¹⁸

дал сбой? — язвительно прищурился Пелевин, глядя на обескураженную девушку. — Чего хоть пишут-то? Опосля третьего баобаба направо и три версты посолонь солнцу? — Что-то вроде этого, — удрученно протянула Полина, в очередной раз покосившись на записку. — Цване. Воортриккер. Угол Буковой Рощи и Старой Башни напротив пекарни Паулуса Наактеборгена. Спросить Матеуса ЧернОффа… — Угу, — озадачено почесал подбородок Пелевин. — Ситуация прям по Антону Палычу — на деревню дедушке… Не адрес, а карта пиратского клада. Но ты не боись, в буше не заплутали, авось и в каменных джунглях не сожрут. А попробуют, так подавятся. Алексей ободряюще подмигнул примостившейся на козлы Полине и, выводя лошадей из сонного транса, зычно щелкнул языком. Примерно чрез час тряски по ухабам, фургон выкатился с проселочной дороги на приличный, даже по европейским меркам, тракт. Дожидаясь, приотставшее семейство Ван Зелькиртов, путешественники, радуясь кратковременному отдыху, остановились у обочины. Однако время шло, а буров всё не было. Спустя час ожидания, три выкуренных трубки и неспешную Полинину инспекцию окрестных кустов, бюргеры так и не появились. Проведя еще две четверти часа в напряженном ожидании, Алексей вполголоса чертыхнулся и, проинструктировав присмиревшую и чуть испуганную Полину, свистнул Бирюша и растворился в фиолетовом море жакаранды. Проводив траппера тоскливым взглядом, девушка, нарисовала в мозгу картину необычайно героического подвига, выволокла из-под мешков все трофейные винтовки и разложила их вдоль бортика кормы фургона. Правда, к величайшему её облегчению, все прикидки по тактике и стратегии возможной обороны оказались не нужны: буквально через четверть часа из зарослей послышались громогласные пелевинские чертыхания и солидарное с хозяином рычание Бирюша. Парой минут позже на дорогу вышел донельзя злой траппер, а чуть погодя, неторопливо припылили «потерявшиеся» буры. Окинув одобрительным взглядом Полину фортификацию, Алексей взгромоздился на козлы и, одарив бюргеров нелестными эпитетами, стронул повозку с места. Поля, не зная, что ей делать: радоваться молчаливому одобрению ее военных талантов или возмущаться отсутствием громогласного их восхваления, сунулась к Пелевину за разъяснением причин длительного отсутствия бородатых попутчиков и нарвалась на очередную гневную тираду. Траппер, не обращая внимания на пунцовеющие уши собеседницы, ярко и смачно сравнил замшелых буров с уральскими староверами. Судя по возмущенному Алешиному бурчанию, в вопросах злоупотребления религией старообрядцы проигрывали бурам по всем статьям, а их «домострой», на фоне жизненного бюргерского уклада, смотрелся весело, задорно и необычайно прогрессивно. Завершая эмоциональную лекцию, Пелевин с чувством сплюнул на дорогу и умолк. Все попытки Полины растормошить угрюмого возницы успеха не имели. Тот, кидая через плечо злобные взгляды на пылящий позади бурский фургон, молчал до тех пор, пока из-за очередного поворота не показался пост на въезде в Преторию. Если можно назвать постом ветхий шлагбаум под охраной трех, увешанных патронташами подростков, и старика, бодро хромающего на деревянном протезе. Несказанно удивив Полю, Алексей тепло попрощался с Ван Зелькиртами и, со всевозможным почтением оговорившись от предложения вступить вместе с ними в коммандо, вступил в длительную полемику с одноногим начальником охраны, выясняя, где находится искомый адрес и что за человек Матеус Чернов. Выслушав неторопливую, густо приправленную цитатами из Библии инструкцию, Пелевин, оптимистично рассуждая, что старый бюргер — умный бюргер, смело направил фургон к ведущей к городу аллее. И менее чем через час блужданий по лабиринту пыльных улочек, благодаря (а скорее — вопреки) наставлениям старого бура, остановил повозку возле добротного особняка из желтого кирпича. — Ну вот и приехали, — буркнул Алексей, с интересом разглядывая полукруглые арки террас. — А во-о-о-н та прохлаждающаяся личность, — траппер ткнул пальцем в человека, стоящего на маленьком балкончике на втором этаже, — наверное, твой Матеус и есть. — Приехали, — печально согласилась Полина, неловко топчась перед витой оградой особняка. — Прощаться будем? — А что еще остается? — пряча глаза, невыразительно пожал плечами Алексей и почесал за ухом жалобно мяукнувшую Фею. — Будем. Только не затягивая. Долгие проводы, они… — траппер на мгновение замялся, — толку нет от них, в общем. Да и в частности тоже толку в них нет. Так, что будь счастлива и прощай. — Лёша-а-а! — обрадовавшись возможности хоть ненадолго задержать Пелевина, крикнула Полина вслед отъезжающему фургону. — А деньги? Деньги-то возьми! — Девушка взмахнула банковским векселем и, не оглядываясь на затопотившуюся следом Фею, побежала к остановившейся повозке. — Да Бог с ним, с деньгами, — смущенно пробубнил Алексей, глядя на запыхавшуюся девушку. — Я и без твоих грошей не помру, а тебе пригодятся… — Как же, перебьешься, — упрямо сжала губы Полина. — Тут не буш твой любимый, тут город. Здесь зверя на ужин не съохотишь — за всё платить надо, а у тебя ни сантима. Ни за еду, ни за ночлег не рассчитаешься… Так, может, — внезапно покраснев, потупилась девушка, — у нас пока поживешь? Уверена, дядя не откажет… — Нет, не останусь, — немного подумав, отрицательно качнул головой Пелевин. — Не дело это, с небритым рылом да в барские хоромы. А за меня не переживай. Щас фургон, продам, коняшек с трофеями, вот монетой и обзаведусь. На первое время хватит, а там что-нибудь да подвернется. — Так мы что, — девушка вскинула набухшие влагой глаза, — больше не увидимся? Никогда-никогда? — Отчего ж — никогда, — наклонившись к девушке, Алексей ласково взъерошил ей челку. — Жизнь длинная, тропинки у нее узкие, авось, где-нибудь да пересекутся наши дорожки. — Лёш! — обхватив руку мужчины двумя ладошками, Полина, мучительно решая про себя что-то невероятно для неё важное, беспомощно взглянула в глаза трапперу. — Если мы никогда не увидимся, я хочу, чтобы ты знал, я… — сглотнув враз ставшую вязкой слюну, она немного помолчала и выдохнула, — я всегда буду рада тебя видеть… — Я… тоже… — не понимая, почему же ему так тоскливо, непослушными губами прошептал Пелевин. — Тоже буду рад тебя видеть. Ладно, Поль, беги, ждут тебя. Мягко высвободив руку из девичьих ладоней, Алексей жестом позвал унылого Бирюша к себе и с силой щелкнул поводьями. Лошади обиженно всхрапнули и, увлекая за собой грустно поскрипывающий на выбоинах фургон, шагнули вперед. Повозка уже давно скрылась за углом, а девушка, проклиная себя за нерешительность и давясь беззвучными слезами, всё стояла на месте и смотрела ей вслед. Долго. До тех пор, пока из особняка не вышел сухопарый мужчина и не увел ее в дом. Тем временем мытарства разыскивающего временное пристанище Алексея затянулись до такой степени, что он уже начал жалеть о сходу отвергнутом предложении пожить в дядюшкином особняке. А посетив очередную, то ли шестую, то ли седьмую гостиницу, всерьез стал задумываться, как бы половчее вернуться к дому Полины и напроситься ночевать хотя бы и во флигельке… Нет, будь его воля, он бы и в фургоне отлично переночевал, но не судьба. Военное положение, чтоб его… Едва Алексей, возмутившись заоблачным ценам за постой, озвучил мысль о ночлеге в фургоне первому же трактирщику, тот состряпал сочувствующую физиономию и с деланным сожалением поведал несведущему путешественнику о нововведениях. Оказывается, согласно приказу коменданта Претории, все приехавшие в столицу имели право оставить свои фургоны либо в пределах города, либо за его окраинами. Правда, надумавшим держать транспорт в городе пояснялось, что делать это можно только на специально отведенных площадках при трактирах, заплатив немалую денюшку… В государственную казну. А ежли кто вздумает посреди улицы в ночное время фургон оставить, тот и штраф заплатит, и повозки лишится. А самое плохое, что и за город выехать милсдарь Пелевин уже не успевает, потому как с минуты на минуту комендантский час начнется… И потому… Торжествующе взглянуть в осунувшееся Алешино лицо и озвучить завышенную вдвое плату трактирщик еще успел, а вот проклятия скупцу он уже выхаркивал вместе с зубами, злобно уставившись в спину неспешно удаляющегося Пелевина. Правда в других постоялых дворах ситуация повторилась, как в двухпенсовом романе, только что без битья хозяев. Город был переполнен. Сначала его наводнили беженцы из Оранжевой, из числа тех, что по каким-либо причинам не нашли убежища на фермах друзей или родственников. Следом за оккупировавшими трущобы провинциалами, нагрянули горожане — обитатели Блумфонтейна, чем несказанно порадовали хозяев гостиниц. Цены на жилье разом выросли втрое, на еду — вчетверо, на воду — впятеро. Фураж стало невозможно достать ни за какие деньги. Три дня Преторию трясло в «гостиничной лихорадке». А на четвертый, комендант столицы Ван Дирк, шестидесятилетний весельчак со специфическим чувством юмора, изрядно позабавил общественность, повесив троих и расстреляв пятерых особо жадных лавочников и хозяев странноприимных домов. Торгующий народ шутку оценил и цены снизил. Правда и пониженные расценки от довоенных отличались значительно, но хотя бы стали приемлемыми. Относительно приемлемыми. Резонно рассудив, что возможность самостоятельно найти ночлег необратимо стремится к нулю, Алексей окончательно махнул рукой на гордость и направил повозку к дому Полины. И за полквартала до оного наткнулся на здоровенный домище, увенчанный аляповатой, трехфутовой вывеской с горделивым названием «Гордость Цваны». Как он, едва распрощавшись с Полиной, умудрился не заметить громаду гостиницы, для Алексея так и осталось загадкой. К вящему его удивлению в гостинице имелись свободные номера и вполне приличный трактир, а цены даже не кусались, так, покусывали. Да вдобавок портье, разбитной ирландец, с розовой проплешиной, рыжими баками, краснющим носом и пивным брюшком, увидев Бирюша, расцвел и заявил, что землякам положена скидка. Ласково улыбаясь собаке и благосклонно кивая ее хозяину, ирландец без всякого смущения принял охапку английских винтовок в качестве платы за постой, провиант и фураж лошадям, а на сдачу надавал кучу советов. В принципе — бесполезных, но кто знает, что и когда может пригодиться. Особенно в военное время. Облегченно сверзив тюк с походным барахлом на кровать в номере, Алексей повесил винтовку на первый попавшийся настенный крюк, наскоро сполоснулся и чуть ли не кубарем скатился в трактирный зал, есть — нет, жрать, хотелось неимоверно. В харчевне было полно народа, и свободное местечко удалось отыскать с трудом. Трапперу повезло: из-за стоящего поблизости стола выпала пьяная личность галльского облика, которая уперлась лбом в пол и невнятно, но чрезвычайно патриотично что-то замычала. Видимо, «Марсельезу». Вслед за певцом из-за того же стола, чертыхаясь и пошатываясь, выбрались двое то ли почитателей таланта, то ли собутыльников, которые споро подхватили товарища под микитки и потащили его к выходу. Обрадовавшись освободившемуся месту, Пелевин плюхнулся на лавку, подозвал официанта и только тогда с удивлением заметил, что он за столом не один: с противоположной стороны лавки, горделиво, словно на троне, восседал, подкручивая усы и прихлебывая вино, субтильного вида мужичок во французском военном мундире без знаков различия. Бегло обменявшись невнятными приветствиями, соседи занялись каждый своим делом: француз продолжил крутить ус и тоскливо давиться вином, а Алексей — высказывать гарсону свои пожелания насчет ужина. Лихо отбарабанив, чем он и Бирюш предпочли бы украсить вечернюю трапезу, траппер открыл было рот, чтобы заказать чего-нибудь горячительного, но, представив, как Полина будет морщить нос, долго и ехидно высмеивая стремление мужского рода вообще и Пелевина в частности опуститься до уровня андоманских дикарей, осекся и попросил принести морса. Парой мгновений спустя он врезал себе по лбу: несносная девчонка добилась, чего хотела, ныне счастливо обитает под гостеприимным дядюшкиным кровом, и теперь будет всячески отравлять существование другого мужчины. А жаль. Остановив гарсона залихватским свистом, Алексей заказал порцию виски, нет, две! Нет, три! А, черт с нею, с печенью, тащи бутылку! И еще одну! Официант покладисто пожал плечами, флегматично потрусил к барной стойке и через минуту водрузил перед Пелевиным две бутылки, заполненные мутно-коричневой жижей. Покосившись на скептически сморщившегося Бирюша, Алексей с тяжелым вздохом отодвинул одну из бутылок гарсону, потрепал пса по загривку и, ожидая, пока принесут горячее, развернул валявшуюся на столе газету. Заглавная статья была посвящена падению Блумфонтейна. Свободный репортер А.В. Хангри из газеты «Daily Telegraph», воспевая тактический и стратегический гений английского главнокомандующего, разливался соловьем. Если верить журналисту, Робертс, подобно Нострадамусу или иным великим провидцам, усилием мысли вызнал коварные замыслы буров и те, проведав о тщетности своих планов, разбежались без боя. А незначительные потери британцев во время штурма слишком незначительны, чтобы придавать им какое-либо значение. — Странно, — удивленно проворчал вслух Алексей, откладывая газеты в строну. — Штурма и боя не было, но потери имеются. Странно. — Прошу прощения, мсье! — француз, проследив за отброшенной в сторону прессой, прислушался к пелевинскому ворчанию. — Мсье поляк? — Мсье — русский, — угрюмо буркнул по-французски Алексей и отсалютовал соседу полным до краев стаканом. — Ваше здоровье сударь! — Траппер залпом замахнул спиртное, скривился и, прошептал в сторону. — Как Бог свят, ваше, сударь, здоровье. Потому как моего такими темпами надолго не хватит… — Судя по тому, как исказилось ваше лицо, — француз, решительно отодвинув в сторону бутылку виски, протянул Алексею наполненный рубиновой жидкостью бокал, — вы читали про героизм англичан и непревзойденную мудрость их военачальника? Прекрасно вас понимаю — полнейший бред, не имеющий ничего общего с реальными событиями… — А фы, фначит, — Пелевин, еле дождавшись, пока гарсон сгрузит на стол многочисленные тарелки и судки, впился в прожаренный кусок мяса, — жнаете, как фсё на шамом деле обшстояло? — Oui! Я был аккредитован при штабе Робертса, — галл азартно взмахнул пустым бокалом, словно саблей, — а Жан-Батист, ну тот, кого унесли Рене и Шарль, последние две недели не вылезал из Блумфонтейна! Парировав недоверчивый пелевинский взгляд самоуверенной ухмылкой, журналист запалил длиннющую сигару и, помахивая ею словно дирижируя собственными мыслями, начал эпический рассказ. По мерности повествования и старательно подчеркиваемым гиперболам, было ясно, что он цитирует собственную статью. — Избрав Паардеберг своей штаб-квартирой, сэр Робертс три недели не только дожидался подхода всех намеченных им для участия в штурме Блумфонтейна подразделений, но и загонял разведку и штабных до полусмерти. И даже, подтверждая легенды о своей храбрости и рассудительности, лично трижды выезжал на рекогносцировку. Упомянув о достижениях британского командующего, француз пыхнул сигарой и преувеличенно небрежно заметил, что был в числе немногих сопровождающих. Почему немногих? Так рекогносцировка — дело опасное. Пули свистят над головой… снаряды… гнус вьётся. Вспоминая тяготы и лишения воинской службы, журналист выдохнул густую струю дыма и, проигнорировав ехидный вопрос, а не свистели ли сапоги над головами разведчиков, продолжил повествование. — Ничто не предвещало беды. Склоны Высокого Велда были изрезаны траншеями, куртинами, редутами и прочими фортификационными изысками. Везде, насколько позволяли видеть бинокли и подзорные трубы, траншеи сочились дымом костров, виднелись расплывчатые пятна бородатых харь и редкие цветные витражи из чьих-то мундиров. Буры были на месте, и они готовились к бою. Terrifically! It is wonderful! Правда, непонятно, куда эти дикари запрятали свои пушки, но не беда: одна-две атаки — и вся бурская артиллерия будет как на ладони. А пока… пусть тешатся своим мнимым могуществом. Услышав последнюю фразу, Алексей удивленно чавкнул, но уточнять, что же француз имел в виду под «мнимым могуществом» не стал. В борьбе между голодом и любопытством, чревоугодие одержало безоговорочную победу. А рассказчик, не обратив внимания на секундную заминку соседа, вскинул руку в патетичном жесте: — И вот пришел ОН — День Славы! Сэр Робертс встретил рассвет счастливой улыбкой, но буры… Они свершили величайшую подлость, такую, какой от них не ждал никто… Британские войска, готовясь к броску через простреливаемые вдоль и поперек лощины, полночи выстраивали свои боевые порядки. А буры… Они просто не пришли на поле боя. Или, переняв традиции своих противников, ушли по-английски. Не попрощавшись. — Не поверивший своим глазам, фельдмаршал, заранее поставив на бойцах крест, отправил к первой линии траншей две роты ирландских стрелков под командой полковника Карлстона. Отдавая честь, полковник скорчил морду в стиле: «Morituri te salutant!», что-то буркнул под нос, и роты растворились в знойном мареве. С концами. — По крайней мере, за три часа с момента отправления рот с рубежа атаки никто не слышал ни выстрела, ни взрыва, от Карлстона не последовало ни одного донесения и, что ни удивительно, из лабиринта лощин региона Кару к предгорьям Высокого Велда никто так и не вышел. Подчеркнув трагедийность ситуации интонацией, рассказчик шумно отхлебнул из бокала и, интересуясь реакцией слушателя, выжидательно уставился на Пелевина. Тот на мгновение перестав жевать, размашисто перекрестился и, констатировав про себя, что журналист явно сам собой заслушивается, махнул французу полуобглоданной костью, продолжай, мол, продолжай. Ожидавший более душевного отклика со стороны слушателя, журналист прочувствованной мимикой выразил свое недовольство бессердечием русского, пожал плечами и затараторил дальше: — Внутреннее радуясь, что сможет изменить мнение о бурах в лучшую сторону, и хваля себя за предусмотрительность (ведь в хитромудрую вражескую ловушку попали всего две роты!), Робертс послал улан и австралийскую легкую кавалерию совершить обходной фланговый манёвр. И те, и другие должны были проверить оба фланга. Одновременно. Буквально получасом позже фельдмаршал получил возможность вновь возблагодарить себя за предусмотрительность: в полутора милях от рубежа атаки разразилась жесточайшая перестрелка. Битва длилась минут сорок, может, немногим дольше, после чего гром ружейной пальбы стал стихать, а еще немного погодя к лагерю вышли первые раненые: уланы, австралийцы и… ирландцы Карлстона… «Friendly fire» он только на словах — дружественный, а потери от него не меньше чем от вражеского. А еще через час «Юнион Джек» гордо возреял над первым бурским редутом, потом над вторым, третьим… пятым… Траншеи были пусты… Француз смакующе вытянул последние капли вина из бокала, с видимым сожалением покачал в руке пустую бутылку и, подзывая гарсона, звонко щелкнул пальцами. Потом еще раз. Безрезультатно. Чтобы перекрыть многоголосый гвалт, щелчков пальцами было явно недостаточно. А ручной пушкой или хотя бы револьвером француз разжиться не удосужился. Видя, что у француза то ли от безысходности, то ли от жажды наворачиваются слезы. Алексей, уподобляясь Соловью-разбойнику, оглушительно свистнул. Неизвестно о чем и как думал официант, но парой минут позже он бухнул на стол две бутылки вина и, видимо, на всякий случай, еще одну бутылку виски… Удивленный француз благодарно кивнул ошарашенному русскому, оросил пересохшую гортань глотком вина и продолжил: — Полагая, что пустые траншеи и редуты — обманка и настоящие проблемы еще впереди, а основная масса паршивых сюрпризов поджидает атакующих непосредственно в городе, Робертс недрогнувшей рукой послал в разведку бронепоезд с ротой Нортумблендских фузилеров в качестве десанта. Британский бронепоезд, сторожко поводя по сторонам свиными рыльцами пулеметных и черными хоботами орудийных стволов, словно обожравшийся на полгода вперед удав, втягивался на станцию медленными рывками. Под рассерженный сип спускаемого пара и тоскливый скрежет тормозов, распахнулись двери товарных вагонов и на насыпь споро посыпались десантники. Безукоризненно выполняя требования Полевого Устава, фузилеры заняли оборону вдоль железнодорожного полотна. По обе его стороны. Враг молчал. После почти часового бесплодного ожидания контратаки буров, командир десантников, отправил два пехотных взвода проверить здание вокзала. Противник безмолвствовал. В шести часам пополудни вокзал и прилегающие к нему пакгаузы полностью контролировались британскими войсками. Оказать им сопротивление буры так и не решились. Или не пожелали. Командир десантников, капитан Гаррисон собрался было выдвинуть своих солдат дальше в город, но телеграмма командующего (как ни странно, но телеграф был исправен), ссылающегося на позднее для атаки время, заставила его остаться на месте. Утром к десантникам подошло подкрепление: рота первого батальона Королевских мюнстерских фузилеров, взвод сигнальщиков из Вустерширского полка с гелиографом, два эскадрона драгун из Стафордширского Королевского и батарея полевых скорострелок. Вот только полевую кухню никто из прибывших захватить не догадался. Разбив прилегающие к вокзалу районы на сектора ответственности, Гаррисон послал кавалеристов на разведку. К полудню разведчики дошли до центра города, тщательно обследовали ратушу, но противника так и не обнаружили. Дав сигнал белыми ракетами, что центр города чист и опасности не представляет, драгуны двинулись на Запад, к подножию гор Малути, а мюнстерские фузилеры решили проверить, как обстоят дела на восточных окраинах города… В условленное время в небо над различными частями города устремились ракеты: с запада — белые, с востока — красные… Француз, прополоскав горло вином, выдержал вполне себе театральную паузу и только когда в глазах Алексей загорелся неподдельный интерес, продолжил. — Специальная комиссия занималась расследованием этого инцидента почти две недели, но так и не смогла с уверенностью назвать виновных в гибели двадцати двух и ранении шестидесяти девяти британских военнослужащих, накрытых огнем британской же артиллерии. Неизвестно и доныне, то ли сами стрелки, дав сигнал ракетой не того цвета, ошибочно вызвали огонь на себя, то ли артиллерийские наблюдатели неверно поняли поданный сигнал. Или еще какая напасть приключилась. Достоверно установлено только одно — бурами в том районе и не пахло. На третий день с начала штурма в Блумфонтейн, под приветственные крики выстроившихся вдоль тракта солдат, торжественно въехал сэр Робертс. Захваченный город поразил его красотой зданий, разгулом цветущей зелени и… безлюдьем. Следующее потрясение настигло его возле ратуши, где героев-освободителей стоически поджидали десятка три ойтландеров — практически все, кто решил остаться в оккупированном городе. Торжественная делегация вынесла навстречу главнокомандующему поднос, на котором покоился сизый, с заметными следами счищенной ржавчины, ключ размерами и формой напоминающий амбарный. По сути он таковым и являлся, но «освобожденная» общественность, не найдя ключ от города, пришла к выводу, что символ — он символ и есть, чего символом обзовешь, то им и будет. А нам, журналистам, не очень-то интересно, какую именно железяку генералу вручают, главное — на ключ похоже, а там, хоть трава не расти! Похоже, что Робертс считал примерно так же, ибо на площади он принял «ключ от города» с благодарностью. Правда, уже на следующий день господа офицеры из контрразведки буквально вынули душу из господ встречающих… Но это уже совсем другая, скучная и никому, даже пишущей братии, не интересная история. А трехдневная операция по захвату Блумфонтейна стоила Британской империи минимальной крови: полсотни убитых, сто семнадцать раненых… Учитывая, что взят третий по масштабам и второй по значению город двух республик, — практически бескровно. А то, что буров в городе не было, так эта история еще более скучна и неинтересная, чем случай с городским ключом… По окончании истории о героической победе британской армии, Алексей настороженно покосился на газету, потом на француза, после на бутылки и в сердцах сплюнул на пол: война — чужая, проблем — нет (по крайней мере, на этот вечер нет), спирт — есть, до утра — далеко. Чёрт с ней с политикой, сегодня напьемся, а думать будем завтра. На свежую голову. Услышав последнюю фразу, самосознание огорошено покачало головой, презрительно покрутило у виска пальцем и, заявив о том, что умывает руки, скрылось в неизвестном направлении. 18 мая 1900 года. Претория. Особняк Матвея Чернова — А я еще раз повторяю! — раздраженно дернув щекой, процедил Матвей Чернов. — Ваше поведение, юная леди, иначе как вызывающим и провокационным назвать нельзя! — Дядюшка, а ты сейчас к кому обращаешься-то? — Полина демонстративно скрежетнула ножом по вилке и откинулась на спинку кресла. — Точно ко мне? Или еще к кому-нибудь? Если тебе леди нужна, то факт — промашка с адресом вышла. Промаявшись больше года в окружении ледей, я тебе честно скажу: не вдохновил меня их пример. Не вдохновил… — По-ли-на! — хлопнув ладонью по краю стола, отчеканил хозяин дома. — Ты… — Ну вот и имя моё наконец-то не коверкая выговорил. Мо-ло-дец! — удовлетворенно кивнула племянница, хладнокровно глядя на разбушевавшегося дядю. — А то: «Аполлинария то, Аполлинария сё»… Тоже мне, мадам Сурье местного разливу. Переиздание африканское, адаптированное… — О, Господи-и-и! — Чернов, обхватив голову руками, застонал, глядя куда-то сквозь стену. — И как только у сестренки сил с тобой бороться хватает?.. — Бабуля-то? — понятливо кивнула Полина, забавно шмыгая носом. — Как, как… — вспоминая старушкину манеру общения, девушка опасливо покосилась куда-то в угол. — Если честно — без особого пиетета. Как что не по ней, бац — подзатыльник, а то и два… — Отличная мысль! — оживился мужчина и, словно прикидывая возможный маневр, окинул племянницу долгим взглядом. — А возьму-ка и я сестринский опыт на вооружение… — Ты? Меня? Бить? — удивленно фыркнула Полина, потешно округлив глаза в притворном испуге. — У тебя — мужчины, — девушка, высмотрев на тарелке с жарким самый аппетитный кусочек, потянулась к нему вилкой, — поднимется рука на меня — женщину? — Женщину?! — ошарашено прохрипел Чернов, не наигранно хватаясь за сердце. — Ты стала женщиной? — Ну не мужчиной, это факт, — невнятно буркнула Полина. — Там где меня черти носили, мужчинки не выживали. Как правило. — Кто этот мерзавец? — ледяным тоном отчеканил Матвей, выразительно разглядывая коллекцию крупнокалиберных штуцеров, развешенную на стенах зала. — Надеюсь, его родня достаточно состоятельна, чтобы обеспечить достойные похороны? — Ты это сейчас про что? — Полина недоуменно покосилась на дядю, немного подумала и звонко шлепнула себя ладонью по лбу. — Про утраченную невинность? Остынь. Там все на месте и в порядке. Женщина — это в смысле поумненния… умудрения… умудренности… Вот! — Мудрая женщина, — Чернов облегченно выдохнул и назидательно ткнул пальцем в воздух, — должна формулировать мысли четко, ясно, не допуская двусмысленного их толкования… — Если без двусмысленности, — поморщилась Полина, презрительно оттопыривая губу, — это уже не женщина, а недоразумение какое-то получается… — Никакого почтения к старшим, — понимая, что спорить с племянницей бесполезно, Чернов обреченно махнул рукой. — Куда катится этот мир? Вот, помнится, я в твои годы… — Был просто паинькой, — преувеличенно подобострастно подхватила племянница, окидывая дядю ехидным взглядом. — Тихо-мирно наводил ужас на побережье Сомали. Или ты тогда уже вокруг Мадагаскара шлялся? — Беседа с тобой — это что-то невообразимое, буквально за пределами моих возможностей, — Чернов подпер голову кулаком и, бесцельно поведя взглядом по сторонам, протянул. — А прикажу-ка я принести розгу подлинней и потоньше…. – погрузившись в грезы, мужчина, прикрыл глаза и мечтательно улыбнулся. — А как принесут — выпорю… — Странные у вас фантазии, дядюшка, — словно сокрушаясь об упадке нравов, Полина укоризненно взглянула на родственника и покачала головой. — Учитывая ваш почтенный и мой цветущий возраст, подобные экзерсисы будут расценены окружающими не как воспитательный процесс, а как дань уважения произведениям маркиза де Сада… — Ну и ладно. Померла так померла, — покладисто кивнул ответ Чернов. — Поздно перевоспитывать. — Он пристально, словно увидел впервые, уставился на племянницу. — Изменилась ты, Полинка, сильно изменилась. Два года назад са-а-авсем не такой была. Как вспомню: пигалица — пигалицей. А нынче и манеры другие, и речь как не своя… Понахваталась чужих словечек да привычек… Где и когда успела?.. — С кем поведешься, дядюшка, — девушка нарочито смиренно потупилась, но не удержала и весело фыркнула. — Годфри Де Колэнпрэн когда команду подгоняет, там хоть в трюм прячься, хоть уши затыкай, а один чё… ой… все равно все словечки услышишь. — Так это что? — пренебрежительно поморщившись, Чернов вопросительно взглянул на племянницу. — Этот сморчок хранцузский тебе манеры попортил? — Какой же он сморчок, дядя? — непритворно удивилась Полина. — Де Колэнпрэн прославленный капитан, ужас средиземноморья и все такое… — Молодо-зелено, — шумно втягивая вино сквозь зубы, самодовольно хекнул Чернов. — Это для тебя и сопляков тебе подобных он ужас, а я его и тридцать лет назад как щенка за ухи таскал и сейчас, коль потребность возникнет, оттаскаю. Полина в очередной раз недоверчиво покосилась на родственника, но от каких-либо комментариев воздержалась. Несмотря на почтенный возраст, рельефной мускулатуре дядюшки могли позавидовать многие молодые, а уж боевому опыту… — И хоть и молодцом ты, Полинка, — думая о чем-то своем, Чернов перескочил на другую тему, — кровь-то в тебе наша, черновская за версту видна, а один чёрт, не пойму я, за что мне наказание такое: с племяшкой не разговоры разговаривать, а словно с палубным мастером лаяться… — В таких случаях, — Полина совсем по-девчоночьи забралась на кресло с ногами и состроила умильную рожицу, — Лёша говорил, что я — наказание Господне. За грехи прошлые и будущие. А экстраполируя этот образ на нашей с тобой ситуацию, можно сделать вывод, что подобной манерой общения перед господом ты за юность лихую расплачиваешься. — Это какой еще Лёша? — раскуривая трубку, подозрительно взглянул на племянницу поверх чубука, словно в прорезь прицела. — Тоже из Колэнпрэновской братии? Или еще чего похлеще? — Дядя! — оперевшись руками в столешницу, Полина возмущенно уставилась на старшего родственника. — Лёша — это Алексей Пелевин! Местные его Алексом Пелеви обзывают. Я тебе про него уже рассказывала! Это тот самый, что меня и из ямы, и от крокодила спас. И через пол-Африки к тебе тащил, и с английским патрулем мы вместе дрались! Он… вообще он самый лучший! — распаленная девушка чуть замешкалась и, сбавив накал, добавила: — проводник. — Пелевин… Пелеви, — вспоминая, что и когда слышал об этом человеке, Чернов шумно почесал затылок. — Слыхал я про этого… ухаря. Ничего так, способный вьюноша. Только помнится мне, он где-то в Замбези обитает и в наши края носа не кажет… А чего ж нынче сунулся? И зачем? — Да не сунулся он! — резонно предполагая, что подозрительно-задумчивый дядюшкин взгляд вкупе с нарочитым повторением Лешиной фамилии может перерасти в не самые приятные для траппера последствия, Полина поспешила с разъяснениями. — Я ж тебе говорю: когда Мерьеза убили, я Лешу наняла! — А может… — дядя, приняв позу роденовского мыслителя, буравил мрачным взглядом то племянницу, то стену, — может, он то нападение и устроил, чтоб потом к тебе в доверие втереться?.. — Не может, — Полина решительно пристукнула ладонью по столу. — Леша — наш… мой человек и точка. А ежли ты, дядюшка, не дай Бог, — девушка, скорчив кровожадную гримасу, пристально уставилась в глаза Чернову, — чего против него умыслишь… — Да сдался мне тот Пелевин, — отводя глаза, чуть дрогнувшим голосом пробурчал Чернов. — Вот только и забот у меня, как бы твоему Лешеньке… — старик скользнул внимательным взглядом по напряженной девичьей фигурке и с сомнением покачал головой. — А ведь ты, Полинка, влюбилась. — И, глядя на моментально запунцевевшую племянницу, добавил: — Как пить дать — влюбилась… — И ничего я, ни того… — безрезультатно пытаясь внешне остаться беспристрастной, невнятно пробормотала Полина. — Выдумал тоже… Вместо того, чтоб фантазии всякие строить, лучше расскажи толком, с какой радости мне через полмира переться пришлось. Смерив племянницу внимательным взглядом, старик, с неожиданной для его возраста грацией беззвучно скользнул к двери, резко распахнув створки, выглянул наружу и ненадолго замер, вслушиваясь в шорохи в коридоре. Удовлетворившись результатами осмотра, отставной пират, запер двери и, не обращая внимания на удивленную Полину, вернулся к столу. — Смотри и слушай, — Чернов вынул из внутреннего кармана сюртука сухо потрескивающий сверток из пожелтевшей бумаги и, аккуратно распрямив его, придавил края бокалами. — Это, — Матвей ткнул в мельтешение коричнево-зеленых разводов на поверхности карты, — капская колония. Ежели от форта Солберси на… — словно прикидывая расстояние «на глазок», старик прищурил один глаз и задумчиво почесал подбородок, — на запад полсотни с гаком миль пройти, будет городок один… затерянный. Кафры и матабеле его Лулусквабале называют. Точнее, слышать про тот город многие слышали, а где он находится, не знает никто. Кроме двух человечков. Да-с… — видимо вспомнив что-то нелицеприятное, Матвей с досадой поморщился, — занятные люди-человеки, любопытные… Были… А нынче только я да ты об том городе знаем…. — Ну и чего нам с тех развалин? — недоуменно двинув плечиком, вопросительно прищурилась Полина. — Дэвид Ливингстон когда еще про заброшенные городишки писал… — Тот докторишка, слава те Господи, — кинув быстрый взгляд в красный угол, машинально перекрестился Чернов, — в основном по Замбези, да вокруг озера Альберта шлялся, да там и сгинул, а про Лулусквабале он и слыхом не слыхивал, а там… — Сокровища царя Соломона ибн Дауда, мир с ними обоими? — скептично ухмыльнувшись, фыркнула девушка. — Или Антониу де Фария[19] ухоронку на черный день сделал, а забрать позабыл? — Что-то вроде, — утвердительно кивнул Чернов, довольно поглядывая на ошарашенную племянницу. — Сокровища королей матабеле, — и, видимо, решив окончательно добить растерянную девушку, добавил: — и их колдунов. Ты, Полинка, про диамант «Эврика» слыхала? Про тот, что Эразм Якобс с фермы Де Калк в шестьдесят шестом в окрестностях Хоуптауна среди речной гальки нашел? Его потом губернатор Капской колонии, сэр Филипп Вудхауз, за бешеные деньги выкупил. Слыхала? Это хорошо. Так «Эврика» с теми диамантами, что Лулусквабале хранятся ни в какое сравнение не идет… Неожиданно прервав рассказ, старик резко закрыл лицо невесть откуда взявшимся платком и зашелся в приступе глухого кашля. Закончив кырхать, Матвей покосился на потеки крови на платке, зло дернул щекой и, убрав окровавленную тряпицу, повернулся к племяннице. — В том Лулусквабале камешков всяких до черта, но самое главное, — старик настороженно оглянувшись по сторонам понизил голос до шепота, — есть там один камешек: Камень Луны называется. Вот та лунная каменюка размером… — подбирая предмет для сравнения, Матвей задумчиво пробежался взглядом по сторонам, — он с твою голову будет. Ежли не больше. — Допустим, про город и сокровища ты от «любопытных человечков» узнал, — недоверчиво прищурилась Полина, — только чего ж тогда они сами на сокровища лапы не наложили, а поспешили все тебе рассказать? — Ну со мной-то особо не посекретничаешь, — криво ухмыльнулся старик, — и откровенничали они потому как выбора другого у них не было. Впрочем, как неделей до этого времени сокровища не нашлось — зулусы на хвосте сидели. Пока удирали да отбивались — далеко забрались, а там и я им повстречался. Во-о-о-т… А потом им не до разговоров стало — мертвые — оне народ не болтливый… — И теперь ты хочешь… — внезапно охрипшим голосом просипела Полина, — что бы я… — Именно, — удовлетворенно кивнул Чернов, набулькивая вина в свой бокал. — Завтра сведу тебя с верными людишками, день-два на сборы и айда, за камешком. — А как мы камешек отыщем, — привередливо поморщилась девушка, — эти людишки меня к тебе возвернут или там же, подле лунного камешка, ножичком по горлышку? — Нет, — отхлебнув из бокала, расслаблено потянулся Чернов, — не бойся. Люди верные…я им верю… — Хорошенькое дело! — возмущенно вскинулась Полина. — Людям верит он, а по бушу и заброшенным городам шариться буду я?! Не-е-ет, дядюшка, коль к черту на рога меня отсылаешь, то пойду я с тем, кому я доверяю… — Ну и где я тебе этого Пелевина сейчас сыщу? — понятливо хмыкнул Чернов, насмешливо глядя на нахохлившуюся племянницу. — Он, может, в армию уже записался или вовсе из Претории восвояси подался… — Здесь он, — упрямо буркнула Полина, что-то вычерчивая черенком вилки на скатерти. — Здесь, в Претории, я точно знаю. — Коли здесь, так отыщем, — устало зевнув, Чернов небрежно облокотился на угол стола. — С утра Дингане по кабакам отправлю. Но смотри, племяшка, если ты кому-нибудь, хоть