На черно-белом снимке молодой мужчина с ясным и очень открытым взглядом. Какое хорошее лицо! Я молча вернула попутчице фотографию. Она не стала убирать ее обратно в портмоне, и небольшой глянцевый прямоугольник остался лежать на столике, под рукой, которой она его поглаживала.
— Знаете, Лиза, и мой муж умер. Не в тридцать шесть. Но все равно — жить бы да жить еще. Если бы не пьянка…
— А мой Сережка не пил совсем. Ему и в праздник-то хватало стопочки. Он вообще не понимал, как это ради веселья напиваются. Какое уж тогда веселье.
— Это точно. Веселья тут мало. Хорошо хоть сыновья не тянутся к выпивке.
— И мои мальчишки выросли хорошими, добрыми и порядочными ребятами. И в армии оба отслужили, не стали от нее «косить», как теперь водится. Старший, как я уже рассказывала, рано женился, сразу после армии. Но вот так неудачно. Потом, когда уже разошлись, встретилась ему хорошая девушка, добрая такая, славная. Думали пожениться. Да не успели… Умер от сердечного приступа… В двадцать восемь…
Уж лучше бы я…
Когда не стало Саши, я, неверующая, как и всё наше поколение, кажется, впервые обратилась к Богу. За что, спрашивала я его, за что ты наказываешь меня так жестоко? Отчего ты так немилосерден ко мне? Отчего ты забираешь у меня самых дорогих моих и любимых людей? Да, я грешна, как любой человек, пришедший в этот мир. Но не более других. Я никого не убила. Не ограбила, не обманула. Осталась верна мужу и после его смерти. Я была хорошей матерью своим детям. За что же тогда ты меня наказываешь? За что?! Неужели за безверие? Неужели недостаточно просто жить по общечеловеческим заповедям, не творить зла, помогать тем, кому живется хуже, чем тебе… Неужели этого мало?
Знаете, и сегодня я не знаю ответов на эти свои вопросы. Даже сегодня, когда… — недоговорила она.
Снова замолчала, но ненадолго. Словно собравшись с мужеством, произнесла: — Даже сегодня, когда мне осталось так недолго…
Догадка о том, что эта женщина больна, и, возможно, больна неизлечимо, пришла в то же мгновение: вот почему у нее такой нездоровый цвет лица.
— Да, врачи не дают мне больше полугода, может, чуть больше. Сказали, что шанс на выздоровление один на миллион.
Лиза сказала об этом снова спокойно и даже обыденно, как о чем-то незначительном и уж точно не страшном. И меня поразило это спокойствие, смирение, приятие того, что неотвратимо и неминуемо.
— И это будет моя последняя смерть. Теперь уже окончательная и бесповоротная, — даже пошутить себя заставила. — Я столько раз умирала, что уже не боюсь смерти. Честное слово. Я боюсь за тех, кто останется жить дальше. Это даже не страх, это… боль, переживание, это вечное беспокойство матери о своих чадах. Как сын перенесет это? А внучка? Ведь они еще ничего не знают. А я оттягиваю момент. Но сказать все равно придется. Вот съездила попрощаться с дедушкой и бабушкой. Ладно, хоть им врать не пришлось… А как живым сказать?
Я молчала, не зная, что ответить. Да и не ждала от меня ответов моя попутчица Лиза. Себя она спрашивала. В себе искала. Но и у нее, похоже, их не было…
Давно уже выключили свет. Чернота за окнами закрасила мир густой гуашью, которая просачивалась и в купе, сливалась с его темнотой. И лишь периметр двери светился тонким и зыбким прямоугольником. Я прислушивалась к дыханию спящей на нижней полке недавней моей собеседницы. Кажется, оно было ровным и тихим. А мне не спалось. Я всё прокручивала и прокручивала в голове рассказанное этой маленькой мужественной женщиной, столько перенесшей в своей жизни. Меня ее история тронула до донышка души. Перевернула в ней всё. Неужели всё так безнадежно? Неужели ее будущее — это тот мрак, что навис снаружи? Может, шанс все-таки есть? Пусть один на миллион. Пусть такой же тонкий, едва различимый и хрупкий, как окаемка света вокруг двери? И все же света, а не тьмы…
«Боже, не за себя прошу. Эта женщина страдала столько, что и врагу не пожелаешь. И счастья на ее долю выпало немного, и заплатила она за него сполна. Боже, будь к ней милосерден, пожалей ее сына и внучку. Знаю, смерти не избежать никому. Но пусть Лиза поживет еще. Пусть вырастит внучку, порадуется за сына. Просто порадуется жизни. Не отбирай ее у этой женщины, если это в твоей власти. Пусть этот призрачный, как мираж, шанс, что ей дается, сбудется. Боже, прошу тебя, прошу…»
Под утро провалилась в сон, и такой крепкий, что не слышала, как сошла моя попутчица. Словно ее и не было…
Как Минька и Колька Африку искали
Если вы думаете, дорогие читатели, что Африка — это где-то очень далеко от России, то ошибаетесь. Так же, как ошибались в этом Минька и Колька, решившие как-то раз прогуляться до этой экзотической страны.
