Сам князь, у которого не было никакого оружия, держа трость в руке, переходил в толпе с места на место, давая советы и указания не только солдатам, но и офицерам. Движения его были лихорадочны, речь порывиста и неосторожна. Он вторгался в ряды солдат, кричал, бранился, приказывал. Когда Ольбромский пробегал по укреплениям, ища командира отряда, которому он мог бы передать приказ генерала, какой-то офицер дернул его за полу и, указывая на князя, проговорил:

– Не можете ли вы, пан адъютант, убрать отсюда этого донкихота?

– С таким же успехом вы сами можете убрать его отсюда…

– Слоняется тут и командует, как староста мужиками. Еще кто-нибудь по ошибке пулю в лоб ему пустит.

– Куда я его уберу?

– Заприте его в часовню святого Иоанна.

– Возьмите сами и заприте!

Больше всего подвергался нападению выдвинутый вперед бастион небольшого шанца. Толпа австрийских солдат уже взобралась на него, сбросила пустые бочки и вырвала колья. Кучка польских солдат стойко сражалась с врагом, но не могла отразить его натиск. Офицеры видели, что без подкрепления они не смогут удержать эту позицию.

Между тем адъютант генерала принес сообщение, что подкрепления они не получат. Князь Гинтулт бросился в обреченный угол шанца и стал криком подбодрять солдат. Побуждая их к действию кулаками и фактически командуя ими, он преграждал путь неприятелю. Видя, что усталые солдаты не в состоянии уже больше удерживать позицию, князь схватил с земли ружье и вместе с кучкой разведчиков бросился в обреченный угол. Там разведчики сшиблись в штыковом бою с пехотой Шеклера. Когда они, как львы, бросились на австрийцев, те сначала отступили, но это было лишь минутное замешательство. Гинтулт поскользнулся на осыпающейся земле и упал навзничь в ров за валом. В одно мгновение на него набросилось человек десять солдат, чтобы поймать его живьем. Но князь не дался. Он стал во рву на колени в грязь и голыми руками начал бороться с пьяными австрийцами. Видя, что несколько человек солдат, бросившихся ему на выручку, защищаются у вала, князь стал звать на помощь. Но и солдаты тоже были вскоре обезоружены толпой австрийцев. Душу князя охватил последний порыв. Он ударил ближайшего пехотинца по лбу, другого в грудь. Рванулся изо всех сил. Но ничего не мог сделать. Он снова грянулся навзничь на грязное дно рва, чувствуя, что теряет силы. Плюнул в лицо солдату, который всем телом придавил его к земле. Прохрипел ему в глаза:

– Скорее убивай, хам!

И вдруг этот солдат закрывает ему рукой рот. Он что-то шепчет князю, что-то говорит ему на ухо. Заикается, заикается… Князь раскрыл глаза. Он не мог перевести дыхание…

– Тише… тише… вельможный пан… – шепчет австрийский солдат. – Лежите! Не шевелитесь!

Гинтулт закрыл глаза. Он задыхался под тяжестью солдата. В лихорадочном волнении он силился вспомнить, где, когда, при каких обстоятельствах он видел это лицо, слышал этот голос. Вспомнил наконец…

– Это он… Секундант Петра Ольбромского… Ха-ха!..

Кругом щелканье карабинов, крик, топот ног… Они лежат во рву, а по ним бегут солдаты, бросаются в захваченный окоп. В шанце крик, шум, пальба, грохот пустых бочек, камней, обвалившихся стен.

– Кто ты такой? – прохрипел князь.

– Тише!

Так проходили минуты, долгие, как столетия. Убедившись, наконец, в том, что основная масса солдат ворвалась уже в шанец, Михцик поднялся с земли, огляделся и одним духом вытащил князя из рва. Солдаты мчались вперед, чтобы захватить шанец, и не остановили Михцика; вдвоем с князем он побежал по западному наружному рву до конца монастырской стены. Там их задержали крестьяне Гинтулта, которые засели в засаду в поперечном овраге. Толпа крестьян вмиг окружила их. Князя узнали, и он с Михциком тотчас же спустился на дно оврага. Под натиском австрийской колонны в этот овраг от стен костела святого Иосифа валила толпа солдат и крестьян. Тщетно князь пытался проникнуть с Михциком в костел. Живым человеческим потоком, разбитым и преследуемым, они были отброшены в глубь ущелья.