слово… — Голову отрежешь? — пренебрежительно фыркнула Поля, раздумывая о чем-то своем. — Всё б тебе развлекаться, — угрюмо буркнул Чернов, выбивая пальцами дробь по столешнице. — . Найму в католической миссии двух теток посуровей, и поедешь в Европу, как миленькая. — Вот еще! Миленькие в Европу не ездят, они оттуда бегут! — возмущенно вскинулась девушка, упершись руками в бока. — Дядя! Какие могут быть католички?! Я православная! — Хорошо, — глядя на разъяренную племянницу, Чернов меланхолично пожал плечами, — найму трех… Не найдя достойного ответа, Полина показала дяде язык и, стянув со стола перезрелый банан, нарочито неуклюже переваливаясь, затопала к выходу. Взявшись за вычурную дверную рукоять, девушка, словно прислушиваясь к внутреннему голосу, ненадолго замерла и зачем-то вновь подошла к столу. Вытащив из дядиного коробка пару спичек, Полина что-то вымерила на карте и с крайне задумчивым видом развернулась к Матвею: — Я вот думаю, думаю, и никак одного понять не могу, — Полина, перекидывая банан из ладони в ладонь, словно апаш нож, вопросительно взглянула на дядю. — А на кой чё… в общем, на кой именно я тебе сдалась? Расстояния не шибко большие, люди верные у тебя есть, сходил бы да сам нужный камешек того: прихапшил… Так нет, аж во Францию телеграмму направил да меня вытребовал? Ну и pourquoi? — Да тут оно, знаешь, какое дело, — потупившись и нервно почесывая грудь, смущенно пробормотал Чернов. — Оно, вроде, как и чепуха да суеверия, но вот в чем закавыка… — Старик покосился на выжидательно постукивающую туфелькой по полу Полину, вздохнул и продолжил: — Суагилье, ну, профессор который, уверял, что камни из тайника только девка взять и может. А и как такому не поверишь — человек он шибко ученый, чтоб врать. Да и под зула мутвой[20]… — Под чем? — непонимающе дернув щекой, перебила Полина. — Под тем! — неожиданно зло огрызнулся Чернов. — Под зула мутвой! А что это да как, тебе того знать не надо! В общем, не мог он обмануть. Вот и выходит, Полинка, что нынче тебе голову в пекло сунуть придется… И желания большого тебя в буш отправлять у меня нет, да делать нечего… — Так, может, и без лунной каменюги как-нибудь перебьемся? — с отсутствующим видом пробормотала Полина, — чай, и без тех алмазов закрома от сокровищ ломятся? Или промотал все до последнего? — Коли бы дело только в деньгах стало, — мрачно пробурчал Чернов, разглядывая заляпанный легочной кровью платок, — и без тебя бы обошлись. Да только камень тот не только как солитер ценен, он еще и от хворей избавляет. А я б еще десяток-другой годков пожил… Так что, если без камня, внуков, как ты говоришь, факт — не увижу. 19 мая 1900 года. Претория. Трактир «Гордость Цване». Как водится, похмельное утро нагрянуло внезапно. И, как всегда, на несколько часов раньше, чем того хотелось. У-у-у, чёрт, настырное какое! И чего, спрашивается, неймется?! Могло бы и до завтра подождать. А лучше — до послезавтра. Слепо отмахнувшись от солнечных лучей, впившихся в неподъемные веки, словно игривая кошка в бабушкин клубочек, Алексей героическим рывком поднялся с лежанки и по стеночке побрел в дальний комнаты. Если верить памяти (а это та еще изменщица!), вчера там висел умывальник. Алексею повезло: полнехонькая бадья поджидала его на прежнем месте. Вдоволь нахлебавшись теплой, отдающей оцинкованным железом воды, траппер разведанным маршрутом добрел до койки и рухнул лицом в одеяло. Спать не хотелось, хотелось водки и определенности. Поскольку спиртного в наличии не было, из глубин памяти стали лениво выкарабкиваться размытые воспоминания о вчерашнем вечере. Первой почему-то вспомнилась рожа мертвецки пьяного французика, мирно почивающего в остатках мясной закуски. Зрелище розоватой, с залысинами, черепушки в обрамлении багровых потеков соуса, своей чрезмерной анатомичностью вызывало рвотные позывы, и Алексей, мотая головой, словно ретивый жеребец в загоне, поспешил от неё избавиться. В результате избавился еще и от остатков вечерней трапезы и вновь потащился к умывальнику. Теперь на четвереньках. С трудом взгромоздив непослушное тело на койку и, придав ему горизонтальное положение, траппер изнеможенно прикрыл глаза и вознамерился подремать, как вдруг вспомнил странные, в непривычной манере выстроенные и под незнакомую музыку озвученные слова: И когда вода отступит назад, Берег выйдет и откроет героя, Берег выйдет и откроет врага, Их по-прежнему останется двое… Опасаясь трясти головой или вообще как-либо шевелиться, Алексей осторожно покопался в памяти. Безрезультатно. Слова и мелодию он помнил хорошо, а где, когда и от кого их услышал — нет. Память, игнорируя робкие хозяйские потуги достучаться, дрыхла самым бессовестным образом. Или искусно притворялась. То ли устав от настырных поползновений, то ли сжалившись над бедолагой, подсознание лениво выдало, что песню траппер слышал вчера в кабаке и, решив, что на сегодня подвигов достаточно, вновь погрузилась в спячку. С трудом протиснувшись мимо ленивой товарки, на поверхность выбралась ассоциативная память. Алексей обрадовался было случайной союзнице, но всмотревшись в показанные ею картинки, стыдливо шмыгнул носом и затих. Незнакомая песня по ассоциации окольными путями вызвала к жизни образ Бёрнхема, давно и надежно похоронный в глубине души. А следом припомнилось, как вчера он бубнил сам себе, что Фредерик — лучший из англичан, встречавшихся ему на жизненном пути, но это не помешает отправить его в места, богатые дичью. В ответ на кровожадные помыслы, сознание и совесть, устав плескаться в алкоголе, еле слышно пролепетали, что: во-первых, Бёрнхем не единственный приличный человек среди англичан, а во-вторых, и вовсе американец, но смытые очередной порцией плохо очищенного вискаря, синхронно булькнули, ушли на дно и больше признаков жизни не подавали. А Алексей, радуясь, что незваных советчиков больше не слышно, вливал в себя стакан за стаканом и бессвязно бормотал, что ему плевать, кто он такой этот Бёрнхем, англичанин, американец, француз… да будь он хоть эскимос, смерть его неизбежна, как крах… как… На этом месте фантазия, уподобясь котенку, гоняющемуся за своим хвостом, закрутилась детским волчком и додумать мысль не удалось. Ни вечером, ни утром. Плюнув на Бёрнхема и планы отмщения, Алексей вольготно раскинулся на койке и в который раз постарался уснуть. Не получилось. Откуда-то слева прицокал когтями изнемогающий от жары и сочувствия к хозяину Бирюш. В очередной раз облизав лицо не реагирующего на ласку Пелевина, пес огорченно вздохнул, шумно рухнул на пол и затих. Какое-то время в комнате были слышны только вездесущие мухи да отголоски трактирного гама, доносящегося с первого этажа. На лестнице, перед дверью послышались чьи-то шаги, Бирюш вдруг встрепенулся и, радостно рыкнув, заметался по комнате, разрываясь между чувством долга и желанием выскочить наружу. Не открывая глаз, Алексей потянулся к кобуре, валяющейся возле кровати, но остановился на полпути. Во-первых, если б к комнате приближались враги, то и Бирюш вел бы себя по-другому, а во-вторых… даже если сюда крадутся кредиторы, убийцы или какие другие злодеи, ухудшить его положение они уже не смогут. Куда еще хуже-то? В довершение размышлений слабенько трепыхнулась надежда, что это Полина пришла в гости, но тут же сгинула. Чего, спрашивается, порядочной девушке делать в третьесортном кабаке? Не его ж, охламона, разыскивать? Незваный гость вежливо постучал в дверь, но ответа не получил. Алексей уткнулся носом в стену и блаженно замер: путем проб и ошибок он нашел позу, в которой его почти не мутило, и даже голова болела чуть меньше. Стук повторился, но Пелевин, резонно рассудив, что смерть войдет без спросу, а все остальные могут подождать до лучших времен, даже не пошевелился. Кто бы там не заявился — плевать! Очень мягко говоря. Устав ждать хоть какой-нибудь реакции, докучливый посетитель долбанул по двери. Судя по звуку — каблуком и от души. Пелевин беззвучно поморщился от грохота содрогнувшейся двери и попытался вспомнить, запирал ли он дверь на засов. Не смог. Отворившись без помощи хозяина, дверь, заглушая надсадным скрипом шаги, пропустила в комнату неизвестного визитера. Бирюш встретил вошедшего радостным лаем и, судя по звукам, теперь пытался облизать гостя с головы до ног. Донельзя удивившись поведению пса, траппер попытался приподняться, но, получив сдвоенный удар от тошноты и головной боли, отправился в нокдаун. Так и не узнав, кто же этот таинственный незнакомец, страдалец смиренно замер — гадать, кого же еще принесла нелегкая, хотелось еще меньше, чем двигаться. Практически неслышно (топот радостно прыгающего Бирюша заглушил бы и шум ломовой телеги) кто-то почти вплотную подошел к койке. Словно разведчик во вражескую крепость, в ноздри траппера прокрался незнакомый, чуть сладковатый запах, умело маскирующий другой — знакомый, притягательный и, наверное, даже более приятный. Почти догадавшись, кто же рискнул нарушить его покой и, боясь поверить в догадку, Алексей открыл глаза. Видимо, зря. Перед ошарашенным взором мерно покачивался до боли знакомый гостиничный стакан. Высокий, из мутного стекла и со щербинкой на краю. А что хуже всего — стакан был полон тягучей желто-коричневой жидкости, обдавшей его убойным сивушным запахом. Передернувшись от отвращения, Алексей зажмурился и пролязгав, что сам не пьет, а пьяниц и их пойло презирает, стоически стиснул зубы. Неизвестный мучитель насмешливо хмыкнул, зажал трапперу нос и, дожидаясь, когда же задыхающийся Пелевин, раззявит рот, замер. Ждать пришлось недолго. Стоило Алексею выпучить глаза и полной грудью хапнуть воздух, как в горло хлынула обжигающая жидкость. Понимая, что его предательски отравили и сейчас он умрет, Алексей рывком подскочил с койки. Как раз для того, чтобы успеть увидеть, как серо-черная полоса, рассекая пространство размытой тенью, летит ему в лицо. Судорожно отмахнувшись от приближающейся напасти, Алексей удивленно наблюдал как Фея (это была явно она, хотя с похмелья все кошки серы), крайне удивленная подобным с ней обращением, плавно стекает на пол по москитной сетке на окне. Бирюш, смерив хозяина осуждающим взглядом и тявкнув что-то нелицеприятное, резво потрусил к обалдевшей от холодного приема кошечке, а до Пелевина вдруг, словно прорвав блокаду, донесся голос Полины. — Ты чего? — со слезами в голосе простонала Полина. — Совсем с перепоя одурел что ли? Рванувшись спасать любимицу, девушка запнулась о груду валяющегося на полу барахла, шумно брякнулась на колени, и теперь разрывалась между жалостью к себе и кошке и желанием обвинить Пелевина во всех смертных грехах. Ну уж в половине-то точно. — Мне кажется или это ты? — не доверяя собственным глазам, Алексей проморгался, помотал головой и потянулся к миражу руками. — А-а-а…. А если ты, чего здесь делаешь? — Тебя, дурака, ищу, — разозленная девушка с оттяжкой врезала по ладони траппера. — Искала, искала и нашла… на свою голову. — Правда — правда? — пьяненько восхитился Пелевин, расплываясь в счастливой, абсолютно дурацкой улыбке. — А я тут это вот… проснулся только. Свежая порция алкоголя удачно легла на старые дрожжи и теперь охотнику стремительно хорошело. — Это хорошо, что ты меня искала… — спеша закрепить полученный результат, Пелевин, с трудом вписавшись в очень хитрую синусоиду, обогнул так и не вставшую с пола Полину и радостно вцепился в бутылку виски. Радость оказалась преждевременной — бутылка была пуста. — Так чего искала-то? — раздраженно запулив находку в угол, хмуро буркнул Алексей. — Соскучилась или дельце какое нарисовалось? — Тебе правду сказать или то, что ты хочешь услышать? — пренебрежительно дернула плечиком Полина, ласково поглаживая взъерошенную Фею. — Ни того, ни другого. Точнее, — удовлетворенно кивнула девушка, глядя на ошарашенную физиономию Алексея, — в начале было слово, тьфу ты, дело. А как посмотрела, как ты в стакане тонешь, так и решила — с выпивохой не связываюсь! А скучать по пьянчужке да садисту, — прижав разнежившуюся Фею к груди, Полина обиженно шмыгнула носом, — и вовсе печали не было. — Это кто это пьянчужка? — ненатурально возмутился Пелевин, украдкой косясь на осколки в углу. — Я вчера и выпил-то сущих пустяков…. — Это для Изи может быть и пустяков, — поднимаясь с пола, Полина назидательно покачала пальцем. — А для тебя — состояние полной прострации и абстрагирования от всего сущего. — А если по-русски и попроще? — Пелевин ожег девушка мрачным взглядом исподлобья. — Я с утра вельми неадекватен и басурманских ругательств не понимаю. — Куда еще проще? — раздув ноздри, словно кобра капюшон, гневно вскинулась Поля. — Я захожу, а он в стельку пьяный — ни петь, ни танцевать! — Допустим, песен с плясками от меня даже беспробудно трезвого не дождешься, — разыскивая второй сапог, флегматично пожал плечами Алексей. — Не взыщи, не дал Бог таланту. — А-ле-ксей! — Полина, видимо, собираясь прочитать товарищу лекцию о вреде алкоголизма, уперла руки в бока и напряженно прищурилась. — Я… — Голодное брюхо к нотациям глухо, — охотник, оборвав гневный спич на полуслове, развернул девушку лицом к двери. — Пошли, позавтракаем. Вот как поедим, так можешь сколько угодно меня презрением обливать. — Нормальные люди уже обедать готовятся, — оставляя последнее слово за собой, вполголоса пробурчала Полина, вышагивая следом за Алексеем, — а этот… Не подобрав подходящего эпитета или постеснявшись высказать свои мысли вслух, девушка сокрушенно махнула рукой и направилась к двери. — Ну и куда нынче желаешь? — сыто икнул Пелевин, умяв традиционную яичницу с беконом. — В Кейптаун? В Австралию? Антарктиду? Хотя нет, ты холода не любишь и туда по доброй воле не пойдешь… Так чего запонадобилось? — От тебя, — наматывая локон на палец, преувеличенно независимо фыркнула Полина, — ни-че-го. — Эй, мисси, — видя, как девушка сморщила носик, удовлетворенно ухмыльнулся охотник. — Сказки ты кому другому рассказывай. Когда ты глазами вот так делаешь, — Алексей скорчил хитрющую физиономию, — тебе, факт, чего-то надо. — Допустим, надо, — недовольно поджала губы Полина. — А ты пойдешь? — Шмотря куда, шмотря когда и шмотря за школько, — обжегшись горячущим кофе, зашепелявил Лёшка. — И помни, в связи с войной цены повысились. В два, нет, в три раза. Ладно, не напрягайся, для тебя по знакомству в два. Ну и камо грядеши? — Тут недалеко, — настороженно оглянувшись по сторонам, заговорщицки прошептала Полина. — В Лулусквабале. Полсотни миль туда, полсотни обратно… за недельку управимся? — В Лулусквабале… — словно стирая все эмоции, Пелевин с силой провел по лицу ладонью и, прикусив губу, замолчал. — В Лулусквабале, — очнувшись от полиного тычка кулачком под ребра, задумчиво повторил траппер, — пойдем. За пару дней соберемся и пойдем, точнее побежим. — А с чего нам бегать-то? — недоуменно дернула бровью Полина, скормив Фее очередной кусок мясного пирога. — Вроде никуда не опаздываем? — Каждое утро в Африке просыпается газель, — тоном проповедника перед паствой начал объяснять Пелевин. — Она должна бежать быстрее льва, иначе погибнет. — Охлопав себя по карманам, траппер извлек кисет и трубку. — Каждое утро в Африке просыпается и лев. — Чиркнув спичкой, Алексей поднес огонь к чубуку. — Он должен бежать быстрее газели, иначе умрет от голода. — Раскурив трубку, Пелевин с наслаждением выдохнул облако ароматного дыма и назидательно взмахнул чубуком. — Не важно, кто ты — газель или лев. Когда встает солнце, надо бежать. — Ни-че-го-не-по-ни-маю, — самым скептическим тоном произнесла Полина, глядя на Алексея, словно сестра милосердия на душевнобольного. — Вроде по-русски говорил, — недовольно проворчал охотник, сдвигая посуду в кучу. — Смотри, — траппер отодвинул на левый край стола кружку Полины, — это — войска сэра Робертса. Это, — проводник отодвинул тарелку на противоположный край, — силы Де Ветта. Посередине, — допив кофе одним глотком, Алексей брякнул свою кружку на столешницу, — Скомпсванне. Единственный в этих горушках проход. И англичане, и буры, спеша столкнуться лоб в лоб, несутся к этой дыре. И если мы не хотим познакомиться с теми и с другими, нам надо очень быстро перебирать ножками, то есть — бежать. Понятно? — Понятно, — обреченно вздохнула Полина и, немного подумав, умоляюще взглянула на Пелевина. — Лёш, а Лёш? А может, все же на фургончике нашем, а? Или хотя бы на лошадках. Если пешком побежим, Фея лапки собьет… Услышав подобное заявление, Пелевин сморщился, словно от зубной боли, промычал что-то бессвязное и, бессильно махнув рукой, поплелся к лестнице. — Лё-ё-ёш! — неторопливо поглаживая кошку, окликнула его Полина. — Так чего в дорогу-то брать? Теша себя слабой надеждой подремать (хотя и понимая, что не получится), Алексей поднялся в номер, уныло покосился на кровать и, не запирая дверь, плюхнулся на стул. Расчет оказался верным. Не прошло и пяти минут, как по лестнице дробно простучали каблучки и в приоткрытую дверь просунулись две хитрющие физиономии: снизу — Феи, сверху — Полины. Углядев, что оппонент настроен мирно, в общем и целом к переговорам готов и опасности не представляет, дамы беззвучно просочились в комнату и устроились за столом. Точнее: Поля — за столом, Фея — на столе. Правда, когда Бирюш возмущенно взрыкнул, а Пелевин многообещающе занес руку, кошка, предпочитая шипеть на мужланов, находясь на недоступной для тех позиции, резво перебралась на колени хозяйке. Впрочем, подобное развлечение оказалось кратковременным — рабочее совещание прошло молниеносно. Уточнив размеры наличности, вкладываемой в оснащение экспедиции и, намереваясь побродить по городу, Пелевин распрощался с женской половиной компании. В принципе, девушки могли бы доставить немало приятных минут и всячески скрасить своим обществом унылую серость подготовительной суеты… вот только, ляпнув, что-нибудь невпопад и не вовремя, и вреда могли причинить немерено. Рассудив, что через день-два общества Полины и ее хвостатой компаньонки и так будет в избытке, траппер отправил обеих домой и сам быстренько смылся из гостиницы. Мотаясь из конца в конец города, Алексей с радостью констатировал, что чем больше он бегает, тем лучше себя чувствует: голова, забитая кучей различных проблем и вопросов забывает болеть. А общая энтропия покидает организм вместе с потом. Правда, несколько раз складывалось впечатление, что чьи-то настороженные взгляды буравят спину, но поразмыслив, Алексей от мыслей о слежке отказался. В Преторию он попал во второй раз в жизни, врагами среди буров обзавестись не успел, а в наличии конкурентов весьма и весьма сомневался. Прошатавшись полдня по столице и пообщавшись с массой народа, Пелевин стал счастливым обладателем десятка предложений различной степени сомнительности о приобретении амуниции, пяти «достовернейших» вариантов сведений о дислокации противоборствующих армий, трех «абсолютно точных» карт интересующей его местности и одной устной инструкции о маршруте путешествия. На общем фоне полученной информации, последняя воспринималась как наиболее правдоподобная. И совет, сходить, посоветоваться с одним опытным человеком. Он, правда, живет на другом конце города, но чудеса случаются и в жизни: именно сейчас обиталище Алексея расположено именно в том районе. Ну, почти. Еле переставляя натруженные ноги, Алексей забрел в пустынный переулок в двух кварталах от его гостиницы. Городские улицы, укутавшись в сумерки, как часовой в старенькое одеяло, бойницами занавешенных окон настороженно наблюдали за человеком и собакой, устало тащившимися к дому Рика Декарда. Мало кто отваживался даже подойти к ограде усадьбы старого скиптрейсера[21], а уж смельчаков, рискнувших звякнуть в дверной колокол или пнуть калитку каблуком и вовсе не припоминалось. По крайней мере, последние три года. Понаблюдав с четверть часа за безжизненным с виду домом, Алексей уже потянулся к шнурку колокольчика, как вдруг из-за спины донеслось насмешливое покашливание. — Вот, значит, кого Матеус Чернофф по бушу бегать подрядил, — откуда-то из темноты вышагнул, невысокий, загорелый чуть ли не дочерна европеец. — Авантажен, слов нет, авантажен… Жутко жалея, что хлипкая калитка спину не прикроет, Пелевин не торопясь развернулся и обвел проулок внимательным взглядом. Как он и предполагал, насмешник был не один: справа и слева от него скалились еще двое. Точнее — трое, в руках бродяги слева, исключая любую возможность сопротивления, тускло поблескивал двуствольный дробовик. Алексей покачал головой и с досадой сплюнул на землю: как бы ловко ты ни обращался с револьвером и как бы ни был скор твой пес, с шести футов сдвоенный заряд дроби махом сметет любого ганфайтера. — Ага! — коротко хохотнул незнакомец, — приметил дуру, что Аллен в руках нянчит? Приметил… — бродяга вынул из кармана длинную папиросу и неторопливо размял ее пальцами. — Так что, милсдарь, ты и сам за револьвер не хватайся и псинку свою придержи… Да и нас, — европеец повел рукой в сторону приятелей и скорчил демонстративно доброжелательную физиономию, — не опасайся. Расскажешь, куда и зачем Чернофф тебя налаживает, и пойдешь себе. С миром. Давай, рассказывай, — насмешник повелительно махнул рукой. — И насчет того, что перестрелять нас успеешь или на помощь кто придет, не обольщайся… — Чтоб с такой швалью разобраться, — Алексей, остановив изготовившегося к прыжку Бирюша, презрительно оттопырил губу, — мне, мил человек, оружие не надобно. Траппер смерил удивленных подобной наглостью оппонентов, поднял правую руку на уровень глаз и, направив указательный палец в лоб владельцу дробовика, словно взводя револьверный курок, шевельнул большим пальцем. — Ы-ы-ы! — зайдясь в натужном хохоте, европеец гулко шлепнул себя ладонями по бедрам, — глянь, народ, какой весельчак нам нынче попался! Глядя на охватившее его противников веселье, траппер язвительно фыркнул и, имитируя выстрел, зычно выкрикнул: «Туду-у-ух!!!», и, словно компенсируя отдачу выстрела, вскинул руку вверх. Внезапно, в ржание перегородивших дорогу бандитов вплелся глухой раскат револьверного выстрела, и голова владельца дробовика разлетелась вдребезги. Одновременно, Алексей, освобождая Бирюшу место для броска, отпрыгнул в сторону и выхватил револьвер. А двое оставшихся бандитов почти синхронно рухнули на землю: весельчака свалил Бирюш, а его приятеля — пелевинская пуля. — Здравствуйте, Владимир Станиславович! — Алексей довольно покосился на собаку, прижавшую оставшегося в живых бандита к земле, и приветливо махнул рукой в темноту. — Выходите уже! Я вас еще час назад возле старой мельницы срисовал! — Теряете хватку, Лешенька! — Кочетков, материализовавшись на границе тьмы и света, укоризненно покачал головой. — Я уже часа четыре за вами, аки гиппопотам сквозь термитник топаю: с шумом, треском и не скрываясь. Почти не скрываясь. — Я своей прозорливости дифирамбы пою, — огорченно буркнул Пелевин, стыдливо отводя глаза в сторону, — а оно эвона как… Лучший следопыт, русский Натти Бампо, — продолжал ворчать охотник, имитируя голос Полины. — Хрена! Как мальчишку, провели, как мальчишку… — Пора б уже усвоить, юноша, — подполковник, смерив Пелевина укоризненным взглядом, ласково потрепал Бирюша по холке, — что чрезмерное самоуничижение это гордыня с обратным знаком, а значит — грех. Осознали? Вот и не грешите. Зря вы себя хулите, однозначно — зря. Пес, словно подтверждая слова картографа, оглушительно тявкнул и переступил лапами по груди поверженного врага. Бандит сдавленно крякнул и затих. Пелевин, сконфузившись, словно девчонка-гимназистка при виде строгой наставницы, ойкнул, вытащил едва хрипящую тушку злодея из-под лап собаки, не найдя ни у него, ни у себя фляги, пожал плечами и отвесил сомлевшему бандиту звонкую пощечину. Придя в себя, весельчак очумело помотал головой, благодарно хлопнул глазами и скромно проблеял, что и он с приятелями следил за Алексеем уже пару часов, а то и больше. И тоже — без опаски. Окончательно поникший траппер совершенно по-детски расстроенно шмыгнул носом и, присев на корточки, зарылся лицом в собачью шерсть. — А я повторюсь, что поводов для огорчений абсолютно нет, — Кочетков раскурил сигару и сунул её удрученному охотнику. — В том, что вы в городских дебрях ловки не так, как на природе, беды нет. Сколь вы в тех городах бываете? Вот тот-то и оно — мизер. Зато, скажу без лести, в буше или в иных каких диких местах, равных вам не сыщется. Помните, как в девяносто седьмом мы… вы зулусам нос натянули? Местные жители, аборигены, так сказать, а против вас, словно плотник супротив столяра… — Лю-юди-и-и…, – настороженно продребезжал оклемавшийся разбойник, устав непонимающе вращать головой от Пелевина к Кочеткову. — А вы по-каковски болтаете? Вроде все местные языки знаю, а с вами как глухой, ни черта не понимаю. — По-русски, мы разговариваем, милейший, — невозмутимо пожал плечами Кочетков, протягивая руку так и не вставшему с корточек Пелевину. — Исключительно на языке родных осин, берез и прочей растительности. — Ой, мамочки, — европеец с совершенно обалдевшим видом схватился руками за голову. — Это что ж, Чернофф своих русских в одну кучу созвал? Ой, беда нам теперь всем, ой беда-а-а… — Приятно видеть, что имя великороссов вызывает трепет и уважение, — заинтригованно протянул Кочетков, с удивлением поглядывая на сжавшегося в комочек бандита. — Но все же, мон шер, с чего бы такой пиетет? — Да кто же не знает старого Мэтта Черноффа? — при упоминании строго русского, наемник передернулся и клацнул челюстью. — Этого душегуба даже Зяма Дедборн трогать опасается… — Боже, — брезгливо поморщился Пелевин, — как можно жить с таким прозвищем? — Это не прозвище, — угрюмо буркнул европеец, — это фамилия. Вот и представьте, милсдарь, что за человек Мэт Чернофф, если его боится даже мертворожденный… Услышав последнюю фразу Кочетков задорно ухмыльнулся и, явно кого-то цитируя, продекламировал: — Одни боялись Пью, другие — Флинта. А меня боялся сам Флинт. Отчеканив фразу, подполковник фыркнул и ехидно покосился на Пелевина: — А и интересные же люди к вам, мон шер, в родственники намечаются. Право слово, такие занимательные, что слов нет… — Кто в родственники? — цыкнул сквозь зубы Пелевин и недоуменно уставился на старшего товарища. — К кому в родственники? — Но ведь мосье Чернов близкий родственник вашей Полины, мой друг? — в свою очередь удивился подполковник. — Следовательно, в недалеком будущем и ваш. — С чего б это она моя? — смущенно фыркнул Пелевин, передергивая плечами, словно от холода. — И вовсе она не моя, скажете тоже… — Ну не ваша, так не ваша, — покладисто пожал плечами подполковник. — Простите великодушно, оговорился. Старею, видать. Алексей, помня, что оговорки у Кочеткова встречаются реже чем в Писании, с сомнением посмотрел на картографа. Тот, с демонстративно удрученным видом, отвесил церемонный поклон и, заметив, что пленник встал на четвереньки и пытается потихоньку улизнуть, наступил ему на ногу. — Осмелюсь заметить, мой друг, — Кочетков, утвердив беглеца на ногах, с деланным радушием отряхнул пыль с его одежды, заодно выбив из карманов пленника складной нож и маленький двуствольный пистолетик. — Ваше решение покинуть нашу компанию несколько преждевременно. Мне бы хотелось услышать ответы на некоторые вопросы. — Ну и толку мне отвечать? — осознавая, что судьба вряд ли предоставит ему второй шанс скрыться, понурился европеец. — Один чёрт, убьете… — По-моему, вы делаете неправильные выводы, исходя из неверных предпосылок, — остановив Пелевина жестом, Кочетков ободряюще похлопал пленника по плечу. — Я, конечно, могу несколько ошибаться, но вроде бы на вашей родине, — подполковник окатил европейца внимательным взглядом, — в Испании, говорят: «Vivir y dejar vivir»?[22] Не вижу. Зачем и для чего нам отступать от этой доктрины? При условии полного взаимопонимания. Испанец хотел было ляпнуть что-то ернически-недоверчивое, но посмотрел на искреннейшую добросердечную улыбку Кочеткова, резко контрастирующую с обжигающе-холодным взглядом и, резонно посчитав, что иного выхода нет, быстро и толково выложил все, что знал о своем непосредственном руководстве. А после, хоть его и не просили, новости из жизни криминальных сообществ Претории. — Что-то подобное я и предполагал, — задумчиво протянул Кочетков, аккуратно, чтобы не вляпаться в лужи крови, вышагивая по небольшому проулку. — Благодарствую. — Подполковник барственно потрепал обмершего от страха испанца по щеке и, продолжая размышлять о чем-то своем, остановился напротив Пелевина. Заметив, что испанец, вцепившись в нательный крестик, тихо бормочет молитву, Кочетков повелительно махнул ему рукой. — Право слово, ваше присутствие здесь более не обязательно, можете идти. Вот только объясните, зачем было нужно господина Декарда убивать? — Убьешь его, как же, — прижавшись спиной к каменной стене и потихоньку пятясь, облегченно выдохнул испанец. — Старина Рик, сеньор, сам кого хошь прикончит и не охнет. Тут это, — бандит вплотную приблизился к границе между светом и тьмой и, споткнувшись о пристально-мертвенный дуплет взглядов Кочеткова и Пелевина, замер. — На прошлой неделе комендант местный награду за одного фриджека[23] назначил, так третьего дня к сеньору Декарду в гости Мик Фасэндик припылил. Вот они вдвоем за тем фриджеком и подались. Те еще rodares piedra. — Кто, кто? — недоуменно поморщился Пелевин, не сумев самостоятельно бурчание испанца. — Это по какой такой матери он сейчас мужиков окрестил? — Перекати-поле, если по-нашему, — небрежно отмахнулся Кочетков, жестами показывая говорливому пленнику, чтобы тот убирался по добру по здорову. — Право слово, семантические исследования интересуют меня в последнюю очередь. Не скрою, увидев вас в городе, я чрезвычайно обрадовался. Мне позарез необходимы ваши таланты… — Так и знал, — расстроенно вздохнул Пелевин, корча преувеличенно трагическую физиономию и театрально заламывая руки, — никому-то я, сиротинушка, не нужен… Вот бы кто, мне, как человеку обрадовался: здорово, мол, друг Лёха! Пойдем вискаря хряпнем да пивком его заполируем! Так нет, всем чего-то надо: кто нёрвы мои истрепать жаждет, — Алексей волнистыми жестами изобразил в воздухе женскую фигуру, — кто, — траппер подозрительно покосился на подполковника, — таланты… — Браво, — Кочетков, имитируя аплодисменты, трижды вяло шлепнул ладонью о ладонь. — Брависсимо. Лавры Садовского и Шумского вам, конечно, не светят, но, — подполковник озорно подмигнул Бирюшу, озадачено уставившемуся на ломающего комедию хозяина, — ежли выйти с подобным репертуаром на паперть… Думаю, публика, подкинув пару-тройку пенсов, по достоинству оценит ваши старания… А если отставить шутки в сторону — я рад вас видеть, Алёша, несказанно рад. Но, как говорят наши заклятые друзья: «business is business», а посему скажу прямо. Вы помните человека по имени Бёрнхем? Фредерик Рассел Бёрнхем? — И хотел бы забыть — не получается, — заинтригованно прищурился траппер, машинально потирая правый бок. — Толку-то его вспоминать? Как заварушка с Матонгой закончилась, он, вроде в Америку подался… — Увы и ах, мой друг, увы и ах, — Кочетков подхватил Пелевина под локоток и, настороженно поглядывая по сторонам, повел траппера по переулку. — Вот уже полгода, как ваш приятель бегает по Африке и всячески отравляет жизнь бурам. Причем, не могу не восхититься господином Бёрнхемом, проказничает он весьма оригинально, умно, задорно, можно сказать — артистично… — И это всё о нём, — одобрительно кивнул Алексей, задумавшись о чем- то своём. — Артист оригинального жанра… Никогда не повторяется… — Одна беда, — достав очередную сигару и спички, Кочетков вздохнул с непритворным сожалением. — Я и этот талантливый юноша находимся по разные стороны фронта. Поначалу я решил: copia ciborum subtilitas animi impeditur fлат. противоположное лечится противоположным), но херре Терон, несмотря на все свои таланты, с проблемой не справился. По опыту знаю: лучшего результата люди добиваются, когда реализация собственных интересов совпадает с общественными. Так почему бы вам, Лешенька, не завербоваться на бурскую службу, дабы и людям помочь, и самому месть свершить? Если скрестить ваши бойцовские таланты и мои, прямо скажем, недурственные способности к умозаключениям, смесь для врагов получится крайне опасная. Подполковник окинул окрестности быстрым взглядом, мимоходом подхватил с земли камешек и запустил его куда-то в темноту. Темнота ответила удивленно-обиженным вскриком и грохотом падения чего-то массивного на землю. Бирюш, устав пританцовывать подле задумчивого Пелевина, словно говоря: что ж ты, хозяин, с командой-то припозднился, уж я бы…, обижено ткнулся мордой в Лешино колено, и, понимая, что развлечений больше не предвидится, огорченно рухнул на землю. Извиняясь за нерасторопность, Пелевин почесал расстроенную зверюгу за ухом и виновато покосился на Кочеткова. — Вы ж знает, Владимир Станиславович, — как-то по-детски шмыгнул Алексей, смущенно царапая жесткий грунт носком ботинка, — вам я и словом, и делом всегда помочь готов. Надо — любому и каждому войну объявлю, надо — нательную рубаху отдам, но вот прямо сейчас — не могу… Дельце у меня тут одно наметилось, сперва его закончить надо, а потом уж и за всё остальное браться… — Намереваетесь в компании старика Чернова и его племянницы прогуляться по бушу? — порывшись в карманах, Кочетков извлек массивную карамельку в цветастом фантике, прошуршал оберткой и протянул угощенье Бирюшу. Пес, дождавшись благосклонного хозяйского кивка, слизнул конфету с руки подполковника и, урча, словно довольный медвежонок, принялся гонять сладость меж клыков. — Ага, — привычно удивляясь осведомленности старшего товарища, кивнул Пелевин. — Поля… Ну, Полина Кастанеди, то есть, подрядила меня до одного заброшенного городка прогуляться. Так что недельку-другую я как бы занят. Слегка. — Никак в Лулусквабале решили наведаться? — Кочетков взглянул на траппера, словно умудренный старец на несмышленого ребенка и укоризненно покачал головой. — Вольно же вам, Лёша, в сказки о шаманских сокровищах верить? Чай, не гимназист и не безграмотный клошар с окраин, размышлять умеете. — Хотите — смейтесь, хотите — нет, а я верю, — хрустнув в запале костяшками пальцев, вскинулся Пелевин. — Потому как доподлинно знаю — есть они там, есть! — Ну есть так есть, — не желая понапрасну спорить, Кочетков покладисто пожал плечами. — Вы мне вот что скажите: после завершения… экскурсии по местам зулуской боевой славы, на вас можно рассчитывать, или там уже другие планы пойдут? Матримониальные? — Да нет, какие там планы, — скрывая смущение, Алексей несколько заполошено достал из кармана трубку и принялся неуклюже набивать ее табаком. — Если уцелею — рассчитывайте, как на самого себя. Вот ежли помру, тогда, конечно, ой… Траппер насмешливо фыркнул и тут же оглушительно чихнул — неутрамбованный табак взметнулся и забил ноздри. — А пока, — чихнув в очередной раз, Пелевин утер слёзы в уголках глаз, — вы мне вот что скажите: этот Матвей — пчи-хи-и-и!!! — Чернов, он, — пчи-хи-и-и!!! — что за человек-то? — Пчи-хи-и-и!!! — Чего от него, — пчи-хи-и-и!!! — ждать? — Человек? — задумчиво протянув Кочетков, подавая Алексею носовой платок. — Нормальный такой человек, где-то даже обычный, то есть обыкновенный… Хороший художник, недурственный поэт, а так как в этой части света высоким искусством на жизнь не заработаешь, немножко пират. Удачливый, но в прошлом. Он, вроде как завязал, но местные деловые его заслуженно опасаются. Оно и верно: старея, волки теряют зубы, но не характер. А у этого и с зубами все в порядке. Не ангел, конечно, но и не законченный подлец, хотя спиной поворачиваться к нему не рекомендую. А если и повернуться придется, то только предварительно поддев под сорочку кольчугу. Или две. — Понятно-о-о, — непрестанно шмыгая носом и выплевывая табак, откашлялся Пелевин. — Он, вроде, сам лично не идет, племяшку посылает, но за подсказку спасибо — буду осторожен. — Осторожность — в нашем с вами окаянном ремесле, Лёша, это само собой разумеющееся состояние, — словно подтверждая слова делом, Кочетков в очередной раз обвел окрестности внимательным взглядом. — А пока есть время, вы мне скажите, может, помощь, какая нужна? Снаряжением, советом, людьми или там прикрытием на маршруте? — Разве что амуницией разодолжите, — Пелевин, прикидывая, что ему может потребоваться в ближайшее время, задумчиво почесал затылок. — Чернов, как человек опытный, конечно, всё, что ни скажу, даст, но я как-то привык на своё добро полагаться. А что до остального, — Алексей озадаченно потер подбородок и уставился куда-то во тьму, — так вроде больше ничего и не надо. Хотя… Если есть возможность на маршруте прикрыть, то сделайте вы, пожалуй, вот что… 27 мая 1900 года. Южная Африка, западные границы Капской колонии. Золотисто-огненное солнце, раскинувшее лучи по аквамариновой глади безоблачного неба, напоминало то ли орден на чьей-то гигантской груди, то ли крест в навершии намогильного памятника. Учитывая, что путешественникам приходилось любоваться этой красотой со дна десятифутового колодца, ассоциации все чаще и чаще склонялись ко второму варианту. — Во времена моей юности, — назидательно, с видом умудренной годами матроны, произнесла Полина, — довелось мне одну книжку занятную читать. Её… — Юности? — иронично фыркнул Пелевин и продолжил наматывать на локоть самодельное, из отрезков бечевы, ружейных и поясных ремней, лассо. — Не перебивай, — смущенно проворчала Полина, скептически наблюдая за попытками Пелевина набросить импровизированный аркан на крепкий с виду корень, выступающий над краем ямы. — Особенно, когда я про умные вещи рассказываю. — А написал ту книжку психолог один… как его?.. Эмиль Буарак, во! Увидев, что Алексей, раскрутив петлю, метнул лассо вверх, девушка проводила полет аркана полным надежды взглядом, огорченным вздохом зафиксировала провал очередной попытки, вытряхнула комья земли из-за шиворота и продолжила: — Называлась та книжка, — Полина, словно поправляя воображаемые очки, важно дотронулась до переносицы. — «L’Avenir des sciences psychiques».[24] Во! — произнеся название без запинки, девушка сама себе удивилась. — Эвона когда читала, а помню… — Так вот, этот умный дядечка рассказывал про dйjа vu… — заметив удивленный пелевинский взгляд, Полина самодовольно улыбнулась и пояснила: — Ну, это когда человеку кажется, что он когда-то уже видел то, что видит сейчас. — Осознавая, что непонимания в пелевинском взгляде становится всё больше и больше, Полина подвела черту: — Так вот, сейчас у меня — дежавю! — девушка выбила очередное облако желтой пыли из своей одежды и с досадой покосилась на Алексея. — Полное! Опять Африка, опять яма и опять я в ней на пару с безруким компаньоном! Хотя в качестве напарницы Фея меня устраивала больше. С ней хотя бы поговорить можно было, не опасаясь за свое душевное состояние! — Эк загнула — дежавю! — траппер зачем-то, словно портной клиента смерил Полину самодельной веревкой и задрал голову вверх. — Взяла привычку заумью по поводу и без оного кидаться. Я человек простой и скажу попросту: карма у тебя такая — ни одной ямы не пропускать, — пробурчал Алексей, пялясь в небо. Благо, отсюда оно казалось не особенно и далеким. — Заканчивай мудрить и забирайся мне на плечи. Как заберешься, — раздраженно выдохнул траппер, глядя на недоуменную мордашку Полины, — попробуй за край ямы уцепиться и вылезти. Поняла? Ну так чего стоишь? Полезай… — Лё-ё-ёш… — жалобно пролепетала Полина, неуклюже балансируя на плечах поднимающегося с корточек Пелевина. — А может, я того? На шею сяду, а? — Ты у меня на шее и так от самой Замбези сидишь, — надсадно прокряхтел Алексей, упираясь руками в края ямы. — А щас стой! А как подымусь, — прыгай!.. — А счастье было так близко, — устало выдохнул траппер, подхватив падающую Полину на руки. — Буквально — руку протяни. Ан, нет, не вышло… — Ну не шмогла я, не шмогла, — виновато протянула девушка, отплевываясь от забившей рот земли. — Что ж мне, удавиться теперь и не жить? — Давиться не надо, — оперевшись спиной на земляную стенку, устало прикрыл глаза Пелевин. — Придумаем чего-нибудь. Придумаем и вылезем. Не обращая внимания на тихое, в четверть голоса, Полинино ворчание, траппер достал трубку и задумался. Отчаиваться всяко-разно рано, вот только девчонку б успокоить, а то у нее уже глаза на мокром месте. Пусть уж лучше злится, что ли? — С Феей, конечно, тебе и вправду лучше было бы, — охотник подмигнул осунувшейся подруге и выдохнул струю ароматного дыма, — тут я с тобой, слов нет, согласен. Пока б вы в ямке по душам мурчали, как раз я и бы подоспел. И испоганил своим присутствием ваше уединение. А вы бы, не тратя времени на возмущение, радостно на мне повисли. А сообразив, что висеть неудобно, и вовсе на моей вые победно воссели. Сидеть, ножки свесивши, — совсем другое дело, а главное — знакомое давно и насквозь. — Тоже мне, спаситель, тьфу ты, спасатель нашелся! — полыхнув гневным взглядом, выцедила сквозь зубы Полина. — Примитивнейшую ловушку, — девушка возмущенно потрясла в воздухе пальцем, — разглядеть не смог! — Видя, что охотник, вместо того, чтобы понуриться под градом обвинений, довольно улыбается, красотка в сердцах взмахнула руками, — а еще проводником называется! — Как называешь, так и называюсь, — без обиды отмахнулся Пелевин и смачно затянулся. — Я бы, — Полина, задыхаясь от ярости, выпучила глаза, — я бы тебя так назвала, так… — девушка скрежетнула зубами и бессильно выдохнула. — Только я матом не ругаюсь, вот! — Мдя? — закончив дымить, Алексей с интересом покосился на девушку и выбил трубку. — И давно? — А с тобой что ругайся, что не ругайся… — Полина шумно шмыгнула носом и украдкой смахнула слезу, — гиппопотам! И Фею мы так и не нашли, — от еле сдерживаемых рыданий губы девушки задрожали, — и Бирюш пропал…. А вдруг… — от неожиданной догадки глаза Полины округлились, — вдруг с ней случилось чего, а? Вдруг ее съели? Может, тут хищники, какие водятся… — Да кому нужен этот клок шерсти? — преувеличенно бодро бросил Алексей, проверяя остроту ножа. — Не животина — сплошной кошмар: маленькая, юркая… вредная. Пока поймаешь — запаришься, а как словишь — там мяса на ползуба. Не-е-е… среди местных хищников идиотов, за кошаками гоняться, не водится. — Охотник несколько раз скрежетнул оселком по клинку тесака и, сочтя, что тот вполне пригоден для работы, принялся выковыривать в земляной стене ямы что-то вроде ступеньки. — Так что, никто ее не съел — факт. Она просто сверзилась в другую яму, напоролась на колышек и почила себе в бозе. Как ни странно, выслушав пелевинскую тираду, Полина успокоилась, показала трапперу язык и, буркнув «сам дурак», с интересом принялась наблюдать за его работой. Слава Богу, молча. Примерно через полчаса, когда Алексей закончил возиться со второй ступенькой, откуда-то сверху послышался противный вой пополам с уханьем и, вроде бы, по верхней кромке ямы мелькнула чья-то вытянутая тень. Полина пробормотала что-то нелестное про хищников, с надеждой покосилась на спутника и его карабин, брезгливо раскидала ногой наибольшие комья грязи и, обняв плечи руками, плюхнулась на земляной пол. — Да ты не дрейфь, — Алексей устало размазал пыль по мокрому от пота лицу, моментально превратив его в жуткую маску. — Пока я рядом на местных хищников можешь плевать с высокой ко… пальмы. — Траппер озорно подмигнул похожей на нахохлившуюся сову девушке и вновь вонзил клинок в жесткую стенку. — И вообще, что здесь, что в любом другом месте мира, самый страшный хищник — человек. Одно радует, что конкретно в этих краях сии кошмарики не водятся. Ну, почти. Полина в очередной раз вздохнула, сиротливо шмыгнула носом и с головою залезла в пелевинский вещмешок. После недолгого копошения, девушка, невнятно бурча, вынырнула наружу, с сомнением поглядела на галету в левой руке и на кусковый сахар в правой, подумала немного и принялась грызть их по очереди. Когда с сахаром было покончено, Поля с тоской взглянула на огрызок галеты и, не переменув заметить, что с большим удовольствием угостила бы Фею, с тяжким вздохом протянула его Пелевину. — Даже досадно, что мы сейчас без нее кукуем, — кивнул Алексей, вонзая зубы в осколок сухаря. — Ежли б не потерялась кошара, был бы запас продовольствия. Тебе кошек когда-нибудь готовить доводилось, нет? Полина смерила Пелевина презрительным взглядом, надменно фыркнула и разразилась длинной гневной тирадой, непререкаемо доказывавшей, что если этот мир погибнет, то исключительно по вине безответственных мужчин в целом и Пелевина в частности. — Я не безответственный, — коротко хохотнул Алексей, раздумывая, съесть ли еще одну галету, или оставить на потом. — Я безотказный. Ощути разницу и восхитись. Услышав последнюю фразу, Полина удивленно выпучила глаза, словно призывая невидимых свидетелей подивиться Пелевинской наглости с обалдевшей улыбкой, медленно обвела взглядом яму, покрутила пальцем у виска и продолжила метать громы и молнии. Теперь суть обвинений сводилась к тому, что польза от мужчин в этом мире минимальна и им, особенно некоторым толстокоже-криворуким, нельзя доверить даже кошечку. Такую послушную, такую ласковую, такую… После многократного повторения эпитета «такую» фантазия Полины дала сбой, и она предпочла перейти к более широким обобщениям. Горделиво скрестив руки на груди, Полина приняла позу то ли древнеримского оратора, то ли базарной торговки и громогласно заявила, что все мужчины суть прислужники дьявола, потому как кто, ежели не рогатый, подзуживает их повоевать? Вот если бы мир состоял из одних только женщин и кошек, он наверняка был бы такой… такой… Теперь забуксовал уже словарный запас, и вместо слов девушка предпочла использовать мимику и жестикуляцию. Вот только гримасы были настолько кровожадными, что Алексей предпочел бы слова. На них хоть смотреть не надо. — И вообще, — устав корчить рожицы и размахивать руками, безапелляционно заявила Полина, — тебе давно пора бы набраться мужества и, признавшись, что являешься причиной всех наших бед, попросить у меня прощения. — Чего-о-о? — поперхнувшись от неслыханной наглости, Алексей выронил нож и изумленно захлопал глазами. — На себя-то посмотри! — И, не дожидаясь, пока Полина вновь заведет свою песню, перешел в решительное наступление. — А кто невесть кому половину нашего провианта отдал? Ладно б — продала, а она — за так… У-у-у, блаженная! Полина попробовала пролепетать что-то о голодающих африканцах, чёрных и белых и о гуманизме, но быстренько стушевалась под гневным пелевинским взглядом и замолкла. — А карабин свой в речке кто утопил? — продолжал орать Алексей, нависнув над сжавшейся в комочек Полиной, словно знаменитый меч над не менее знаменитым Дамоклом. — Да хрен с ними с ружьём и жратвой! — закырхал он, пытаясь избавиться от забившей глотку пыли. — А фургон? Фургон кто в овраг ухнул, да так, что с концами? — Я случайно, — тихонько пискнула Полина, с собачьей преданностью заглядывая в глаза разошедшемуся партнеру. — Я ж как лучше хотела, ну, правда, Лёш… — Угу, — понемногу успокаиваясь, угрюмо буркнул Пелевин, — а получилось как всегда: у нас ни хрена нет и мы в полной… яме. — А знаете, Алексей, — осознавая, что гневный шквал прошел стороной и вновь можно безбоязненно выступать, ехидно прищурилась Полина, — вы — меркантильный тип! Я ему, — девушка, изображая бурю эмоций, театрально воздела руки вверх и закатила глаза, — о самом лучшем существе на свете, о Фее, говорю, а он… — она преувеличенно расстроенно всхлипнула, — а он нашел время мелочами считаться… Лучше б не в красноречии изощрялся, а придумал, как отсюда выбраться и Фею найти! — Я не ослышался? — закончив выдалбливать четвертую ступень, Алексей вопросительно изогнул бровь. — Умнейшая, прямо таки гениальная женщина, испрашивает совета у глупого мужика? — Нужны мне твои советы! — пренебрежительно фыркнула Полина. — Скажи, что делать нужно и свободен. Я дальше без всяких криворуких сама справлюсь. — Тихо! — вдруг шикнул Пелевин и прислушался к доносившимся снаружи звукам. Где-то поблизости тихонько потрескивали сучья, слышался отдаленный клекот стай попугаев и перекрик обезьян, в общем — обычный шум обычного буша. Если не считать тихой, еле различимой на общем фоне, скороговорки человеческой речи. Где-то неподалеку, а главное — сверху, переговаривались люди. Трое или четверо, а может, и того больше. Вот только слов было не разобрать. Но само присутствие людей в этих диких местах Алексею предсказуемо не понравилось. Сделав страшные глаза, он приложил палец к губам и покосился на девушку. Но предосторожность была излишней: Полина, видимо, придя к тем же выводам, обмерла. Вот только всё было бесполезно: над краем ямы мелькнула сначала одна тень, потом другая и в ловушку заглянули люди. И если их лица, сокрытые жуткого вида масками, были неразличимы, то покрытые татуировками руки, сжимающие острые на вид копья, были достаточно красноречивы. Вот только ничего хорошего это красноречие не предвещало. — Лёш, а, Лёш, — пробормотала Полина испуганным шепотом, — а чего делать-то будем? Девушка окинула нежданных гостей настороженно-испуганным взглядом и на всякий случай вжалась спиной в стену. Бесполезно, но какая-никакая, а иллюзия защищенности есть. — Чего-чего, — напряженным голосом проворчал Пелевин, аккуратно сдвигая планку предохранителя карабина. — Если они, — Алексей нервно мотнул головой, указывая на чужаков, — возжелают забросать нас камнями и копьями — будем помирать. Не возжелают — будем договариваться. Третьего варианта я чегой-то не вижу. По-видимому, среди незваных гостей нашелся кто-то решительный или просто объявился некто, обладающий правом