича вызвали в штаб округа и при­казали в кратчайшие сроки сформировать и подготовить кавалерий­ский полк. Лазарьянц и меня взял с собой.

Дежурство тянулось утомительно. Но вот уже и побудку сыграли

—

скоро лейтенант Кротов сменит. Грохнув дверью, вбежал капитан Семёнов, командир третьего эскадрона. Без шапки, полушубок нарас­пашку.

—             

Беда! Двое солдат сбежали: Тимофеев и Артемьев. С оружием! И коней увели!

На шум вышел майор Окунев, стирая пену с лица, — брился. Длинно и затейливо выматерился:

—

Побег! Куда ж ты глядел, раззява! От влипли. Патроны у них есть? Небось, на стрельбах наэкономили?

—

На стрельбах я слежу строго, — устало заметил Семёнов. — У меня не сэкономишь. Да что толку? За пачку махорки у сержантов вы­меняют.

—

Групповое дезертирство с оружием! Не спрячешь. Как же ты, капитан, батю подвёл! Теперь полковник Захаров из штаба корпуса его без соли съест. Он только повода ждёт. Ай, беда. Откуда твои беглые?

—             

Здешние они. Из Скачихи, вёрст шестьдесят отсюда будет.

Майор посуровел:

—             

Слушай приказ! Возьмёшь пару сержантов, поопытнее, лейте­нанта Рабиновича, ну и Чалдона⁹, конечно. Ты упустил, ты и верни! Чтоб до отбоя были в части! Тогда и никакого ЧП не будет. Всего-на­всего самоволка! Для скорости возьми заводных коней. И пару ППШ прихвати.

Собирались офицеры спешно — и пошли крупной рысью, почти без остановок, лишь меняя уставших коней.

Позёмка мела ледяной крупкой. Холодно. Яков чувствовал себя неуютно. «Первое серьёзное дело. — думал он. — Неужели придётся стрелять в этих дураков?»

На перекрёстке дорог Семёнов долго лазил по карте.

«Да он и сориентировать её не может!» — сообразил Яков, и про­тянул руку:

—             

Разрешите, товарищ капитан! Нам надо по левой дороге.

Семёнов повернулся к нему:

—             

Разбираешься в картах? Будешь штурманом.

Капитан с облегчением отдал Яшке планшет. Почему-то сразу стало спокойнее. Всё-таки при деле.

Деревня Скачиха лежала в голой степи — вокруг ни деревца.

—             

Дезертиры, небось, давно смылись, — ворчал Чалдон, — станут они ждать нас.

Семёнов отправил Иванова с сержантами к Тимофееву, а сам с Яшей поехал к избе Артемьевых.