Лиза извинилась, достала из сумочки какие-то таблетки и выпила их, с трудом проглотив. Чуть погодя снова заговорила. Голос ее звучал на удивление спокойно и бесцветно, словно она рассказывала о чем-то обыденном и уж точно не плохом.
— К тому, что в квартире постоянно пили и ругались чужие люди, с которыми хороводилась мать, я уже привыкла. К полуголодному существованию — тоже. И к тому, что соседи, жалея, подкармливали меня иногда, а я до слез стеснялась этого, но голод пересиливал стыд, — и к этому тоже привыкла… Человек может привыкнуть ко многому. Всё это можно было пережить. Но насилие… — тут голос ее осекся, дрогнул. Но женщина взяла себя в руки. — А что этот дядя Яша в покое меня точно не оставит, я понимала, хоть и была совсем девчонкой.
Что мне было делать? Куда идти?
Тупик… Просто тупик…
Она снова замолчала. А я попыталась представить ее состояние в тот момент… и, честно, не смогла. Меня в детстве никто ни разу даже словом не обидел, не ударил. Я росла абсолютно счастливым ребенком, у которого были любимые и любящие мама с папой, братья, тетушки. Удары судьбы, обиды, разочарования, утраты… они были впереди, во взрослой жизни. Но это — как у всех. Каждого жизнь заставляет испить и из чаши боли и из чаши радости. И это нормально. Не познав цену страдания, не поймешь и вкуса счастья. Но хорошо, когда еще в детстве узнаешь вкус родниковой воды — чистой, прозрачной. Попробовав ее, помнишь всегда и ценишь потом, когда встречаешь в сердце другого человека хотя бы капельку такой.
Мои раздумья отвлекли на минуту от Лизиной истории.
— В квартире было тихо, только из-за тонкой стенки доносился храп дяди Яши и пьяное бормотание во сне матери. Я прошмыгнула в ванну, достала из аптечки все таблетки, что там были, налила в стакан воды и вернулась к себе в комнату.
Не помню, сколько я их тогда выпила, как меня замутило, как отключилась… Всё это было как в тумане. Отчетливо помню только одну мысль: всё, это конец… И мне от этой мысли стало вдруг так легко… Я даже увидела себя со стороны: в легком платьице, с воздушными шарами в руках, я летела над парком, в который меня в детстве водил иногда дедушка. Я очень любила этот парк. Дед покупал мне мороженое, которое я ела медленно-медленно, чтобы на дольше растянуть, а оно таяло и капало на платье и сандалии. А бабушка потом за это меня журила. Не ругала, нет, журила…
«Надо же, и у меня был такой парк, — унесло меня в детство. — В Ташкенте. Большущий. С озером. С колесом обозрения. С детским поездом…»
— Очнулась в больнице, — вернул меня к реальности голос Лизы. — Оказывается, утром за мной зашла моя подруга, чтобы идти в школу, и нашла без чувств. Она же и скорую вызвала от соседей.
Это была моя вторая смерть. Но в тот раз я сама захотела уйти…
Потом мать лишили родительских прав, а меня отправили в детский дом, где я прожила три года, до выпуска. Там тоже свои трудности были, конечно, там слабаков сразу ломают. Но после того ада, что творился дома… мне уже ничего не было страшно. Я теперь не голодала, не видела пьяных рож и могла спокойно учиться. У меня появилась смена белья, первый в моей жизни лифчик, мой собственный, представляете. И я ни за кем не доедала, хотя, признаюсь честно, первое время из столовой уносила кусочек хлеба в кармане…
После окончания школы поступила в педагогический, мне дали место в общежитии. Тут я снова узнала, что такое нормальная жизнь. Я ожила, расцвела, дышать стала полной грудью. Может, впервые по-настоящему начала жить. А прошлая жизнь… она вспоминалась как сон, кошмарный, но сон.
На третьем курсе на одном из вечеров в нашем девичьем институте, куда пригласили ребят из технологического, я познакомилась со своим будущим мужем Сергеем. Он тогда уже на пятом курсе был. Любовь, встречи, надежды, планы… Я не жила тогда. Я летала, обнаружив вдруг у себя крылья. Я наслаждалась каждым днем, каждым мгновением. Радовалась всякой малости и не подозревала, что всему когда-нибудь приходит конец.
