— Между прочим, наш учитель так любит всё и вся, что даже комара не убьёт! — это был последний аргумент Лены.

— Тут как раз всё просто, у буддистов в сознании существует чёткая система причинно-следственных связей. Они, между прочим, не считают, подобно Вернадскому, что человек создаёт и меняет окружающую среду, а наоборот, окружающий мир создаёт человека, в котором он — только его элемент. Поэтому, убив комара, можно нарушить кучу причинно-следственных связей и в итоге — убить самого себя. Теперь скажите — это любовь или четко рассчитанное поведение? Комар мне брат, но истина дороже…

— У меня заболела голова, — призналась Лена. — Павел, предупреди сразу, в чём ещё ты сведущ, и я сразу зарублю себе на носу: не начинать об этом разговор! Я признаю: я просто хотела улучшить свою фигуру, чтобы не завидовать Вере!

— Да я вовсе не противник буддизма, просто я не его последователь. Буддисты, только настоящие, а не наши доморощенные, очень импонируют мне своей уравновешенностью, сдержанностью, ну а смирения у них не меньше, чем у настоящих христиан. Так что, Лена, прошу прощения, за то, что я тут открыл прения по данному вопросу. Просто у меня дочь чуть не попала в игры кришнаитов. Это которые про харю поют…

— Дочь? Очень интересно, — брызнула из-под длинных ресниц любопытством Солянова.

— Лен, там уже следователь ждёт, ты дай нам, пожалуйста, пару минут побыть наедине.

— Ну разумеется! — подчёркнуто-радостно согласилась Елена. В глазах её так и было написано: «да хоть интимом займитесь».

Когда она вышла в коридор, Вера заговорила вполголоса:

— Павел, следователь будет спрашивать, как мы с тобой познакомились. Если ты скажешь…

— Что мы познакомились по объявлению в единственном экземпляре газеты, по роковому стечению обстоятельств оказавшейся у меня в руках, то люди твоего круга могут подумать…

— Да плевать мне на людей моего круга. Кто его чертил — этот круг? Нет, но у следователя точно возникнет ещё больше вопросов.

— Ну, тогда приехал собирать местный фольклор. Скажем, тосты. Это можно?

— Можно, но птичку жалко, — улыбнулась Вера.

— Ты интересуешься литературой, читала мои стихи… Читала?

— Читала…

— Ну вот, решила помочь бедному писателю.

— И потому сразу пустила к себе домой? — высказала сомнение Вера.

— Но я же был знаком с твоим покойным супругом?

— Об этом я не подумала.

— Потом я могу сказать, что ты собираешься мне помочь издать очередную книгу. Вообще, красная книжица, которая лежит у меня в нагрудном кармане куртки по инерции ещё производит впечатление.

— Что за книжица?

— Удостоверение Союза писателей России.

— Ну, тогда я могу считать, что нашу общую версию мы согласовали.

— А тебя ещё не допрашивали?

— Нет.

— Зачем всё это? Ясно же, что выстрел был случайный. Тот, кто стрелял, скорее всего, даже не знает, где осела выпущенная им пуля.

— Теперь уже в руках у хирурга.

2

Когда в палату зашёл следователь, Павел чувствовал себя изрядно уставшим. Во всяком случае, он даже поймал себя на мысли о том, что ему абсолютно всё равно, кто стрелял, куда стрелял и зачем стрелял. Напротив, следователь — молодой худощавый парень, в глазах которого сияла решимость докопаться до истины — был настроен решительно. У таких на лицах читается: этот в жизни добьётся многого.

— Ерышов Сергей Петрович, — представился он, и добавил вместо Павла: — Словцов Павел Сергеевич.

— Может, вы и на остальные вопросы ответите сами? — с улыбкой спросил Павел.

— А как вы думаете? Обязательно отвечу, для того я и здесь, чтобы ответить на те вопросы, на которые сейчас ни у кого нет ответа.

Одетый в тёмные джинсы, джемпер и серый пиджак, Сергей Петрович являл собой типичного сыскаря, как их представляет себе кинематограф, и как, вслед за кинематографом, они сами представляют себя. Вопросы он задавал жёстко, но вежливо, и на каждый требовал подробного ответа. Разумеется, первым был вопрос о знакомстве с госпожой Зарайской. Павел гладко изложил версию, утверждённую на совещании со своим работодателем. Добавил только, что Вера Сергеевна планирует и дальше, как признанный меценат, поддерживать исследования в области словесности и фольклора. Новая история каллиграфическим почерком легла в блокнот Сергея Петровича. Потом последовал вопрос об обстоятельствах знакомства с Хромовым, а также Николаем и Петром. Здесь всё было просто, кроме одного. Каким-то чутьём из показаний Володи следователь сделал заключение, что Хромов ревновал Веру к Павлу. Никакие заверения о том, что подобные подозрения не имеют под собой веских оснований, в расчёт не принимались. Сергей Петрович дотошно пытался копнуть эту тему с разных сторон, вопросами типа: «а вы не думаете, что Вера Сергеевна взялась помогать вам, исходя из того, что вы нравитесь ей лично?». Правда, в эту схему не очень помещались Николай и Пётр.

— Петра мне увидеть не посчастливилось, — сообщил Словцов.

— И всё же, зачем Вера Сергеевна отправила с вами на охоту охранника?

Вот это был самый каверзный вопрос, ответа на который Павел придумать не успел.

— Ну так, чисто из техники безопасности. Я всё же писатель, а не таёжный охотник. Вдруг ножичком поранюсь или ствол не в ту сторону направлю.

— Правда служили в разведроте и кое-где побывали. Извините, мне пришлось изучить не только ваш паспорт, но и военный билет. Кроме того, пока вас оперировали, успел навести кое-какие справки.