Оттуда они слышали, что творится кругом… Сквозь толпу, обнажив шпагу, бежал офицер и строил солдат в колонну, которая должна была направиться в расположение четвертой батареи у костела апостола Павла. Повинуясь приказу, младшие офицеры очищали стены монастыря святого Иакова. Князь тут же остановил одного из них и в резкой и оскорбительной форме спросил у него, почему вместо того чтобы послать людей на защиту древнего храма, он с такой храбростью гонит их оттуда? Офицер надменно посмотрел на князя и буркнул, чтобы отвязаться от него:

– Через час от этих стен не останется камня на камне. Как же я могу держать там людей?

– Почему же от этих стен не останется камня на камне?

– Потому что они будут снесены нашими пушками. Австрийцы взяли монастырь, но погибнут в нем.

Князь не стал больше слушать и бегом пустился в гору. Михцик помчался за ним. Когда Гинтулт взбегал по глиняным ступеням, в голове у него промелькнула мысль, что однажды он уже совершил такой же поступок, что неизбежный рок ждет его на вершине этой горы. Князь сознавал, что действует во вред себе, он горько сожалел о том, что должен бежать… Но в гневе он не мог остановиться. Весь в грязи, без шапки, с развевающимися волосами, бежал он мимо батареи. Люди, в молчании стоявшие у пушек и бойниц, шептали Друг другу, что дела очень плохи, что это, видно, вестник несчастья. Князь подбежал к генералу как раз в ту минуту, когда был отдан приказ снести старый костел, чтобы ни один австриец не ступил в овраг.

Канониры повернули орудия на лафетах. С зажженными фитилями они ждали команды фейерверкеров. Сокольницкий стоял неподвижно и в подзорную трубу все еще смотрел на костел. Храм стоял перед ним в зареве пожара, древний, страшный, словно гробница, на которую никто не смеет посягнуть. Прибежал, запыхавшись, адъютант Рафал Ольбромский с донесением, что все защитники вышли из стен монастыря святого Иакова и находятся уже в четвертой батарее, что даже этих объединенных сил едва ли хватит для защиты, что покинутый монастырь занят неприятелем, который стягивает орудия, чтобы бить оттуда по Сандомиру. Генерал кивнул головой и сложил трубу. Гинтулт бросился к нему.

– Чего вам? – крикнул Сокольницкий.

– Костел святого Иакова будет разрушен?

– Кто вас звал ко мне?

– Никто меня не звал.

– Так в чем же дело?

– Я явился, чтобы спросить…

– Пли! – скомандовал Сокольницкий, отстраняя назойливого человека.

Не успели офицеры повторить команду, как Гинтулт схватил генерала за руку, за плечо…

– Смотрите! – кричал он с мольбою. – Весь храм светится…

Раздался первый выстрел.

– Остановитесь, генерал. Соберите все силы, ударьте на эту позицию, вы еще вырвете ее у врага!

– У меня нет солдат… – проворчал озадаченный генерал.

– У вас есть пять тысяч народу!

– Уходите прочь!

Грянул второй залп, третий.

– Вы разрушаете и топчете священный прах! Разве вы не видите, что разрушают ваши ядра? Смотрите!

– Вижу не хуже вашего. И все же я обращу в пепел этот священный прах, чтобы спасти живой город. Слышали?

– Вы не разрушите!

Раздались новые залпы. Схватив Сокольницкого за грудь, Гинтулт кричал, чтобы тот велел прекратить обстрел. Офицеры, сопровождавшие генерала, силой оторвали и оттолкнули от него князя. Тогда, охваченный безумной мукой, тот подскочил к орудиям, вырвал у канонира зажженный фитиль и бросил его на землю. Солдат онемел и замер на месте. Князь бросился к другому… Но офицер, командовавший отделением, ткнул его шпагой в грудь. Солдаты банниками отогнали обезумевшего князя. Пушки снова застонали от выстрелов.

– Солдаты! – лежа на земле, кричал Гинтулт, – не слушайте этого приказа! Солдаты, солдаты…

Гром выстрелов был ему ответом. Тогда князь, собрав последние физические и душевные силы, пронзительно закричал:

– Ко мне, дети вдовы!

Рафал Ольбромский услышал этот громовой крик. Волосы от ужаса встали у него дыбом на голове. При этом крике он ощутил в душе своей всю силу клятвы и колдовскую ее власть над собой. Задохнувшийся, ослепший, он вырвал палаш из ножен и подбежал к князю. Тот посмотрел на него полумертвыми глазами и приказал: