Паша терпеливо ждал у входа. Словцов молча протянул ему пакет.

— Ого! — заглянул тот внутрь. — Вы же не богатый человек?! Значит, как это сказать, тоже не от мира сего.

— А кто ещё? — улыбнулся Павел.

— Я.

— Ну, это я сразу понял. Вряд ли это исцелит твою душу, — Словцов кивнул на пакет.

— День проживу, и ладно, — вздохнул Паша.

Словцов подумал, достал из кармана ещё пару сотенных и протянул их страдальцу.

— Может, поесть захочешь.

Паша взял деньги, постоял о чём-то раздумывая, и сказал Словцову то, что он знал и сам:

— Москва огромная, таких, как я, тут бродят тысячи, десятки тысяч, всех не прокормишь. Да и не все те, за кого себя выдают.

— А я сам случайный гость на этом празднике жизни, — ответил Павел, — и даже не знаю, за кого мне себя выдавать.

— Вот незадача, — переменился в лице Паша, — не успел смотаться. Ну, теперь всё…

Что — «всё», Словцов понял, когда к ним подошли трое молодых бритоголовых парней в кожаных куртках. По выражению пренебрежения ко вся и всем на их лицах и размеренной походке, несущей драгоценную вязь мускулатуры, не трудно было догадаться, что это типичные «хозяева жизни». Не обращая внимания на Словцова, словно его и не было, они сразу окружили Пашу, бесцеремонно заглянули в пакет. Один из них лениво, словно выполняя нелюбимую работу, спросил:

— Ну вот, коньяки пьёшь, а долг возвращать не хочешь. Достал ты, Паша.

— Жень, дайте ещё немного времени, я найду деньги, — без всякой надежды попросил Паша.

— Да откуда тебе их взять? Бутылки сдашь? За комнату твою в коммуналке, может, кто и даст чего, но ты же у нас интеллигент, бомжевать не хочешь.

Вся троица дружно хохотнула. Паше слегка дали под дых, и он согнулся. У Словцова была в этот момент возможность уйти, и он бы так и поступил: какое ему дело до чьих-то разборок, но в этот момент он напоролся на взгляд Паши. Снизу вверх. В нём не было мольбы о помощи, осуждения, а только едва уловимая ирония: ну что ты можешь изменить в этом мире? И Словцов, сам от себя не ожидая, вмешался:

— Господа, известно ли вам, что человек создан по образу и подобию Божьему?

Сначала его не услышали, или сделали вид, что не услышали. Это был особый порядок поведения у таких ребят. Потом старший таки повернулся.

— Ты чё несёшь?

— Я несу свой крест, а вы, господа?

Вся троица вопросительно переглянулась. Старший даже нахмурил лоб, чтоб усилить внешний эффект понимания речи Словцова. Потом сделал благородный жест:

— Слышь, ты определись, чё тебе надо? Тебя никто не трогает, мы с другом детства беседуем, а ты вмешиваешься. Нехорошо, не интеллигентно. Идите, пожалуйста, гражданин.

От последней его фразы дружки заржали, по ходу обменявшись проходными матерками. Павел же, легко уловив тон Жени, продолжил в его тональности.

— Уважаемые, приношу свои искренние извинения, что помешал вашей дружеской беседе, но не могу ли я узнать, сколько вам задолжал ваш друг детства?

После такой тирады вожак Женя посмотрел на Словцова уже с явным интересом. Оглянувшись на товарища, он произнёс, видимо, его кличку:

— Балкон?

Павел сразу понял, почему этого парня прозвали «Балконом». За квадратную, далеко выступающую вперёд нижнюю челюсть. Он быстро достал из кармана записную книжку и торжественно огласил:

— Двенадцать тысяч триста восемьдесят два рубля, не считая сегодняшних процентов.

— Слышал? — продолжил общение Женя. — Таких денег ему не найти, не успеть заработать, потому что завтра будет больше. Он может, конечно, загнать риэлтерам свою лачугу, а больше у него ничего нет. Не можешь отдать, не бери в долг. В одном дворе живём, нехорошо соседей обманывать.

И тут вдруг очнулся Паша, который затравленно наблюдал за происходящим со стороны.

— Не вздумайте платить, вы сегодня заплатите, а завтра они найдут, за что я им должен ещё.

