- Сородичи! Это же Храбр Торопов! А говорили – сгинул…

Тот, видно услышал, поднялся, и родовичи вновь притихли – вымахал парень за два года в косую сажень! Плечи широченные, мышцы через кольчугу бугрятся.

- Коня моего на общинную конюшню сведите.

- Сделаем! А ты…

- Живой я. Здоровый. Просто дальний поход был. Задержался в пути. Можете потрогать.

И руку протянул, мол, щупайте. Не морок я. Да протолкался тут крепкий мужик в избу, увидел Храбра, чуть не в ноги ему кинулся:

- А Слав мой, жив ли?!

Улыбнулся молодой воин, сразу понятно стало, что в порядке всё с тем, о ком спрашивали. Но и словами облегчил душу отца друга:

- Жив-здоров твой сын Славута, дед Добрыня.

- Здоров?

Облегчённо вздохнул родович, потом вдруг схватился:

- А чего это ты меня дедом кличешь?

Храбр расплылся в улыбке:

- Так ты им уж как месяц стал! Дитя у Слава народилось.

- Дитя?!

- Дитя, дед Добрыня! В Грудне [34]жёнка его родить должна была.

- Жёнка?!

Но тут очнулась бабка, зашикала на всех, замахала руками:

- Уходите, уходите! Коня Храброва обиходьте пока! Завтра приходите. Дайте мне с внуком побыть! Когда ещё увидимся…

Слезу непрошенную со щеки смахнула… Храбр сиротой был. Кроме бабки у него и не было никого. Налетели вороги, захватили град. Людей порубили, замучали. Застава, правда, отомстила, изведя всех кочевников. Да только от Рода уцелели лишь бабка, и две только родившие молодухи, которых в тайник вместе с детьми спрятали… Остальные то потом на эти земли пришли. Из других родов. Так Совет племён постановил, чтобы земля пустой не оставалась…

…Послушались мужики, стали друг друга подталкивать к двери, на двор выбираться. Потом двое отроков внесли вьюки, повели лошадь на общинную конюшню. Расседлали, дивясь богатой сбруе, тщательно вытерли. Остудили, проведя по крытому двору  несколько кругов. После воды принесли. Тёплой. Насыпали овса в ясли щедрой рукой. Тщательно вычистили, выскребли. Жеребец громадный, сильный. Под стать всаднику. Косит большим взглядом на юнцов, но плохого себе не позволяет. Ни копытом не бьёт, ни кусает. Спокойный, видно. Хрустит себе зерном, перемалывает большими ровными зубами. Дали морковку – схрупал в мгновение ока. Благодарно ткнулся в руку большим носом. А что? Животина, она тоже сладость любит… Едва Храбр с бабушкой один остались и старушка бросилась к печи – внука то покормить с дороги надо, как опять в двери стучатся. На этот раз не вышибая, когда думали, что на помощь спешат. Нет, аккуратно, вежливо. Одна соседка заскочила, принесла миску капусты квашеной, ягодой клюквой богато проложенной. Вторая репы притащила пареной. Третья -  ногу кабанью закопчённую. Ещё одна – каравай тёплый, только из печи, видно вытащенный, пшеничный. И пошло – поехало. Одна за одной бабы идут, несут угощенье и заедки праздничные: пироги с начинкой и простые лепёшки, орешками пересыпанные. Ягоды томлёные, мочёные, сушёные… Часу не прошло – стол в избе ломится. Родович вернулся. Помочь надо. А в следующий раз и тебе помогут. Нет такого у славян, в одиночку жить. Не прокормишься! Почему и самое страшное наказание, кроме смерти, конечно, из Рода изгнать. Извергом сделать. Ни поля не вспахать, ни защитить себя и близких… Испокон веков славяне друг за дружку держаться, потому и живы. Потому что гурьбой и батьку бить сподручнее… Будь Рода славянские поодиночке, давно бы истребили их находники, кочевники и прочие желающие обрести земли и рабов. Империя латинская, ещё первого Рима, истинного, пыталась на славян  ярмо одеть – не вышло. Исчезли римские легионы в дремучих лесах, словно их и не было. До Рима – персы захотели эти края завоевать. Еле ноги унесли. Бросали раненых, мерли от жажды и голода. Не вышло у них. Перед персами кочевники из степей пожаловали. И остались от них лишь одинокие каменные статуи, разбросанные по Дикой Степи… А до кочевников-хунну приходили и вовсе неведомые племена. Только память славянская о них ничего не сохранила хорошего. Видно, недостойны были. А и в прежние времена, ещё до Потопа Великого враги о славянские Рода всегда зубы ломали. Что атланты безжалостные, что наги ужасные. Мало кто возвращался… Если вообще возвращался… Но тем и сильны славяне, что стараются жить мирно. Чужого не захватывают. Людей не угнетают. Нет у них рабства подобному тому, что в тёплых краях. Нет и воровства. Не ходят рати захватывать чужие земли. Миром стараются всё решить. Ибо силу свою сознают славянские племена. А истинно сильный – всегда добр. Лишь слабый вымещает свою ущербность на других. Стремится их оболгать, навредить, украсть, ударить в спину исподтишка. Ибо чует подсознательно своё ничтожество. И чем слабее народ, тем хуже к другим относится.  Но не истинный славянин!..

… С утра, едва рассвело, Храбр первым делом на конюшню направился, друга своего четвероного навестил, посмотрел, как о нём позаботились, сыт ли? Попоной ли тёплой накрыт? Ледышки-наморозки из под копыт вычищены ли? Проверил, потом по граду прошёлся, провожаемый взглядами завистливыми молодых ребят. Не у одного глаза загорелись,  при виде одёжи добротной, в здешних краях не виданной. От оружия знатного. Что уж о коне богатырском говорить – бегали всю ночь по очереди, любовались вороным.  Впрочем, что тут гулять то? Град – место невеликое. Едва четыре сотни людей в нём живёт… Задумался парень, идя по утоптанному вчерашними гулёнами снегу, откуда жрецы целую тысячу народа возьмут? Впрочем, не его это дело. Как то там брат Слав поживает? Всё ли у него хорошо? Как дружина зимует? Родила ли чудинка другу сына, или дочку? И словно запнулся, замер на месте – встало перед взором лицо той дочери Оттоновой, когда они коровок тощих забирали у франков… И чего это вдруг? Мотнул головой, снова пошёл дальше, походкой неспешной, пока до дома родителей Слава не дошёл. А там его уж заждались, все глаза проглядели! Хотят о сыне, да о семье его вести узнать. Просто места себе не находят от нетерпения. Постучал Храбр в двери дубовые, мешковиной прошитые сверху. Вошёл в сени, обмёл сапоги щегольские, чёрного сафьяна. Хоть и холодно на улице ныне, да надо же кураж свой показать, похвастаться? А ведь, если честно, одел на ноги красивую обувку, лишь когда из-за вала выезжать собирался. До этого в валенках ехал…

  В сенях сапоги обмёл веником, на место поставил, только тогда вторые двери открыл, внутрь избы вошёл, поклонился хозяевам, за накрытым угощением столом гостя ждущим с самого утра. В ответ тоже поклоны получил радушные. На Славянских землях кланялись не подобострастно, как раб господину, а в знак приветствия, либо уважения. Хозяин к столу пригласил, на почётное место усадил, рядом с собой. И хозяйка напротив уселась, на парня глядит, как на чудо невиданное. Стали вопросы задавать, пришлось речь держать, отвечать. На всё, конечно, не мог парень ответа дать, но про семью сына их старался отвечать полностью. Интересовались, конечно, кто такая невестка. Откуда родом, сколь ей годков. Умелая ли хозяйка, и как у них жизнь складывается. Храбр отвечал обстоятельно и честно. Что девица ликом красива, нравом кротка и послушна. Родом – сирота чудская, племени славянами незнаемого. Но характером вельми добра и ласкова. Что должен у пары уже ребёнок родиться. А кто – сказать он не может, поскольку не ведает. Долго у пути был. Да ещё в Арконе-граде дела дружинные вершил. И так чудо, что смог домой заехать, родные края повидать. А вот приедет ли когда сам Слав с невесткой – тоже не знает. Поэтому родичей обманывать не хочет. Как Боги пожелают, так и будет. Но надеяться на лучшее стоит. А коли есть желание и возможность, то он бы вообще предложил им к сыну перебраться. Но тут только им решать. Но готов передать Славу весточку, а тот у князя разрешение возьмёт. Земель там много свободных, все добрые. Зверь в лесах несчитанный, а врагов, почитай и нет. Так что, думайте, уважаемые родичи, решайте. Он ещё три дня в граде побудет, и потом ему путь назад лежит, в Аркону. А по весне – обратно в поход. Долго ещё сидели за столом, расспрашивали парня о том, не болеют ли они, хорошо ли питаются. Как в дружине приняли их. Словом, всё, о чём любой родитель про своих детей знать желает. Отвечал Храбр, что мог. И видно было, что родители Слава довольны услышанным. После обеда распрощались, парень домой пошёл, к бабушке любимой, единственной своей кровной родне. Та расхлопоталась, было, да огорчил её внук, что уже наелся у друга-побратима. Расстроилась бабушка, но вскоре отошла от обиды. Тем паче, что внуковы подарки уж больно ей по душе пришлись: платок расписной, ожерелье-монисто из морских кустов каменных, что в тёплых краях растут, да варежки расписные вязаные, на базаре в Арконе купленные. Принесла бабуля сбитня горячего, сели за стол оба, попивая ароматный напиток, заедая шанежками тёплыми. Старушке тоже интересно было всё – как живут, обустроились ли. Любопытствовала, не женился ли и сам Храбр втихую от неё. Успокоил бабушку внук – нет. Холост он. Да и туго в тех местах с девицами. Нелегко найти. Это Славу повезло. А он, Храбр, пока ещё один. И в ближайшее  время никого не предвидится. Впрочем, сказал это и осёкся – снова та девица перед глазами на миг словно живая возникла. Даже кулаки от злости сжал – что за напасть такая?! Бабушка  заметила заминку и словно клещ в собаку вцепилась – кто, что, чего… А парню и самому непонятно – что за чудо такое? Ромейку, с которой Тайное изведал, мужчиной стал, не помнит. А вот эту, из франков – забыть не может, хоть ты тресни! Бабуля губами сухими тонкими пожевала, потом на свет выдала, что, знать, запал её внук этой заморской девке в душу. Да не может та его разыскать. И как приходится той девке тяжело по  жизни, вспоминает она славянского парня, что не стал её портить, пожалел, по людски отнёсся… Но помочь она этому делу может. Не зря столько лет ведьмой была. Ведает бабушка многое, и от морока единственного внука избавит. Велела ему баню истопить, а сама принялась свои травы, что под притолокой висели целыми вязанками, перебирать, настой готовить… Пока Храбр дрова таскал, да каменку затапливал, возле забора все градские невесты перебывали. Глазки ему строили, шутки пытались шутить. Только словно в каменную стену стучались. Глухо сердце воина. Ни разу не забилось чаще ни при одной. Молча таскает Храбр охапку за охапкой в баню, да подкидывает в топку. А пока те горят, на дворе топором-колуном машет. Чурбаков у бабушки полно, община навезла. А вот поколоть некогда. Ну и старается парень. Машет тяжёлым тупым болваном, и со звоном разлетаются расколотые поленья в стороны. Соседские ребятишки только успевают в поленницу под навесом укладывать. А в Храбре силушка играет, по жилам струится. И нравится ему это занятие, дрова рубить, да печку топить, куда больше искусства военного. Так что колет он дрова, а глаз примечает всё вокруг: ограду бы поправить. Крышу подровнять у сарайчика-амбара. Вон и солома, похоже, подгнивать начала… Эх, остаться бы хотя бы до лета красного, чтобы снег сошёл! Тогда бы всё переделал. А так… Дров нарубить, да в избе что поправить по мелочи… Нет времени совсем. А ещё на заставу заехать обязательно надо. Поблагодарить дядьку Святовида за то, что избрал их со Славом…