– И тогда вы полюбили Гарри? Когда увидели, как он к вам идет?

Я тяну время – переставляю ноги, откашливаюсь.

Я готовлюсь сказать: «Да! Именно тогда я и поняла, что влюблена!»

Но загадочным образом на меня нападает чих, и мне, извинившись, приходится отвернуться, прикрываясь рукой.

А между вторым и третьим чихом я припоминаю, что никогда не влюблялась в Гарри.

– Я влюбилась в слова: мой парень. А позже влюбилась в другие слова: мой муж.

– Здорово! – фыркает Гарри.

– Ты что, думаешь, что не встреть меня, остался бы бобылем? Что я единственная на этом свете женщина, на которой ты мог жениться?

Гарри возмущенно морщится.

– Да брось, Гарри. Что мы с тобой понимали? Никогда мы не были предназначены друг для друга.

Молчание.

– Возможно, это и неважно, – начинает Аня этим своим тоном. – Не имеет большого значения – того ли, кого нужно, вы выбираете. Порой в супружестве человек может стать именно тем, кто вам нужен, просто потому, что он ваш муж или жена. Для этого, быть может, достаточно каждый день просыпаться с ним рядом. Гарри, разве вы не чувствуете, что с годами изменились, чтобы приспособиться к Розе? И я уверена, что она тоже переменилась. Мы все оказываем влияние на близких нам людей, и, если брак успешный, мы становимся лучше. Поэтому не имеют значения причины, по которым вы женитесь, как не имеет значения, вступаете ли вы в брак с подходящим человеком, – совместная жизнь может сделать его подходящим.

А мы сидим как два идиота и таращимся на нее. И оба упираемся, не давая ей переубедить нас.

– Но мы не были влюблены, нисколечко. Никогда. У нас даже своей песни нет, – говорю я, а самой противно от звенящих в голосе жалобных ноток.

– И потом, – поддерживает меня верный Гарри, – Роза абсолютно не в моем вкусе.

Аня на минуту задумывается и говорит:

– Все браки подобны путешествиям, а все путешествия начинаются скверно.

Так это все еще начало? Чертовски долгий старт.

– Вообще-то, это всего лишь теория, – говорит Аня совсем не так уверенно, как всегда. Я даже испытываю к ней что-то вроде симпатии. – И конец нашей сегодняшней встречи.

Ура.

Декабрь

Эвантон

Даже в таком крохотном городишке, как Эвантон, для каждого найдется место по вкусу. Для горцев, которым нужна панорама, имеется Содейл-роуд, а для тех, кто предпочитает укромные уголки, – улицы Камден и Ливера. Есть коттеджи и деревенские домики, разбежавшиеся вдоль городской окраины, для тех, кому подавай простор. Есть бунгало с центральным отоплением для любителей новизны и старые каменные особняки для тех, кто ради очарования старины готов мириться с вечными сквозняками. В социальном отношении – приезжие охотнее завязывают дружбу с такими же, как они, приезжими; местные тянутся к местным, но жилища для себя и те и другие выбирают сообразно собственным склонностям, а не происхождению. Каждая улица перемешала местных и приезжих.

Эвантонцы, оказавшиеся не на своем месте, не могут понять, отчего их одолевает беспокойство; они переставляют мебель, переклеивают обои. И безрезультатно.

Роза и Гарри уютно устроились на «своей» улице в самом сердце Эвантона. Аня блаженствует в бунгало на Содейл-роуд, хотя Йен предпочел бы жить где-нибудь пониже. Сэм, напротив, считает свой домишко слишком темным и тесным. А Мацек мечтает об уединенном коттедже, но только если найдет кого-нибудь, с кем там жить.

Коммунальный совет, состоящий главным образом из жителей улиц Камден и Ливера, распорядился украсить рождественскую елку гирляндами из лампочек. Елку подарил округ, и она стоит сбоку от автомобильной парковки, напротив пивной. В городке нет площади, но они как-то обходятся. «Пять, четыре, три, два, один!» – елочные огни, конечно, не загораются, но даже самые маленькие эвантонцы стоически терпят, пока кто-то из взрослых (какой-то горец) возится с генератором, а ветер хлещет дождем покрасневшие мордашки. Лампочки наконец вспыхивают, и елка – мгновение назад такая нескладная, такая кривобокая – преображается.

17.30. Солнце зашло час назад.