— Во! — обрадовался Женя. — Паша правильно понимает, а вы, гражданин? Благотворительность — дело неблагодарное.

«Вот ведь, первый день в Москве, а уже вляпался в историю», ругнул себя Павел. Уйти сейчас, означало какое-то очередное поражение в жизни, такое, от которого потом долго будет саднить в душе. Но и победа здесь была невозможна. Даже банальная драка ничего бы не дала. За тремя широкоплечими парнями стояла целая система, какой-то циничный оскал современности, и Паша и Павел были для этой системы расходным материалом. Паша, словно прочитав мысли Павла, тихо попросил:

— Идите, не надо вам с этим связываться. Если захотите меня увидеть, я тут каждый день бываю… Меня не убьют, с мёртвого взять нечего.

Женя оценивающе сверлил Павла взглядом. Нагло и бесцеремонно пытался заглянуть в душу. Павел выдержал этот взгляд столько, сколько посчитал нужным, чтобы не уронить достоинства. Потом молча повернулся и пошёл, покусывая от злости и безысходности губы. Пройдя метров триста, он оглянулся: ни Паши, ни кожаной троицы на том месте уже не было. До тошноты захотелось выпить, но от последнего шага в этом направлении его чудом спасли Пушкин и Гончарова. Он вдруг понял, что стоит перед памятником.

Александр Сергеевич и Наталья будто бы выходили на светский бал. Гений русской поэзии вёл за руку красивейшую женщину эпохи. Они были не здесь, они были выше текущей в обе стороны толпы. Внимание Павла привлекла табличка на чугунной оградке рядом с памятником. Она гласила: «Это памятник великой любви! Хочешь узнать о нём больше? Звони с мобильного 0942, набирай 175 и слушай…» Вот так. Всё просто. Не надо читать, тыкнул в мобильник и слушай. Тётенька тебе расскажет о великой любви. Кто-то в России ещё может не знать о Пушкине…

И словно в подтверждение своих мыслей услышал за спиной:

— Да на фиг мне твой Пушкин, на фиг твой музей, чё я там не видел? Отстой полный. Эти стихи на фиг никому не нужны. Давай денег, я на «Жару» пойду… Все уже сходили.

Павел оглянулся. Подросток лет пятнадцати экспрессивно отмахивался от женщины, которая смотрела на него растерянно, с испугом, словно перед ней был инопланетянин.

— Меня уже в школе от всей этой классики колбасит! Чё ты меня сюда притащила?! Достала меня твоя культурная программа!

— Андрей — это же Пушкин… — только-то и нашла, что сказать женщина.

— Ну вот и торчи тут у своего Пушкина! Может, золотую рыбку поймаешь, — махнул рукой и широко зашагал, не оглядываясь.

Павел оторопел не меньше женщины, которая, скорее всего, приходилась этому существу матерью. Вдруг вспомнился голливудский фантастический триллер «Чужие». Вот они — чужие, совсем рядом, и внешне очень похожи на нас. И внутри у них действительно разъедающая не тела, но сознание — кислота. Наверное, сам Пушкин ответил бы, да уже ответил своим стихотворением «Поэт и толпа». Вспомнилось, как читал его студентам. На душе стало ещё гаже. «Съездил в Москву», горько подумал Словцов. Но тут к памятнику подошла молодая пара. Парень лет двадцати и девушка, прижимающаяся к его плечу. Эти светились совсем другим светом. Для них окружающий мир не существовал, как не существовал он для Александра Сергеевича и Натальи. В руках у парня были ярко-красные гвоздики. Немного постояв, он поцеловал свою девушку в щёку, а потом подошёл к монументу, положил на гранитный полукруг подножья цветы. Вернувшись к девушке, он зашептал ей негромко, буквально на ухо, чтоб не бросать на ветер, в сквозняк толпы пушкинские строфы. Павлу неожиданно и отчётливо захотелось перекреститься, словно перед ним были не Пушкин и Гончарова, а икона.

— Не всё ещё, не всё, Александр Сергеевич, не всё потеряно… — прошептал он и отошёл прочь, дабы не мешать влюблённым во плоти и влюблённым в вечности. Но вдруг остановился и выкрикнул Пушкиным в арбатскую толчею: