Пока Бокач совершал замысловатый ритуал парламентёра, женщина опустилась на землю, сидела, безучастная. Немец стоял рядом, ждал, то и дело помахивая белым платочком.

Офицер сделал шаг навстречу Бокачу, остановился.

– Партизаны! Сдавайтесь! Лишний кровь нихт, – видно было, что он волновался, сбивался, переходя с русского на немецкий язык.

– Эта фрау, – он ткнул пальцем в сидящую на земле женщину, – есть жена ваш партизанский начальник Кулешов. Его zwei kinder, два дети у нас в комендатура. Мой командир предлагает вам сдаться. Если ви не сдаваться, или её муж уведёт партизан по болото, то ми расстреляй zwei kinder ваш Кулешов. Ви меня понимать?

– Как тут не понять, холера тебя бери, – Фома Назарович почесал голову. – Немец правду говорит, молодица? – обратился уже к женщине, присел около неё. – Ты точно жена нашего Корнея Гавриловича?

Он никогда не видел жену начальника штаба, и потому сейчас немного сомневался, ждал ответа.

Женщина на мгновение вскинула на удивление бледное лицо, утвердительно кивнула головой и тут же уткнулась в тряпку, застыла так.

– Да-а, дела, – Бокач поднялся, развёл руками. – Да-а, дела. Это ж до чего фрицы додумались? До какой подлости? Детишками прикрываться? Бабами? Где ж это видано? Вот же сволочи так сволочи, прости, Господи. Раньше в ту первую войну как совестливей воевали, по – солдатски, по – мужски. А теперь? Мне даже стыдно с такими вояками в бой вступать.

– Мой командир предлагает вам сдавайся без боя.

– Ну – у, мил человек, – Бокач немного нервничал, волновался, а потому тоже не сразу находил достойный ответ: не так часто ему приходится выступать в роли парламентёра, мирно беседовать с врагом. Всё больше сквозь прицел глядел на немцев, а тут… – Не то время сейчас сдаваться без боя. Впору вам хенде хох делать и с поднятыми ручками к нам в плен идтить.

– Что передать мой командир? – от нетерпения немец топтался на месте, крутил головой, нервничал.

– Передай твой командир, – Фома Назарович от негодования тоже начал сбиваться с русского языка, стал подстраиваться под немца, – передай, что вы плохие вояки. Вот что передай. За детишек прятаться? Э-эх вы! Вояки, итить вас в колено. За женские спины прятаться, гробину душу мать? Так солдаты не поступают.

– Это я не говорить, – перебил его офицер. Это – тактик. Ich bin Soldat! Ихь выполняйт приказ. Что сказать мой командир? – настойчивости немца можно было позавидовать.

Бокач помог женщине встать, снова обернулся к офицеру.

– Когда мы придём в вашу Германию, господин немец, – назидательно начал Фома Назарович, – мы детишек и женщин ваших трогать не будем, за их спинами прятаться не станем. А вот вас всех, кто наших детишек да жёнок наших убивал, размажем по стенке. Так и скажи своему командиру. Ну, это если кто из вас до этого времени и момента доживёт, – добавил чуть погодя. – Пошли, молодица, – подтолкнул вперёд женщину. Потом всё же обернулся к офицеру.

– Скажи, что мой командир думать будет. Потом передадим его думку вам. Ждите. А того, кто стрелял детишек, страшно наказывать будет, мы обяза-а – ательно узнаем, найдё-о – ом.

Пускай ночами не спит, к жуткой каре готовится.

– Как передавать ваша думка есть?

– Как-как?! Голубиной почтой, вот как. Жди. Найдём способ.

– Что есть голубиный почта?

– Пуля – почта голубиная для вас, что б ты знал.

– Gut! Мой командир давай вам drei Stunde, три час на думать. Потом будем атака! Sturm! Auf Wiedersehen! – парламентёр попрощался, круто повернулся на каблуках, направился к немецким окопам.

– И тебе не хворать, чтоб ты сдох! Три часа он дал, – поддерживая женщину под руку, Бокач тоже двинулся к своим. – Это себе отмерь жизни на три часа, фриц проклятый. Он ещё условия ставить будет, погань.

Затаив дыхание, партизаны наблюдали за этой необычной сценой.

– Тётя Соня? Ты как здесь оказалась? – Васька Кольцов первым встретил командира роты с женщиной, сразу узнал её.