Минька и Колька — друзья старинные. Дружат уже давно, как себя помнят, наверное. А всего им по шесть, ну, почти по шесть. Совсем большие — так они считают. Минька, кстати, считает очень хорошо, и читает тоже. И не по слогам, как Колька, а целыми предложениями. Научился читать, когда ему было четыре. Он и английский знает немножко, с ним бабушка занимается, которая в школе этому языку ребят учит. Минька — вообще умный, его в деревне, куда он приезжает на всё лето к бабе Нюре, называют профессором — за круглые очки на курносом веснушчатом носу и за то, что у него с собой всегда под мышкой книга. Нет, не одна и та же, они разные, но она — как часть его, как вихрастая голова, рука или нога. Такой вот новый орган — книжка.
У Кольки, которого на все три теплых месяца подбрасывают деду с бабкой его родители, книжки тоже есть, но дома, в городе, где он живет. Вообще-то читать он не очень любит, точнее, совсем не любит, особенно когда заставляют. Он бы лучше на компьютере в стрелялки поиграл. Или в гоночки. Но мама ему запрещает долго у компьютера сидеть. Своего лучшего друга он профессором не зовет, потому что не выговаривает, картавит: получается «пгофессог». «Минька» — так проще. Правда, бабушка Минькина не любит, когда его так называют. Понятное дело, она же учительница. Вечером, когда домой всех загоняют, она строго так, чуть повысив голос, зовет: «Михаил, иди ужинать». И он сразу же идет. А Колю сто раз надо позвать, прежде чем дозовешься.
Так вот, Минька, начитавшийся книжек про путешествия и приключения — а их он любит больше всего, — надумал посмотреть Африку своими глазами, живьем. Уж больно она ему понравилась на картинках, в фильмах и передачах. Еще бы: саванна, слоны, жирафы, львы всякие с пантерами, зебры — это же просто ужас как интересно! Сказано — сделано. В какой стороне Африка, Минька уже определил по компасу, который ему подарил дедушка на день рождения. Он же и пользоваться им научил. Дело было за малым — припасами в дорогу и попутчиком. С попутчиком вопрос решился сразу: конечно же Колька! Как только юный путешественник рассказал другу о своих планах, тот сразу же идею одобрил и только спросил, что брать из дома и когда в путь.
— Завтра утром, — сказал Минька. — Только смотри, не проболтайся. — Да чтобы у меня усы не выгосли, если пгоболтаюсь, — округлив глаза, поклялся самой страшной для него клятвой Колька и шмыгнул носом. У его деда Матвея — роскошные длинные усы, свисающие вниз скобкой, которые Кольке очень нравятся, и он мечтает, когда станет взрослым, завести такие же. Или даже лучше. Потому друг поверил. Этим не шутят.
Договорились, что возьмут из дома из еды кто что сможет, а в Африку отправятся сразу после завтрака, сытыми. В это время их обычно отпускают играть и до обеда домой не зовут. Управятся ли с походом до обеда — этого мальчишки не знали, потому на всякий случай решили набрать припасов побольше, тем более что упитанный Колька что-то, а поесть любитель. Да и какое путешествие на пустой живот?
Когда друзья встретились с заговорщицким видом утром за сараем деда Матвея, в руках у каждого было по пакету. В Минькином лежали кусок колбасы, полкраюхи домашнего каравая, два огурца и одна помидорина. В Колькином пакете из еды была только пара яблок, причем одно — уже надкушенное, и три конфетки. Он виновато посмотрел на друга: