— А я говорю — праздник!

Они немного поспорили. Я боялся спросить, что это за праздник ипочему он только для мамы.

Мы сидели тихо и смотрели на сцену, пока папа не заволновался.Он начал спрашивать — скоро ли конец? Он хотел первым попасть навешалку, чтобы взять шляпу и туфли. Он сидел как на иголках, и дядяКоля и соседи шикали на него. Папа на минуту успокаивался, а потомопять начинал ерзать. Перед самым концом он не выдержал и побежал квыходу, зажав в руках номерок. Он бежал согнувшись, будто емустреляли в спину из рогатки. Мы же обождали, когда кончитсядействие. И когда оно кончилось, мама взяла дядю Колю под руку, имы протолкались к сцене. Мы долго хлопали артистам, потом пошли кпапе.

— Замечательный спектакль! — сказала громко мама,подходя к вешалке, где стоял папа. — Для интеллигентногочеловека такой спектакль интеллектуальный праздник.

— Опять праздник, — рассердился папа. — На этомпразднике мы, кажется, потеряли пару туфель.

— Каких туфель? — удивилась мама.

— Нет твоих красных туфель, которые мы отдали нахранение.

— Как же они могли пропасть?

— А ты спроси у него, — показал папа нагардеробщика.

— Как вам это нравится? — сказала мама опятьгромко. — Я нахожусь под впечатлением разных образов, которыедо нас так хорошо донесли артисты, и вдруг мне преподносят такуюпилюлю.

— Гражданочка, ради бога, не волнуйтесь, — попросилгардеробщик. — Найдутся ваши туфельки. Я немного разгружусь, ивы получите их в целости и сохранности.

— Сеня, каким ты был в очереди? — спросила мама.

— Пятым, — ответил папа.

— Так почему же я должна ждать, пока все оденутся? Что этоза порядки? Пусть выдаем вещи в порядке очереди!

— У них здесь какая-то лавочка, — ответил папа.

— Обиднее всего, — сказала мама, — что у меняиз-за их головотяпства начинают стираться все образы и пропадатьвпечатление от спектакля…

— Правильно, — согласился папа. — Не успеешьпродумать пьесу, как тебе уже подсовывают свинью.

— Товарищи, — жалобным голосом сказалгардеробщик. — Извините нас великодушно. Мы, наверно, поошибке положили ваши туфельки в другое гнездо. Мы их сразу найдем,как только разгрузим гардероб.

— А если их уже кто-нибудь взял? — спросила мама.

— Да кто польстится на старый туфель?

— Старый, — передразнил папа. — Он знает, какие унас были туфли. Он покупал!

— Сеня, потребуй жалобную книгу, — сказала мама.

— Дайте жалобную-книгу! — крикнул папа.

— У нас нет жалобной книги, — » испугался гардеробщик.

— У всех есть, а у них нет. У них свои законы. Государствов государстве, сказал папа.

— Сеня, опомнись! — попросил дядя. — Нельзя жетак. Найдутся ваши туфли. Ну, потерпи немного, не устраивайскандала.

— Советы я могу получать в юридической консультации, —ответил папа. — Там за десятку мне дадут любую консультацию. Идаст ее мне квалифицированный юрист, а не такой периферийныйлюбитель, как ты!

— А все же нехорошо, гражданин, так вести себя втеатре, — сказал кто-то из очереди.

— Я требую только свое, — ответил папа. — Ятребую свое, а не чужое.

— Посмотрела бы я, как вы бы вели себя, если бы у вашейжены пропали туфли! — сказала мама.

— Он бы разнес весь театр, — рассмеялся папа. —Он бы камня на камне не оставил.

У дяди Коли, у большого дяди Коли, лицо сделалось какое-тоскучное, будто у него заболели зубы. Папа посмотрел на него исказал:

— Эх ты, периферийная нюня!

Дядя Коля «ничего не ответил. Он повернулся и, не попрощавшись снами, вышел из театра. Папа побежал за директором. Скоро онвернулся с каким-то стариком невысокого роста, с красиворасчесанной бородой. Старик вежливо поклонился маме и сказал:

— Я очень сожалею о происшедшем. Поверьте, у нас этоникогда не случалось.

— Так всегда говорится, — быстро ответил папа. —Третьего дня в Щелыковских банях у одного командированного пропаларубашка «фантази» и бандаж для грыжи. Местный гардеробщик тожеклялся и божился, что в их бане это первый случай за последниечетверть века.