— Да когда это было! — хотел махнуть рукой Словцов, но скорчился от боли.

— А вот на вашей работе не знают, что вы отправились собирать фольклор, и очень удивились такому раскладу.

— Какой же вы шустрый, — с сожалением сказал Павел, — вы не представляете, сколько исследователей готовы упасть мне на хвост! А вот у вас — тут — расследования так быстро? В средней полосе, знаете ли, человека убьют, и не одного, а дело могут через полгода открыть. Друг мой, милиционер, жаловался, сплошные глухари, говорит.

— У нас нерасторопных не держат. И спрос с нас жёстче. Здесь, знаете ли, живут в основном обеспеченные люди, а преступность, опять же, в основном приезжая.

— Вы на меня намекаете? — улыбнулся Словцов.

— Да нет, по вам видно, что вы ботаник… Простите…

— Ничего-ничего, но мне всё же больше подойдёт — филолог.

— Извините, мы так за глаза…

— Да я знаю. Хорошо хоть не лох, как говорят мои студенты.

— А вот насчёт Хромова, вы поосторожнее, по нему я тоже справки навёл, за ним всякое может быть.

— Но ведь если б не моё плечо, пуля досталась бы ему, причём прилетела бы летально, простите за тавтологию.

— Не факт, — уверенно и серьёзно заявил Сергей Петрович, и повторил, — не факт. Может, к тому времени как раз вас на мушке держали, а вы дёрнулись не к месту, снайпер и оплошал.

— Скажете, снайпер! Я ж потом ещё минут пять к нему спиной лежал, из меня дуршлаг можно было сделать.

— И всё же Хромова поостерегитесь. Москвичи к нам в основном приезжают денег срубить, а этот один из немногих, кто приезжает тратить. Ну и в элите поговаривают, что к Зарайской он явно не равнодушен. А тут вы… с фольклором.

— Спасибо за совет, Сергей Петрович.

— Не за что, Павел Сергеевич, вот номер моего мобильного, если вдруг что-то узнаете, что-то вас напугает, ну и вообще на всякий случай. А у вас есть мобильный?

— Не поверите, я от души шваркнул его об стену.

— Достал?

— Нет, просто мне некому было звонить. И мне никто не звонил.

— Так вы счастливый человек, Павел Сергеевич.

— Сам о себе я этого не знал.

— Выздоравливайте.

— И вы не кашляйте.

3

Время в больнице тянулось однообразно и добавило Словцову хандры. Валяясь целыми днями, бессмысленно целясь в телеэкран, он вдруг начал понимать, что обладает каким-то сверхчеловеческим знанием. Может быть, он сам выдумал его себе, но даже выдуманное, оно находилось в нём. Он смотрел на страдания людей, на порой равнодушную суету медперсонала, на ворчливых санитарок, и чувствовал себя совершенно отстранённым от этого мира. Более того, вся эта круговерть казалась ему бессмысленной и нелепой. Но самое главное — Павел понял, что ему, как себя ни гони, сбежать, скрыться от этого не удастся, хоть тысячу раз поменяй адрес или пополни армию бомжей. Выход был единственный — тот, который у человека бывает последним. Он вдруг понял, что нет главного, за что он всё время держался в этой жизни. Нет любви. И даже Маша, случись ей вернуться, не вернёт ему этого, поистёрлась любовь к Маше. А Ника? Поступок её был сродни предательству, и он, как всякий отец простит её, но его любовь, получается, больше ей не нужна. И это понимание опустошало его ещё больше, делая каждый день настолько бессмысленным, что медитировать, глядя в потолок, становилось лучшим занятием. Вера приезжала каждый день, заваливая его фруктами, соками, шоколадом и всякими вкусностями. И Павел каждый день брёл с пакетом в соседнюю детскую хирургию, где раздавал почти всё привезённое детям. Его созерцательный взгляд почему-то приводил медперсонал в умиление. Видимо, он был тот редкий тип пациента, который не донимает врачей и сестёр своими проблемами, жалобами и рассказами про бывшую здоровую жизнь. Единственное, что заставило думать его, что он ещё живой, это курьезный случай с медсестрой Олей, которая делала ему ежедневные перевязки. Как-то, когда она склонилась над его плечом, из разреза халата от неловкого движения открылась красивая девичья грудь. Девушку это жутко смутило, а Павел вдруг осознал, что это его ещё волнует. Грудь действительно была прекрасной, и те секунды, когда он безо всякого стыда нагло ею любовался, врезались в память, чтобы всплывать искушающим кадром всякий раз, когда он о ней думал. Словцов даже начал с Олей что-то типа флирта, и Оля, узнав, что он не женат, стала отвечать на его заигрывания, но потом он, в свою очередь, от кого-то услышал, что её парень служит в армии, и наложил на этот процесс табу. Тем не менее, отношения между Павлом и Олей остались более чем тёплыми. Такими, будто они действительно провели друг с другом не одну ночь. Так бывает в тех редких случаях, когда разнополые индивидуумы становятся друзьями. Дружба эта легко может перерасти во что-то большее и потом снова стать той же дружбой. Можно назвать такие отношения симпатиями высшей степени. Оля была первой дамой на севере, кому он стал читать свои старые стихи, и не свои — тоже. А уж слушателем она была благодарным. Как, в сущности, почти все женщины, даже если они ничего не понимают в поэзии. Но, что удивительно, читая стихи Оле, он представлял себе Веру, часто вспоминал, как она ловко вытаскивает бюстгальтер из-под футболки, и загадочно улыбался этому видению, как ребёнок, который ещё не понимает, что за этим стоит, но уже хочет видеть запретное.