Разделившись на армии англичан и французишек, разыгрывали войну. Англичане сто лет подряд побеждали, и потому, наверное, что французы не допускали в свои ряды никаких дев, даже Орлеанскую.

«Девчонок не принимаем!» – кричали французы, отмахиваясь деревянными мечами от наседавших: как англичан, так и Бетси Джоулибоди, дочери рыбака, которая неоднократно и терпеливо предлагала им помощь.

Рядовым рыцарем просилась в битву эта девочка, не по годам громадная, по–юношески широкоплечая и узкобедрая, ох, эта Бетси – с волосами как мед и глазами как лед!.. она бегала быстрее и камни метала дальше, чем самые из французишек самые.

Зря они отмахивались, и особенно Оливер, не подозревавший, что помощь лишь ради него и предлагается.

Ах, когда вечерний звон раздавался над Нортумберлендом (Those evening bells!), и красные коровы, в сумерках побурев, брели сдавать молоко, когда матери, вглядываясь в черную за околицею даль верещатника, верещали: «Робин, иди домой! Алан, ну, сколько можно звать! Томас, вот ужо отец тебе задаст!», – ах, тогда на поле Азинкурского сражения оставались двое, кому спешить было некуда.

Бетси не то чтобы не спешила домой, она просто глаз не могла отвести от юного лорда, не смела пошевелить большими своими руками и ногами, стояла как вкопанный столб, а Оливер не торопился в свой замок по причинам, о которых – ниже. Не замечая в сумерках гигантского, голенастого, шумно дышащего присутствия Бетси, тоже вглядывался в черную даль, но только в другую сторону, в сторону юга и Лондона… в сторону будущности своей, что ли?

Нехотя отворачивался, шел в Шелл–Рок.

А еще теми же двумя командами состязались в футбол. Недолюбливал этот вид спорта, как и вообще все коллективное.

Нет, нет, участвовал. Мчался за мячом, а не от него. Но голову жалел подставлять под удар тяжеленного кожаного ядра, берег для будущих занятий словесностью. Берег, разумеется, инстинктивно. Не осознавал покуда какие–либо в себе задатки.

Обучался и приемам славного английского бокса. Бит бывал безбожно деревенскими ровесниками. Подумаешь, лорд. Но и сам не плошал, не давал им спуску. Вот вам и подумаешь.

Плавать, да, никто из них не умел как следует. Холодна вода в озерах Нортумбрии, тем более, в море, которое не зря зовется Северным.

Но – ух, эта Бетси, она и тут первенствовала. Ничего удивительного, если учесть, что сызмала помогала отцу на утлом тузике отлавливать селедку за горизонтом. Тузику случалось ведь и переворачиваться.

К озерам ходили не купаться, а поглазеть на чудовищ, каковые в начале столетия еще водились в озерах нортумберлендских.

О, взрывалась изумрудная плоскость озера – из бездны выпрыгивал баклажан! Это если издали. Но приближалась, приближалась, – волны били в берег, зрители, попискивая, отступали, – и дрейфовала ярдах в пятидесяти, как черная блестящая скала!

Длинная шея со змеиною на конце головкою извивалась.

Смельчаки, конечно, бомбардировали гидру камешками, но старались не попасть. Шут ее знает, что у нее на уме.

Вдруг принималась плескаться и барахтаться. Разворачивалась к юным зрителям то одним боком, то другим, выставляла напоказ чернильный лаковый зад или – брюхом голубым вверх – притворялась мертвой.

Но головка на длинной шее вертелась, и змеиные, без век, глазки внимательно следили за тем, какое впечатление производят на юных зрителей все эти древние, как мир, ужимки.

На обратном пути Оливер, если встречался взглядами с Бетси, почему–то краснел до ушей.

Но нет смысла перечислять все его детские деревенские развлечения. Главное, рос на свежем воздухе, а воздух в Англии и Шотландии морской, иодистый, целебный. Царапины заживают в течение часа [26].

Нет смысла перечислять эти развлечения еще и потому, что Оливер не предавался им всецело. И чем старше становился, тем чаще их избегал.

Хотя по характеру был приветлив, предпочитал уединение.

Но лишь этим и отличался от сверстников. В остальном был как остальные: такой же крепенький, рыженький.

Правда, вот не сине –, а зеленоглазый.

