Подняв бровь, он посмотрел на нее сверху вниз.
— Подождите, сами увидите.
Девушка по-прежнему качала головой, но на ее губах заиграла невольная улыбка.
— Не уверена, что у меня хватит сил… Слушайте, если уж вам так дороги эти полотенца, мы можем объявить их трофеем и забрать с собой!
Эм Джи удивленно усмехнулся.
— Я действительно думал о том, что полотенца чудесные. С тех пор, как они были для меня чем-то само собой разумеющимся, прошла целая вечность.
Что-то вспыхнуло и погасло в глазах Кэтлин. Она предпочла не обнаруживать свою досаду, словно терпеливая мать, беседующая с непослушным ребенком.
— Тогда вам придется помечтать о каком-нибудь другом куске ткани. У меня нет настроения продолжать с вами разговор на эту тему.
Он окинул ее внимательным взглядом — все еще удивительно изящна, несмотря на смертельную усталость. Все еще слишком желанна. Хрупкий, недостижимый образ, заставляющий вспомнить знаменитую кинозвезду пятидесятых годов Грейс Келли, ставшую впоследствии принцессой Монако. Женственная, нежная и чувственная, как… как махровое полотенце. Он вовсе не был уверен, что сумеет справиться с собой, когда увидит ее после душа.
Эта мысль привела его в смятение. Он сунул Кэтлин злополучные полотенца так поспешно, словно те внезапно стали радиоактивными. И, круто повернувшись, отошел… подальше от греха. Вот несчастье! Он никогда в жизни не испытывал такого мучительного искушения.
— Приковывать вас к душу нет необходимости. Все равно в ванной нет ни одного окна, — сообщил он и начал копаться в сумке. Черт возьми, куда запропастились сигареты? — Я был бы вам очень признателен, если бы вы поторопились. Пока вы не выйдете, мне не уснуть, а я действительно очень устал.
Теперь уже Кэтлин прижимала к груди полотенца, как будто они могли стать ей защитой. Не сказав ни слова, она направилась в ванную. А Эм Джи, оставшись один, рухнул в стоявшее у кровати кресло и принялся лихорадочно вскрывать пачку сигарет — последнее средство спасения.
Кэтлин никогда не видела ничего подобного. Судя по хранившимся в досье агента Тобина отзывам, он был настоящим хамелеоном. Но только сейчас она поняла, насколько эти отзывы преуменьшали его способности. Она трижды видела его превращения, и каждый раз ее бросало в дрожь.
И дело было не только во внешности, хотя она тоже претерпевала необыкновенные изменения. Вначале он был бродягой — бродягой до мозга костей, в рваных грязных носках. Его жесты, манера поведения, тон — то неуверенный, то агрессивный — были безупречно точны. Если бы она столкнулась с таким человеком на улице, то ни за что бы не посмотрела на него второй раз, а если бы почувствовала на себе его взгляд — тут же перешла бы на другую сторону улицы.
Затем, все еще одетый в те же жуткие лохмотья, он стал стариной Хенком, славным пожарным, прилетевшим с другого конца света, чтобы провести несколько лишних часов со своей «маленькой женщиной». Такой же грязный, такой же нечесаный, с виду дикарь дикарем. Но на сей раз это была благородная грязь и трудовой пот честного работяги, настоящего мужика, которому не нужны шикарные наряды и прочие прибамбасы. Поэтому-то управляющий мотелем и не подумал усомниться в правдивости его рассказа.
Если бы Кэтлин знала Эм Джи только в обличье бродяги и прочитала бы о его появлении в мотеле номер сорок девять только в полицейском рапорте, она ни за что не поверила бы, что такое возможно. Но она видела это собственными глазами. И слышала тоже.
А теперь она познакомилась с Майклом-кинозвездой. Все еще слегка опасным, но обаятельным и мужественным одновременно, сверкающим ослепительной улыбкой, как в рекламном ролике зубной пасты, сыплющим именами с точностью хирурга и окруженным атмосферой такой таинственности, что малышка-горничная, буквально выставленная в коридор, все же таяла от блаженства.
И это сделал человек, который минуту назад готов был протянуть ноги от изнеможения…
Кэтлин ничего не понимала. Но и выкинуть из головы тоже не могла. Она решительно не знала, что думать о М. Дж. Тобине.
