- А вы не смейтесь.

- Да я и не смеюсь. – Я улыбнулся в знак того, что улыбка – это еще никак не смех.

Но для Полицеймако было достаточно и улыбки.

- Нет, вы смеетесь. Я же вижу.

- Что вы видите?

- Вижу, что вы смеетесь, причем смеетесь вызывающе, мне в лицо.

- Может быть, мне заплакать, чтобы вас убедить?

- Плакать не надо, но и смеяться тоже.

Я понял, что единственный способ его переспорить – решительно со всем соглашаться.

- Хорошо, почему же мне и не посмеяться, если это действительно становится смешным? – спросил я, ожидая, что он мне ответит на этот раз.

Но, прежде чем ответить, он уточнил:

- Хотите, чтобы я объяснился?

- Соблаговолите. Сделайте милость, - сказал я, разглядывая его с откровенным удовольствием и тем самым призывая к тому, чтобы, объясняясь со мной, он учитывал, насколько это возможно, своеобразие своего костюма.

Глава двадцать вторая. Полицеймако произносит речь, которая во многом совпадает с тем, что я слышал от отца и о чем сам не раз думал

- Пожалуйста. – Полицеймако стал говорить то, что вряд ли соответствовало его облику нищего и поэтому вынуждало с опаской поглядывать по сторонам и следить за тем, чтобы не привлечь внимание случайных прохожих. – Уже сейчас становится ясно, что человечество вступает в эру глобальных климатических катастроф. Если климат будет так же стремительно меняться и дальше, скоро на земле не станет пасмурных дней, исчезнут облака и дожди, повсюду наступит жара и засуха. А это повлечет за собой аномальные процессы в сфере флоры и фауны, всякого рода болезненные мутации, вымирание целых видов растений, животных и насекомых, психические расстройства среди людей. Палящее солнце на белесом от зноя небе, нестерпимо душные ночи, гарь от лесных и торфяных пожаров станут для всех сущим проклятием. Человечество, достигшее экономического изобилия и процветания, будет изнывать от жажды прохлады, мечтать об утреннем тумане, морском бризе или хотя бы легком ветерке, а такая мечтательность породит бредовые кошмары и самые причудливые галлюцинации. Кошмары, в том числе и социальные, которые могут вызвать потребность в новых формах культа, превосходящих своей бессмысленностью культ Гитлера или Муссолини, но могут и обернуться стремлением к позитивному идеалу, духовному совершенству, миру и прогрессу. Так или иначе, господствовать над миром будет тот, кто сумеет не просто предсказывать изменения погоды, но и властно, с осознанием своей высшей миссии – желательно, конечно же, светлой управлять ею. Метеорология в таком случае станет царицей всех наук, какой когда-то была теология, многое у нее позаимствует, но и многое обновит, очистит от омертвевших наростов, от суеверий и предрассудков, скопившихся за века. Метеорология станет наукой о знамениях времен, как сказано в Евангелии, толкованием божественной воли в символах природы. Не строение атома, не тайны живой клетки, не закономерности развития общества, не управление потоками информации, а именно способы защиты от пагубных климатических явлений будут больше всего интересовать человечество. Противостояние Запада и Востока, Евразии и Атлантики, энергетика и ресурсы – все сойдется на климате. Собственно, и конец света есть прежде всего климатическая аномалия. Об этом еще ваш отец говорил. Он же предсказывал появление истинно новых видов оружия – ускорителей опасных и разрушительных климатических процессов. Поэтому вы не ошиблись: да, секретное оружие. Да, изобрел. Во всяком случае, заложил основы, дал толчок некоему направлению. - Николай Трофимович, не привыкший к таким долгим речам, прерывисто вздохнул и с шумом выдохнул воздух. – Уф!

Я посмотрел на него с сочувствием, вызванным тем, что он затратил столько пыла на высказывание истин, мне во многом уже известных.

- Занятно вы тут обрисовали. Но я слышал нечто подобное и от отца, и от сестры, и от брата. Да и сам об этом не раз думал. Поразмышлять-то я люблю.

- От брата?! – Что-то в этом слове подействовало на Николая Трофимовича так, словно ему подсунули горячий, обжигающий пальцы предмет и он не знал, с какого бока за него схватиться. – От вашего младшего брата?!

- Да, от моего братца Жана. А что, собственно, вас так удивило? – спросил я легка неприязненно, зная склонность Николая Трофимовича удивляться всему подряд, с которой он сам безуспешно боролся.

- Ничего не удивило, - поспешил он меня заверить, чтобы я не имел на его счет никаких подозрений. - Просто он всюду маячит, этот ваш братец. О чем ни заговори, он тут как тут. Выпрыгивает, словно черт из табакерки. – Полицеймако закусил губу, явно жалея о том, что помянул здесь черта. - Впрочем, на этом сравнении я никак не настаиваю. Ваш братец, несомненно, человек благороднейший,  истинный рыцарь, Лоэнгрин, я бы сказал…

- В чем же вы усматриваете его благородство? – Меня всегда озадачивала способность Полицеймако искать благородство там, где его и в помине не было.

Тот заулыбался, готовый на все лады расхваливать моего брата.

- А в том, что он так о нас печется, Лоэнгрин-то наш. Вникает во все наши нужды. Ведь это он, ваш братец, уговорил меня принять обет добровольного нищенства. Вот я тут и стою с протянутой рукой…

- Братец Жан уговорил? Для чего? С какой целью? – Я уже давно привык к тому, что не могу найти причину многих загадочных поступков моего брата.

- Он мне до конца так и не объяснил. Только сказал, что так нужно. Нужно для моего же спасения. Добровольное нищенство, по его словам, очищает от грехов.

- Смирения в вас маловато для добровольного нищего. Как вы на нас-то наскакивали! Баулы вам не понравились, а все потому, что нет в вас смирения. Философией же смирение не заменить, какие бы речи вы тут ни произносили. Все-таки зачем вы здесь стоите?

- Так я дожидаюсь его, Лоэнгрина-то благородного. Ваш братец обещал что-то разузнать, о чем-то договориться и спрятать меня в склепе Софьи Герардовны.

- О вашем намерении спрятаться мы кое-что слыхали. И о том, что вы просили у нее ключ…

- Просил, но не получил. Она сказала, что не надо мне прятаться. Пресвитер Иоанн меня и так защитит. По ее словам, он всех защищает, кому грозит опасность и кто несправедливо обижен.

- Не получили, потому что ключ у нас, – бухнул в открытую Цезарь Иванович, а затем вытащил из кармана и показал ему ключ, как показывают приманку тем, кто готов броситься, чтобы заполучить ее.

- Дайте, дайте! – Полицеймако с нетерпением протянул руку за ключом. Затем спрятал ее за спину и протянул другую, повторив при этом: - Дайте же!

- Э, нет, дорогуша! Нет и еще раз нет! – Цезарь Иванович разжал пальцы и позволил ключу свободно упасть в недра глубокого кармана.

- Так спрячьте меня вы.

- Мы можем вас спрятать. Только учтите, что после этого мы должны будем отдать ключ Оле Андерсону. Да, Оле в собственные руки, - произнес я так, словно это имя позволяло мне в чем-то испытать и Полицеймако, и Цезаря Ивановича, и самого себя.

- Оле Андерсону?! – воскликнул Николай Трофимович и внезапно замолк, тем самым признаваясь, что он не сумел сдержаться в выражении своих чувств и поэтому не выдержал испытания.

- Правда, он у нас теперь Олеандр, - поправил его Цезарь Иванович. - Оле Андерсон – складываем вместе, и получается Олеандр. – Он засмеялся счастливым смехом, словно ему себя испытывать было незачем.

Глава двадцать третья, утраченная при обыске в моем доме (листы оказались вырванными из рукописи) и содержавшая подробные сведения о научных изысканиях Николая Трофимовича Полицеймако, проведенных им опытах и экспериментах