Лизины глаза снова посветлели. Она улыбалась. Какая у нее милая улыбка. Удивительная женщина. У нее даже ямочки на впалых щеках откуда ни возьмись обнаружились.
— Мы поженились через полгода. Я сразу забеременела, родился наш первенец, Сашка. Я перешла на заочное, благо учиться оставалось уже немного. Сергей работал, я сидела с Сашкой до полутора лет, училась. Тоже закончила вуз, в школу устроилась. Когда старшему было три года, забеременела снова. Сережка мой радовался: у сына будет младший брат или сестренка. Родился мальчик. Назвали Мишей.
Боже мой, вспоминаю сейчас те годы — как же я была счастлива, счастлива безмерно, безрассудно, непростительно счастлива. Мне казалось, никто до меня не был счастлив так, как я. У меня, в эйфории от счастья, даже предчувствия не возникало, что за это придется платить. И такую большую цену.
Я с непониманием взглянула на Лизу: ну почему же непременно платить?
— Я поняла позже: нельзя быть счастливой просто так, без последствий, без расплаты. Через двенадцать лет этого казавшегося бесконечным счастья наступил этот день расплаты. Мой муж, которому было всего тридцать шесть, умер на работе от инфаркта. Пока приехала скорая, его уже не стало. Вы можете себе представить, чтобы молодой мужчина, казавшийся полным сил, ни разу не пожаловавшийся на сердце, вдруг умирает…
Тогда и я умерла…
Лиза сидела очень ровно, вытянув ноги. Только руки мелко подрагивали и теребили дорожное вафельное полотенце. А слезы катились и катились из ее вмиг потемневших глаз. Они капали на руки, полотенце, но женщина не замечала их, отстранившись, снова уйдя в свое прошлое…
Не выдержала и я. Засморкалась, закашлялась, пытаясь скрыть мокроту в глазах. Женщина, наконец будто очнувшись, отерла лицо платком, достала из сумочки флакончик валокордина. Налила в стакан минералки, накапала, не считая, в него дрожащей рукой лекарство. Выпила. Откинулась на подушку за спиной.
Я, не желая мешать, вышла в коридор и долго стояла там у окна, за которым не было видно ничего. Лишь мерцающие далекие огоньки изредка и ненадолго появлялись где-то далеко, поверх частокола деревьев вдоль дороги, и быстро растворялись в ночи.
Услышанное только что растревожило и разбередило душу. Я понимала боль и страдания этой женщины. Ведь и моя жизнь не протекала как равнинная река — без кипения страстей, ровно и спокойно. Если бы так. Встречались в ней и быстрины, и коварные пороги, и мели… Неудачный брак. Рождение детей, подолгу и часто болевших. Пьянство мужа. Потеря работы. Полунищенское существование. Уход из жизни родителей. Выживание. Проблемы с подросшими сыновьями. Смерть мужа…
Чтобы как-то успокоиться, сходила за свежим чаем.
Лиза сидела все так же и смотрела, как и я несколько минут назад, в темноту за окном. Что она там видела? Своего так рано ушедшего мужа? Себя, овдовевшую совсем молодой и оставшуюся с двумя детьми? Не знаю.
Я предложила чай. Лиза с благодарностью взяла стакан, вынула его из подстаканника и подержала в руках, словно грея их. Потом отпила несколько глотков и вернула в ажурный подстаканник.
— Я не случайно сказала, что и я умерла тогда вместе с мужем. Он стал за годы нашего брака самым родным, самым близким и любимым человеком. Он стал частью меня, частью моей души. Дети… Да, дети тоже были частью меня. И я их очень любила. И сегодня люблю. И пока жива, буду любить. Но Сережа… Понимаете, я около него отогрелась сердцем, окончательно ожила, стала верить людям, видеть в них хорошее. Рядом с ним и благодаря его любви и заботе я постаралась забыть о своем прошлом. О матери-пьянице, которая в итоге сгорела в собственной постели, уснув с непогашенной сигаретой. О том гаде, которого кто-то убил потом в пьяной драке. Обо всех своих детских обидах забыла. О том, как объедки со стола подбирала. Как соседей стеснялась из-за матери… И мне удалось забыть всё это. Почти удалось.
Лиза открыла сумочку и достала из кошелька небольшую фотографию. Протянула мне. — Это Сережа. Он всегда со мной.