Ее влекло к нему. Ничего удивительного. Легче умереть, чем противостоять чарам этого человека. Ко всему прочему она была заинтригована. Тоже ничего особенного. Каждый раз, когда Кэтлин казалось, что она нашла к нему подход, Эм Джи слегка поворачивался и показывался ей с новой стороны.
Так кем же был на самом деле этот Майкл Джордж Тобин? О чем думал? К кому относился с почтением? Какие воспоминания помогали ему бороться с одиночеством?
Какая женщина могла сопротивляться его сводящему с ума, неодолимому очарованию?
Кэтлин закрыла глаза. Ее окутывал пар, идущий от горячей воды, мыльная пена ласкала кожу, как ладонь любовника, мокрые волосы оттягивали голову назад, грудь покалывало. Девушка подставила лицо под струи воды, пытаясь хоть на время изгнать из памяти образ мужчины, поджидающего ее за дверью ванной. Эм Джи выглядел таким усталым, таким тоскующим и одиноким, словно рядом с ним не было ни единой живой души…
Он никогда не поверил бы, что Кэтлин способна увидеть это. Возможно, он стал бы все отрицать, Да и большинство людей не заметили бы ничего. Но только не она. Кэтлин распознала то, что было слишком хорошо знакомо ей самой: приступы тоски похожей на скрытое пламя, которое невозможно погасить, потому что его никто не видит. Пустоту, рожденную потребностью в том, что невозможно назвать по имени, но отсутствие чего остро ощущаешь. Вроде черной дыры, в которой исчезает отпущенное на твою долю несчастье.
Да, Кэтлин это было знакомо. Она видела его отблески в собственной душе, когда поздно ночью оставалась одна, избавившись от докучливого надсмотра бабушки, от заботливой опеки Алекса, от пристального внимания друзей.
Она тосковала.
Ей всегда казалось, что она тоскует по своей семье. По нежно обнимающим ее рукам, по голосам, заполняющим дом поутру, по родным лицам за знакомой дверью. По дому.
По любви.
Взаимопонимание. Содружество. Товарищество. То особенное и неповторимое, что наполняет собой слова и взгляды людей, делая их отражением невидимых, но самых прочных уз на свете.
Но теперь, стоя под душем, впервые чувствуя, как поет ее тело, и внутренним зрением видя спальню и кресло, в котором ссутулился Эм Джи, пускающий кольца сигаретного дыма, чтобы только не уснуть, Кэтлин знала, что подсознательно мечтала о гораздо большем.
Это было не просто взаимопонимание. Единение. Молния, вылетающая из кончиков пальцев. Живая, пульсирующая энергия, которую ощущаешь с закрытыми глазами, которая может быть нежнее шелка, но причинять страшную боль, стоит лишь подумать о ком-то другом.
Это был голод. Грызущее желание ощутить прикосновение мужских рук к своей груди. Пронзительная мысль о том, что это лучше, чем прикосновение губ к губам. Внезапно где-то глубоко внутри нее запульсировала жизнь, проснулись те уголки ее тела, которые никогда прежде не подавали голоса.
И причиной тому был Эм Джи. Это испугало Кэтлин сильнее, чем его пистолет, чем люди, которые гнались за ними обоими, чем все тяготы их совместного бегства.
И все это было безумием. Он сделал ее своей пленницей. Сунул ей в ухо дуло пистолета. Таскал по всему штату туда и обратно. Его разыскивали за убийство. Она не имела права испытывать к нему влечение. Никакого права. Даже если он действительно не виновен. Даже если он сдержит все свои обещания: отвезет ее домой, найдет свидетелей, представит улики и сумеет оправдаться. Даже тогда.
Потому что Кэтлин был хорошо известен тот тип мужчин, к которому относился М. Дж. Тобин. Что бы там ни чувствовало ее тело, как бы ни томилась душа, разум был на страже. А он слишком хорошо знал, чем кончается роман с человеком, который всю жизнь ходит по лезвию бритвы.
Надо было положить этому конец. И немедленно.
Это значило, что после выхода из ванной горевший внутри нее огонь должен погаснуть. Но ничего не вышло. Полотенце льнуло к ее коже, вновь и вновь порождая греховные помыслы. Пар сладострастно вился в воздухе. И из затуманенного зеркала на нее смотрела обнаженная девушка со сверкающими глазами и молочно-белой кожей, налившейся грудью и затвердевшими сосками.