Таня напряженно вслушивалась в тихую, неспешную речь май­ора.

«Не сдадут Москву! — думала она с радостью. — Не сдадут!».

Утром 16 октября, окончив дежурство, Таня заглянула к тёте. Но той предстояли ещё три тяжёлых операции.

—

Иди домой сама, девочка! Я приду попозже, — сказала Лидия Петровна.

Вместе с тётей Глашей (та тоже жила возле Таганки) Таня пошла домой.

Они ещё не знали, что немцы начали вторую фазу наступления на Москву. Что уже взята Калуга, немцы скоро займут Боровск и Калинин. До Москвы им останется рукой подать.

15-го вечером Сталин подписал приказ о срочной эвакуации в Куйбышев наркоматов, Генерального штаба и дипломатических миссий. Все ключевые объекты в Москве приказал подготовить к взрыву.

И совсем никто не мог угадать, что планы Вермахта на этот раз дадут сбой.

Что на удобных путях к Москве встанут насмерть подольские кур­санты и свежие дивизии Панфилова и Блобородова А тяжёлая распутица не позволит немцам их обойти.

Что танки Гудериана так легко, сходу захватившие Орёл и Брянск, упрутся под Тулой в железную оборону местных оружейников, прикрытую ди­визионами зенитных пушек, и ничего не смогут сделать. Что русские будут драться с невиданным упорством.

На трамвайной остановке было пусто. И на улице — никого. Таня и тётя Глаша постояли.

—

Чего ждёте? — крикнула какая-то баба. — Трамвай нынче не ходит. И метро закрыто.

Пошли пешком. На Красноказарменной улице безлюдно. Город будто вымер. Вышли на шоссе Энтузиастов. Сразу всё изменилось!

Во всю ширину шоссе катил нескончаемый людской поток. Ты­сячи и тысячи! Из Москвы! Скорее!

Грузовики с барахлом и мебелью разных начальников, перепол­ненные автобусы. Ломовые извозчики на грузовых платформах, запря­жённых тяжёлыми лошадьми, увозили свои многочисленные семьи. В чёрных «Эмках» драпало начальство.

Но больше всего народу шло пешком. С рюкзаками, с тюками, с чемоданами, с детскими колясками. Только бы уйти из обречённого го­рода!

Таня с тётей Глашей шли им навстречу, по тропке, прижимаясь к палисадникам ветхих домиков. Испуганная старуха вцепилась в Танин локоть и бормотала тихонько:

—             

Господи! Спаси и помилуй! Господи! Спаси и помилуй!

«Как страшно и противно идти против течения! Против всех!» — думала Таня.

На площади Ильича уже посвободнее. Возле трёхэтажного уни­вермага стояла густая толпа. Кто-то кричал, звенело разбитое стекло витрин. Рыжий парень торопливо пробежал мимо, прижимая к груди два новых ковра.

«Грабят универмаг! — поняла Таня. — И ни одного милиционера в округе!»

—             

Что делают! — закрестилась тётя Глаша. — Матерь Божья! Пой­дём скорее отседа, от греха подальше.

Наконец, дошли до Андроньевской площади. Тут тётя Глаша свернула вправо, к Яузе, а Таня побежала домой по Большой Коммуни­стической.

Ей было совсем худо. Крепко сжав кулаки, чтобы не разры­даться, она пыталась как-то примирить в своей голове этот Великий Исход, массовое бегство москвичей из своего города, со всем тем, чему Таню учили всю жизнь, чему она до сих пор верила. В ушах назойливо звучали мажорные слова бодрых песен:

«И на вражьей земле мы врага раз­громим,, малой кровью, могучим ударом»; «Красная Армия всех сильней.».

«Но

Василь

Васильевич сказал:

«Москву не сдадим!»

— уговаривала себя девушка. — Он ведь лучше знает!».

Так не хотелось идти одной в пустую комнату... Навстречу шёл невысокий мужчина с копной чёрных, курчавых волос.

«Это ж Григорий Петрович, Варин отчим! — обрадовалась Таня. — Он работает на ЗиСе инженером. И Варькин дом — вот он».

—             

Ты к нам? — приветливо спросил Григорий Петрович. — Варя будет очень рада. Ты давно не показывалась.

По парадной мраморной, но такой грязной лестнице поднялись на второй этаж. Варя всегда хвасталась тем, что живёт в доме купцов Алексеевых, где родился и вырос сам Станиславский.

Наташа, младшая сестра Вари, кинулась Тане на шею:

—             

Ура! Танька! А Вари нет. Но ты садись, она скоро вернётся. Мы тебя обедом накормим.

С кухни прибежала Катерина Ивановна, хозяйка:

—             

Гриша! Что случилось? Почему ты днём дома?

Мужчина устало вытер большим платком пот с лица и с шеи:

—             

Поспать отпустили. Ночью будем готовить завод к взрыву.

Таня похолодела от ужаса:

—             

Взрывать завод имени Сталина?!

—             

Как же так? Ведь вас должны эвакуировать! — ахнула поражён­ная Катерина Ивановна.

—

Должны. И меня оставили в Москве демонтировать и отправ­лять станки. А утром пришёл новый приказ, — сказал Григорий Петро­вич и замолчал. Должно быть, он очень долго сдерживал накопившийся гнев и возмущение. А тут прорвало: — Чёрт знает что! Орали на всех перекрёстках: «Защищать до последней капли крови!». А дошло до дела — и все в кусты! У парторга цеха, Захарова, руки тря­сутся. Выдают рабочим деньги под расчёт и трудовые книжки — выби­райтесь, как хотите. Позор!

—             

Что ж это делается, милый?

—

Паника. Самое страшное, что может случиться, — паника. И, чтобы прекратить её, нужна железная воля и много крови. Ладно. Что об этом говорить. Давайте обедать.

В середине обеда пришла Варя.

—             

Ой, Таня! А почему ты в гимнастёрке?

—             

Санитаркой работаю в госпитале, на Красноказарменной.

—             

Здорово! А я тоже записалась на курсы радисток. Осваиваю аз­буку Морзе. Инструктор сказал, что самых лучших пошлют в тыл врага, к партизанам.

А на улицах что творится! С неба сыплется пепел и горелые бу­мажки. Над площадью Ногина чёрный дым столбом. Документы жгут. Ужас!

В дверь постучала соседка:

—

Катерина Иванна, в магазине всё даром раздают! Ей-богу! Пошли своих девок, пока там всё не расхватали.

Катерина Ивановна задумалась:

—             

Как ты считаешь, Гриша, этично ли брать эти продукты?

—

Раздают, чтобы не достались немцам. Не верю я, что Гитлер войдёт в Москву. Но зима будет трудная. Продукты пригодятся.

Таня с Варей взяли по сумке и пошли в угловой магазинчик на­против храма Святого Мартина Исповедника.

Там уже и вправду мало что осталось. Но мордастая продавщица вытащила из подсобки ящик с консервами:

—             

Забирайте! Армейские.

Голодной зимой 1941 года Катерина Ивановна позволяла иногда разо­греть и открыть эти баночки ароматной гречневой каши со свиной тушён­кой. Какой это был праздник!

Вечером по улицам пошли военные патрули. Мародёров рас­стреливали на месте. Вновь заговорило долго молчавшее радио.

Таня пришла домой поздно.

—

Слава Богу! Живая! — обрадовалась тётя Лида. — Я места себе не нахожу.

Усевшись за стол, покрытый зелёной бархатной скатертью, Таня спросила:

—             

Если бы папу и других командиров не расстреляли тогда, в три­дцать восьмом, дошли бы немцы до самой Москвы?

Тётя качнула головой:

—             

Не знаю. Вряд ли.

—             

А что мы будем делать? Тоже побежим?

—             

Ну что ты! Мы же при раненых. Разве можно их бросить? Если эвакуируют госпиталь, тогда уж и мы с ним.

Таня уже легла спать, когда в дверь постучали. Зашел сосед Семён Игнатьевич, пожилой вдовец из комнаты у входной двери. Он работал в охране здания ЦК ВКП(б) на Старой площади. Был молча­лив, почти не пил и большую часть своей зарплаты отсылал дочке и внукам в Камышин.