Мацек

И что хуже всего – повсюду Рождество. И Санта-Клаусы. Ветки падуба и колокольчики висят на проводах между фонарными столбами. И эти песни, без перерыва во всех магазинах и по радио. А где снег? Нет снега! Сэм тоже думает, что это погано. Ему тоже хочется снега. Мы сидим у меня в фургоне, дождь осточертел. Сэм теперь часто ко мне забегает, почти каждый день после школы. Ненадолго, на полчасика. Мы уже не стесняемся друг друга – пукаем, рыгаем; это значит – мы добрые приятели. Говорим все о дожде, потому что он льет без передыху.

– У меня новый сноуборд, а катался я всего два раза. А все из-за этого сучьего дождя!

– Пожалуйста, Сэм, этот дождь, конечно, нехорошо, но он – не собачьей девочки дождь. И не скверной женщины тоже. Просто дождь, и все.

– Чего? Все, что меня уже достало, – все сучье.

– Ладно, спасибо, – говорю я, потому что мне все интересно. Сэм занятный, с ним говоришь не как с ребенком, скорее как со взрослым, который еще не выбился в люди. – Хочешь выучить еще какие-то польские слова, Сэм?

– Валяй, сучек.

– Я не сучек, Сэм. Я твой друг.

– Конечно, Мацек. Это я по-дружески. Для смеха.

– Я твой сучий друг?

– Перебор, Мацек. Это перебор.

Наверное, я никогда не выучу английский.

У нас в Польше снег уже целый месяц. Вчера я звонил тетке, она говорит, у них все белое, красивое. Говорит, уже приготовила для меня комнату, с новым пуховым одеялом и такими же шторами. А на Рождество соберется вся семья. Она говорит, мое место дома.

– Когда ты вернешься домой насовсем?

– Не знаю, но на Рождество мы с тобой увидимся. Приеду на несколько недель.

– Тебе следует быть здесь, а не в Шотландии, Мацек. Не стоило уезжать из-за Марьи.

– Откуда ты знаешь, из-за чего я уехал?

– Все знают, Мацек. Что, думаешь, по твоим глазам не было видно?

– Мне нравится Шотландия. Здесь хорошо.

– Возвращайся домой, Мацек. У нас тоже хорошо. Дома всегда лучше.

День длится всего несколько часов, и снова темень. И холод. Холод у меня в крови. Вы, конечно, сами знаете, что бывает, когда вам становится холодно в этом мире, когда вы не понимаете, где ваш дом, а ваша любимая женщина замужем?

Кто-то подходит к вам и говорит гадости прямо в лицо.

Да.

Вечером, когда Сэм ушел, я сидел в пабе у огня и пил пиво. И услыхал его слова. Имени не знаю, но он здесь всегда. Ему не было видно моего лица – шляпа мешала. Слышу, он говорит своим приятелям: «Они, мать их, позанимали все рабочие места, а деньги отсылают домой, в свои говенные страны. Говорю вам, нас стригут как овец! Если так дальше пойдет, Шотландии кранты. Они ж, мать их, теперь повсюду».

Тогда кто-то из его приятелей рассказал про ресторан, а официантка там – полька, и она не понимает, чего он просит. Приносит ему не ту еду, не то питье. Дает не ту сдачу. А его собственная жена не может устроиться в этот ресторан на работу. И они все принялись по-дурацки качать головами и возмущаться дурацкими голосами: «Да. Неправильно. Совсем, мать их, неправильно».

И я ушел домой, потому что все понял. Понял, про что они говорят. Я уже был почти на стоянке для фургонов, как вдруг слышу шаги, и этот мужик обгоняет меня и говорит на ходу:

– Гребаный поляк. Вали, паскуда, домой.

И все. Но сердце у меня колотится так быстро, и я слышу свой голос:

– Нет! Сам вали! Ты дурацкий… дурацкий паскуда!

Мужик оборачивается, а я думаю: oh kurwa!Что я ору?

Он полез за чем-то в карман, и я чуть не надул в штаны. Я слабый человек, у меня почти никаких мускулов нет, поглядите! Но я распрямился во весь рост и как заору: « Kurwa mac!»

Так у нас говорят «да пошел ты», очень грубо. А я это сказал как сердитая собака, горлом. Не думал, что могу так. Но оно сработало. Мужик плюнул в мою сторону и ушел, очень быстро.