— Здесь все же академический театр, — тихо ответилстарик.

— Вижу, — ответил папа. — Академические порядки,нет даже жалобной книги!

Директор подошел к гардеробщику, приложил руку к сердцу исказал:

— Иван Гаврилович, родной, голубчик, очень прошу вас,найдите сейчас же эти туфли!

Гардеробщик начал искать. Из театра почти уже все ушли. Осталисьтолько те, кто стоял за нами в очереди. Они были недовольны. Ониговорили, что нехорошо, некрасиво заставлять ждать сто человек.Мама ничего не отвечала. Она стояла бледная, в своем фиолетовомплатье с черной бархатной розой на груди. За всех нас отвечал папа.Скоро гардеробщик нашел наши туфли. Папа хотел ему дать рубль, ноон не взял. Мама надела старые туфли, а новые завернула в газету, имы вышли на улицу.

Мама сказала, что у нее уже стерлись все образы. А папа началругать театры. Он никогда не будет больше открывать театральныйсезон. Ну его к черту, этот интеллектуальный праздник! Можнопрожить и без таких праздников. Тем более что у нас есть телевизор.Не будем ходить в театры, пусть они горят на медленном огне. Мама сним не согласилась. Театры ей нужны. Без них она жить не может. Ноздесь ее ноги больше не будет. Ей свои нервы дороже театра, еслидаже они академический!

У мамы нет счастливой сорочки…

Моя мама верит в счастливую сорочку. Есть люди, говорит она,которые родились в сорочке. Они живут припеваючи. Такие люди горяне знают. Я, наверно, родился не в сорочке, а совсем голый. Я живуие припеваючи. Вчера я опять получил двойку по арифметике.

Когда папа увидел табель, он сказал:

— В нашей стране давно отменены телесные наказания. И этосовершенно правильно. Но учти, если ты принесешь ещё одну двойку,тебе будет плохо.

— Его надо прибрать к рукам, — сказала мама. — Яжду не дождусь, когда придет Пелагея Ивановна. У меня будет большесвободного времени, и тогда я займусь им по-настоящему!

— Им надо заняться вплотную, — согласился папа. —Чаще проверяй его тетради. Проверка исполнения — великое дело!

Пелагея Ивановна пришла к нам через неделю. Она была высокая,толстая и большая, как пароход.

— Ох ты, парень-паренек, кавалер с ноготок! — сказалаона, прижимая меня к груди, широкой как перина. — Ты, кавалер,пироги любишь?

Пелагея Ивановна стала нашей домработницей. Она начала жить встоловой, за ширмой. Она была очень сильная, целый день варила,жарила, пекла, бегала по магазинам, стирала и никогда не жаловаласьмаме на работу. По вечерам она уходила за ширму и там садилась нараскладушку и что-то шептала про себя.

Она даже не выходила смотреть телевизор. Пелагея Ивановнаговорила, что от телевизора у нее «в глазах мелькание». Папе этонравилось.

— Мне даже не верится, что я достала такую домработницу.Порой мне кажется, ^что это сон! — сказала мама.

— Да, это редкая удача, — ответила тетя Настя. —Ты родилась в сорочке.

— Сорочка тут ни при чем, — сказал папа. — ПростоПелагея Ивановна из тех, из старорежимных домработниц!

— Таких домработниц теперь почти не встретишь, —вздохнула тетя. — Их осталось так же мало, как бизонов вБеловежской пуще.

— Кстати, в пуще живут не бизоны, а зубры, — заметилпапа. — Но не в этом дело!

— Все домработницы только думают о том, — продолжалатетя, — как уйти от нас на курсы кройки и шитья, на курсыэкскаваторщиков или в Политехнический институт. Они живут у нас кактранзитные пассажиры на вокзале.

— Они ждут, когда им закомпостируют билет, — кивнулпапа. — Пелагея Ивановна не ждет билета, она вообще ничего неждет от жизни. Она старорежимная старуха, и в этом наше счастье! Вызаметили, что вечерами она сидит на раскладушке и что-то бубнитсебе под нос?

— Мне давно хотелось узнать, о чем она шепчет? —спросила мама.

Она молится, — ответил папа. — Каждый вечер онаобщается с небом.