Соня смотрела невидящими глазами на окруживших её партизан, и никого не видела, ничего не понимала. Что она могла сказать? Ещё два недели назад была дома, в Борках, с детьми, потом немцы согнали все семьи партизан на площадь, загрузили в крытые машины, вывезли в концлагерь под Пинском. Поселили за колючей проволокой на болоте. А вчера приехал какой-то немец, забрал её, дочку Галинку десяти лет, сына Алёшку двенадцати годочков, привезли сначала в комендатуру в Слободе. Детей оставили там, заперли в камере, а ей приказали идти к мужу в партизанский отряд и уговорить его сдаться, или отговорить проводить партизан по непроходимым болотам в соседний район. В противном случае расстреляют детишек. Видимо, немецкая разведка не бездействует, узнали каким-то образом, что только Кулешов Корней Гаврилович сможет вывести партизан из окружения. Поэтому её, жену начальника штаба, доставили в лес, дали в руки белую тряпку, и вот она уже здесь. А детишки остались там, в комендатуре в заложниках.

– Давай, Васёк, бери с собой пару бойцов для охраны, ведите молодицу до командиров, – Бокач достал кисет, собрался закурить. – Тут такое дело, такое горе, что нам с тобой и не снилось. Вот как, паря. Пусть она с мужем своим, Корнеем Гавриловичем думку думают. Она же сейчас как не в себе, прости, Господи, от горя материнского. Ой, и тяжкая же она, думка-то родительская будет. Боюсь даже себе в мыслях представить об чём разговор у них пойдёт. Беда прямо, а не горе. Бе-да-а, парень. А мы уж тут… И не забудь: три часа, три часика нам осталось. Так и передай Леониду Михайловичу: три часа немцы ждать ответа будут. А потом… хоть святых выноси. Вот оно как, что потом будет. Но нам не привыкать. Командиры пускай думают, а мы уж тут не подведём, сделаем, как полагается.

В отряде спешно предпринимали шаги по спасению тяжелораненых. Нужны были добровольцы. Шанса выжить ничтожно мало.

Старшим назначили Кузьму Даниловича Кольцова: инвалид, не сможет пройти через болото. Будет только задерживать здоровых. Все понимали, что это жестоко, но другого выхода не было. Да он и сам вызвался остаться и уже вышел из строя, стоял, с нетерпением обводил взглядом сослуживцев, ждал.

– Кто ещё желает остаться защищать товарищей наших, что получили тяжёлое ранение в бою? – спросил на построении командир партизанского отряда. – Добровольцы есть? Скажу сразу, открыто: в случае, если фашисты обнаружат вас, добра не ждите. Фашисты они и есть фашисты, так что… Пощады не будет, сами должны понимать. Добровольцы нужны, вот как. Желательно из пожилых, в возрасте.

Сразу же из строя вышел Данила Никитич Кольцов, встал рядом с сыном. За ним тут же поспешил Гринь Ефим Егорович, встал рядом с Данилой. Тот только мельком взглянул на соседа, неопределённо хмыкнул, но промолчал на этот раз. Потом выходили ещё мужики, вставали перед строем. Последним вышел дед Ермолай Бортков из Пустошки.

– Убёгнуть скрозь болото не смогу, а утопнуть в нём? Нет, я лучше тут схлестнусь с супостатом.

Откладывать в долгий ящик не стали, эвакуацией тяжелораненых тут же занялись Ефим Гринь, Данила Кольцов, Никита Кондратов и ещё трое партизан, которые вышли из строя, добровольно изъявили желание остаться с тяжелоранеными товарищами. Руководил ими Кузьма Данилович Кольцов.

Итого командиры отобрали семь человек.

Группа партизан во главе с Кузьмой Даниловичем в спешке делали укрытия для тяжелораненых бойцов, рыли на бугорке окопы. Правда, окопы получались мелкими, сырыми. На третьем штыке лопаты уже появлялась вода, рыть дальше не было смысла: земля обваливалась, в окопе стояла сплошная торфяная грязь.

– Ну, хоть лёжа можно будет укрыться, если вдруг гансы начнут с миномётов обстреливать, – Никита Иванович Кондратов с трудом разогнул спину, стоял, отдыхал. – От пули и за дерево спрятаться можно. А тут хоть в грязь, да чтобы целым остаться. Лучше грязным да живым, чем чистым да мёртвым, – зло пошутил мужчина.

– Ага, спрячешься от неё, – Кузьма тоже решил отдохнуть: сильно болела нога.