И был молодцом: круглый год в дырявой курточке, в дырявых башмаках, – и никогда ничем не болел. Потому что питался овсянкой. В Англии и Шотландии у кого угодно спросите и ответят: «О, овсянка!» Вот Оливер и питался как все.

Еще получал две копченые селедки в день. Больше ничего не получал.

Но кем же и почему допускалась по отношению к Оливеру такая несправедливость?

А это повар, совмещавший в своем лице должность эконома, подметил, что сэр Чарлз почти ничего не ест, а если ест, то глотает, не пережевывая, и глядит мимо тарелки.

И вот догадался же этот повар по имени Патрик Хангер, что составление меню возможно сообразовывать с его, повара, личными выгодами, сообразовывать несмотря на то, что в замке уже поселились гувернантка и учителя и, натощак, не были они способны с надлежащим рвением преподавать маленькому лорду что бы то ни было.

Оливер, между тем, в поисках недостающих организму питательных веществ бороздил окрестные овсяные поля, набивая рот зерном молочно–восковой спелости, забирался в лиственные чащи и лакомился пресными плодами боярышника, кисловатыми, с колючим белым пухом внутри, плодами дикого шиповника и горьковатыми (после заморозков якобы сладкими) плодами рябины.

Да уж, нечего сказать, хорош гусь был этот самый сэр Чарлз! Ну, понятно, что неизбывная боль от потери леди Маргарет не давала ему сосредоточиться на чем–либо менее возвышенном. Да только равнодушие его к качеству и количеству пищи объяснялось проще: алкоголики обходятся минимальным количеством пищи и низким ее качеством. Хорош, повторяю, гусь был этот самый сэр Чарлз, мой дедушка, ведь по его безусловной вине папа в течение детства и отрочества утолял голод – чем же? пресным боярышником! кислым шиповником! горькой – эх, стыдно писать – рябиною!

И это в те возрасты, когда организм особенно нуждается!

И когда Оливеру случалось посещать жилища ровесников (с целью осведомиться: «Робин–Алан–Томас, выйдешь играть?»), взрослые усаживали его за стол и кормили куриным бульончиком, котлетками из лососины, жареными шотландскими красными куропатками, лепешками овсяными и ячменными с мармеладом, и наливали ему в оловянную кружку вересковый, с градусами, мед.

Оливеру нравилась простая еда бедняков. По малолетству не сознавал унизительности этих трапез.

А может, и сознавал, хотя бы смутно, потому что в иные минуты возникало у него сильнейшее желание изменить свой незавидный (сиротский!) образ жизни, и тогда он через ржавые, сто лет не отпиравшиеся воротца в восточной стене удирал в несколько неожиданный для здешних мест ельник, удирал и бодро продирался, не забывая попробовать на зуб эти иглы, от соли сизые, ведь море было уже в непосредственной близости, и воздух искрился от микроскопических кристалликов соли. «Елки соленые!» – шептал, изумленный, разгрызая иглы, в самом деле солоноватые снаружи, но внутри сохраняющие природные вкусовые качества, и перепархивал с кочки на кочку – как эльф! как эльф! – и взвизгивал мох под башмаком, – продирался и вы–ди–рал–ся из ельника! Бегом, бегом – по колено в колокольчиках и маргаритках, по пояс через чертополох, в стеклянных волокнах тумана по макушку, кувырком в овсяницу красную и траву маррамскую, эх, вниз по склону скалы, поскальзываясь на глыбинах, кубарем в морской пырей и прочие прибрежные черные травы, – и когда вскакивал на ноги и замирал с разинутым ртом, то оказывался перед серо–зеленым, нет, дымно–серым, нет–нет, самым синим на свете морем!..

В замке худо–бедно учили Оливера: гувернантка иностранному языку (французскому) и манерам, учителя – наукам естественным и гуманитарным.

Учителей подбирал сэр Роберт. Подобрал без дураков образованных, наделенных педагогическими способностями.

Но – полуголодное существование в темных коридорах башни! И – неутешительные (во всяком случае, на любителя) виды из амбразур на всего лишь вересковые пустоши или скучнейшее зеленое море! И восточные ветры, издревле пагубные для психики англичанина! И, наконец, сэр Чарлз – как призрак, за каждым поворотом коридора!