распоряжаться. Как бы там ни было, но в монотонное бурчание наверху вплелся чей-то командный рык и мгновение спустя перед самым носом траппера призывно закачался конец веревки. А теперь чего? — растеряно хлопнув глазами, повторила Полина и аккуратно потеребила охвостье каната. — Полезем? — Нет, блин горелый, полетим, — коротко огрызнулся Пелевин, лихорадочно размышляя над сложившейся ситуацией. — Ты ж у нас ангел, — и, не обращая внимания на зардевшуюся от неожиданного комплимента девушку, продолжил, — правда, падший. Если и летаешь, то только сверху вниз. Ну а я даже в посмертном бытии вряд ли ангельского чина удостоюсь. Так что коли у нас крыльев нема, — Алексей, поколдовав на канатом, протянул его девушке, — тогда лезь в петлю. Да не на шею же! — траппер вырвал веревку из рук ошалевшей Полины, одним движением продернул канат до талии девушки и затянул на поясе. — Ну и чего замерла? Потяни за веревочку-то, глядишь — они тянут-потянут да и вытянут. — Ну вытянут, а потом? — шмыгнула носом Полина, судорожно вцепившись в канат. — Потом-то чего? — Вот выберемся и поглядим, чего потом будет, — флегматично пожал плечами Алексей, и, не дожидаясь, когда же Поля решится, сам дважды дернул за канат. — Всегда у тебя так — поглядим, — Полина посмотрела на веревку с опаской, а на Пелевина — с откровенным недоверием. — Ой, — взвизгнула она, когда канат, поднимая её со дна ямы, рывками пополз вверх. — Лёша, ты тут того, не засиживайся-я-а-а-а! Это она хорошо сказала. Можно подумать, что прозябание в грязной яме, особенно, когда на тебя таращится полдюжины весьма недобрых на вид страхолюдин с копьями наперевес, располагает к длительному, а главное комфортному отдыху… Впрочем, отдохнуть в одиночестве Алексею не довелось: грязь от Полиных ботинок и уже знакомый канат рухнули на Пелевина одновременно. Сунув револьвер за пояс под куртку, а второй нож в голенище сапога, траппер закинул карабин за спину, перекрестился и, крепко вцепившись в канат, резво покарабкался наверх. Едва его голова показалась над краем ямы, в плечи траппера вцепились три пары черных рук и одним рывком выволокли Пелевина наружу. Оказавшись на свободе, Алексей тут же повел глазами по сторонам, разыскивая Полину, а увидев ее, с облегчением вздохнул: девчонка сидела, прислонясь спиной к трухлявой акации, неспешно грызла какой-то плод и судя по виду, чувствовала себя превосходно. К удивлению охотника разоружать его никто не стал. Из полутора десятков чернокожих верзил, топтавшихся на поляне, внимание ему уделил лишь один: высокий, иссиня-черный, сплошь покрытый разнообразнейшим татуажем. Единственный, кто щеголял в бумажных штанах, перетянутых широким кожаным поясом с массивной золотой бляхой. Остальные обходились щитами и накидками. После сумбурной, но конструктивной беседы проходившей на уровне: «моя-твоя мало-мало понимай и каи-каи, он здесь!» до Алексея дошло, что освободитель желает представить освобожденных вождям племени. Правда, пару раз в речи татуированного проскакивало что-то вроде «белые сахибы», но траппер посчитал, что неправильно перевел. Откуда тут взяться белым? Закончив переговоры, предводитель аборигенов, эмоционально жестикулируя, о чем-то распорядился и, по-видимому, дожидаясь отчета, вальяжно развалился в тенечке. Демонстративно подчеркивая собственную независимость и, показывая, что и путешественники не лыком шиты, Алексей обвел снисходительным взглядом деловитую суету чернокожих охотников и привалился к дереву напротив вождя. Дожидаясь команды к выступлению, Пелевин вынул из рюкзака кожаный кошель с точильными камнями и принялся неторопливо править лезвие ножа. Тонкий посвист затачиваемой стали привлек внимание зулуса. Скорчив недовольную физиономию, негр скосил глаза на Пелевина, какое-то время с гримасой превосходства взирал на траппера и что-то неразборчиво фыркал себе под нос. Впрочем, когда белый охотник, проверяя заточку, легким движением срубил средней толщины ветку, пренебрежение во взоре негра сменилось сначала недоумением, а после завистью. Испросив жестами разрешения, зулус бережно, словно младенца, взял нож в руки, и некоторое время ласково поглаживал матовую сталь, цокая языком и закатывая глаза от восхищения. Через четверть часа зулус с явной неохотой вернул клинок владельцу и скомандовал выступление. Путь в неведомо куда занял около двух часов и показался Пелевину нескончаемым. Справа от него вышагивал вождь и, регулярно дергая охотника за рукав, всячески выражал свое восхищение отменным оружием и всеми доступными способами намекал, что откровенно был бы счастлив, если бы Леша ему ножичек подарил. Или дал попользоваться. На время. Неопределенное. Слева от Алексея уныло плелась Полина и, регулярно дергая охотника за рукав, бубнила о необходимости розыскать Фею и вообще сделать хоть что-нибудь. В свою очередь Пелевин, состроив самую простецкую физиономию, старательно пропускал зудение с обеих сторон мимо ушей и усиленно делал вид, что ни намеков, ни прямых требований не понимает. Когда Пелевин уже был готов взорваться и, невзирая на пол и звания, разъяснить как же его все достали, буш как-то внезапно закончился, явив путешественникам поляну, сплошь заставленную какими-то увитыми зеленью нагромождениями. Причем геометрическая правильность их очертаний явно давала понять, что это — дело рук человеческих. Пелевин обменялся недоуменными взглядами с Полиной и, не сбавляя шаг, вынул из-за пазухи карту. Затерянный город должен был находиться где-то в этих местах и, по мнению траппера, являть собой груду бесприютных, мрачных развалин. Нет, развалины наличествовали, но уж никак не мрачные и, тем паче, не бесприютные. Благодаря чьим-то целенаправленным усилиям древние руины приобрели вид хижин, покрытых пальмовыми листьями. Между домами деловито сновали чернокожие женщины и степенно топотились пестрые куры. Тощий подсвинок, истошно вереща, безуспешно пытался скрыться от азартно вопящей ребятни, а роскошный, палево-рыжий петух, взгромоздившись на плетеную ограду, как на насест, громогласным клекотом комментировал погоню. Серый, похожий на ожившую мумию старик-кафр, невозмутимо попыхивал трубочкой и вполглаза надзирал, как необъятная, словно Африка, негритянка, что-то жарит посреди двора на выложенном из камней очаге. И при всем при этом никаких зловещего вида развалин, никаких тяжеленных, покрытых вязью непонятных знаков, плит, никаких ядовитых змей и лиан, гроздьями свисающих над головами путников. Гигантских пауков и прочих скорпионов — и тех нет. Даже скучно. Правда, в центре импровизированного поселка, словно католический костел посреди европейского города, возвышалось нечто громадное, изрядно источенное временем и без малейшего намека на входы-выходы. Определить с первого взгляда, чем является густо поросшее зеленью сооружение — башней или пирамидой было решительно невозможно и Алексей решил оставить решение этой загадки на потом. Или еще на чуть попозже. — А говорили — заброшенный город, заброшенный город… — озадаченно пробормотал охотник, украдкой осматриваясь по сторонам. — Или мы не туда забрели, или молва чересчур ошибалась. Шибко здесь все обыденное и совсем не удивительное. Вот только с выводом об отсутствии удивительного траппер явно поторопился, в чём и убедился, как только вышел на городскую площадь. Прямо посредине вымощенного древними плитами квадрата, в окружении гурьбы черномазых ребятишек, возвышался средних лет мужчина, облаченный в суконную косоворотку-толстовку, подпоясанную тонким красным ремешком. Что примечательно — белый мужчина. Темноволосый, стриженый «под горшок», с редкой, тщательно расчесанной бороденкой и тонкой полоской усиков под длинным, мясистым, носом. И доброй, по-хорошему умиляющей и притягательной улыбкой. Чистой и искренней. Вот только, серые, пронзительно-острые, моментально оценивающие всё и всех глаза, никак не вязались с образом добренького дядюшки. А перед этой странной компанией, прилипнув к штативу с фотокамерой, напряженно замерла накрытая покрывалом спина в клетчатом пиджаке. Узрев не самую привычную для этих мест картину, Пелевин удивленно крякнул и покосился на спутников. Полина, раскрыв рот в немом изумлении, не стесняясь окружающих, чесала в затылке, тогда как зулус равнодушно зевнул и пошагал прямиком к мужику в косоворотке. Оттолкнув стоящего на пути фотографа, негр что-то злобно шикнул, но, увидев, что белокожий бородач укоризненно покачивает головой, помог репортеру подняться и даже извинился. Вроде бы. Полина, так и не закрыв рта, с абсолютно ошалевшим лицом повернулась к Пелевину, но сказать ничего не успела. В трех-пяти шагах от неё, укрывшись от солнца под брюхом радостно повизгивающего Бирюша, на каменных плитах развалилась Фея. А правее от нее, в вершину трехфутового каменного постамента судорожно вцепился облезлый, похоже, местный кот. Абориген регулярно встряхивал разодранными ушами и, недоумевая, почему же ему досталось не только от собаки, но и от кошки, горестно муячил. А когда Бирюш, крутя хвостом, словно гусар саблей, кинулся к хозяевам, кот ошалело взвизгнул, рухнул на землю и стремительно просочился в ближайшую расщелину меж плитами. Потрепав пса по холке, Алексей тоскливо посмотрел на восторженно пищащую Полину и снисходительно мявкающую Фею, обреченно махнул рукой и направился к европейцу. Судя по всему, белый и есть неведомый «сахиб» из рассказа зулуса и является самой главной лягушкой в этом болоте. И теперь нужно засвидетельствовать свое почтение. Хотя бы номинально. А уж потом думать за кого сию лягушку почитать: за деликатес из меню французского ресторана, или объект охоты для естествоиспытателя. В общем, неважно за кого, лишь бы не за врага, потому как такой вот божий одуванчик может с необычайной легкостью обернуться волкодавом. Да таким, что куда там местным оборотням и прочим чупакабрам. — Доброго дня, сударь, — остановившись напротив бородача, Пелевин вежливо приподнял шляпу. — Позвольте представиться: Алекс Пелеви — траппер и Полина Кастанеди — естествоиспытатель. Мы тут заплутали чуток… — И вам добра и здоровья, — раскинув руки в приветливом жесте, расплылся в улыбке «сахиб», — мы всегда рады гостям в нашей скромной обители. Меня зовут дон Педро, — мужчина сложил ладони «лодочкой» и низко поклонился а, это, — распрямившись, он обвел рукой по сторонам город мира и добра «Дом Солнца». — Дом Солнца-а-а?.. — надув губы, недовольно протянула Полина. — А я думала тут затерянный город затерялся… — Девушка расстроенно шмыгнула носом и почесала кошку за ухом, — нету, Феечка никакого Лулусквабале, сказки это всё. — Отчего же сказки? — хитро прищурился дон Педро, горделиво опираясь на испещренную незнакомыми письмена глыбу. — Вот он, — бородач последовательно ткнул пальцем в дома и башню вокруг площади, — Лулусквабале — «мертвый город». Создав нашу скромную общину, я прослышал про это место и решил, что вот стоящая задача сделать из мертвого места — место счастья и полгода назад привел единоверцев сюда… — Вона как оно не задалось-то… — Полина, пройдя несколько шагов, остановилась напротив поросшей зеленью башни и задрала голову вверх. — А мертвых-то не боитесь? — Живых бояться надо, — фыркнул дон Педро и, полностью игнорируя присутствие Полины, повернулся к Алексею. — А чего отроковица естествоиспытует? — В основном — мои нервы, — вполголоса по-русски буркнул Пелевин и перешел на английский. — Флору, господин хороший. В основном — флору, ну и изредка, — траппер покосился на угнездившуюся на руках хозяйки кошку, — фауну. — Лёш, — Полина, недовольная наплевательским к себе отношением, требовательно потянула охотника за рукав, — ты погляди как местные на нас смотрят, чуть ли не облизываются! Может, они тут и вовсе все людоеды людоедские! Вон, как эта, — девушка мотнула головой в сторону стоящей неподалеку миловидной негритянки, — тебя глазами-то пожирает, не иначе, как первым блюдом меню видит! — Да не похожи они на эдаких, — после длительного осмотра окружающей среды Пелевин сомнением пожал плечами. — Вполне, вроде, цивилизованные. — Цивилизованные? Как же! — Полина, словно призывая Фею в союзницы, потеребила кошку за загривок. — Помнишь, что Цицерон говорил? Consuetudo est altera natura![25] — Да откуда ж мне помнить? — вздев очи горе и задрав палец вверх, с притворным самоуничижением пожаловался Леша. — Где Цицерон — и где я? И вообще, de gustibus non disputandum est