— Ну, и на что тебя вдохновляет здешний вид из окна?

— Вчера за окном мельтешил пьяный Пашка. И это вдохновляло меня наладить ему пинка. Он, похоже, передумал умирать. Заспиртовал свои больные мозги. Будет тут местным колдуном, погоду предсказывать.

— А если серьёзно? — Вера тоже подошла к окну, прислонившись к Павлу.

— Знаешь, я всё время видел из окна город. Поэтому, честно говоря, не знаю. Но… Выйди-ка на улицу?

— Зачем?

— Ну, выйди, трудно что ли?

— Да нет, но что ты придумал?

— Ну выйди. Встанешь вот там, — Павел показал ей на одинокую сосну у дороги, — и смотри на меня.

— Ладно.

Через пару минут Вера смотрела на него, прислонившись плечом и головой к сосне.

— Ну что? Вдохновляет?! — крикнула она ему.

Павел открыл окно и выпрыгнул на улицу. Подбежал к ней, подхватил на руки.

— Вдохновляет! Жить так хочется, что умереть не жаль! Лишь бы вот так прижимать тебя к себе…

— Тебе ещё не надоело умирать? Ты не хочешь дописать свой роман сам?

— Нет, я хочу, чтобы он длился… — Павел ещё крепче прижал Веру к себе.

Она положила ему голову на плечо:

— И чтоб в конце: и жили они долго и счастливо, и умерли в один день.

— Да, но про это читать не любят. Не любят читать про счастливую любовь. Им конфликт подавай, чтобы плакать или смеяться, чтоб нервы щекотало. Это я тебе как филолог говорю.

— А у нас конфликтов не будет.

— Значит, и писать не о чем. Только завидовать.

— Тебе не жалко поэта Словцова?

— Знаешь, когда-то Василий Розанов написал в «Опавших листьях»: «Судьба бережет тех, кого она лишает славы». Так что будем жить… Без славы…

Эту историю рассказал мне Дмитрий Мизгулин, когда вернулся из Праги. Он же привёз начало романа Словцова на дискете и предложил его продолжить, обещая стать редактором и суля всяческую творческую помощь. Самому ему на масштабную прозу времени пока не хватает. У меня как раз вид из окна в это время был никудышный, отчего предпочтительнее было смотреть на белый лист бумаги или монитор компьютера, и я подумал: любовь того стоит…

И если кто-то скажет, что таких счастливых историй не бывает, и любовь такой силы невозможна, смею возразить: всё бывает и не всё проходит. У меня такая была и есть. Но это уже, как принято говорить, другая история.

И ещё: кто-то скажет, зачем в этом романе столько стихов? Кто-то их пропустил, кто-то прочитал вскользь… А я просто боюсь… Боюсь, что когда-нибудь кто-нибудь прочитает строфы Владимира Соколова, стихотворением которого я начал роман,

И не поймёт — зачем они…

В конце концов,