по венку, но я не стал с ней связываться. Я пошел обратно влагерь. Здесь меня уже искала мама. Прическа у нее была растрепана,На лице стоялц красные пятна. У папы дергалась верхняя губа. Онипоцеловали меня на прощание. Когда они уехали, я даже немногообрадовался. Я пошел в столовую. По дороге меня нагнал ВадимГерасимович.

— Не горюй, — сказал он, — все образуется.

Я погоревал всего один день. Потом все образовалось. Я приехализ лагеря, и мама только три раза вспомнила про коров. А когда кнам пришел дядя Косенков, папин начальник, мама, показывая на меня,Опросила:

— Ну, как вам нравится этот товарищ?

— Герой! — сказал Косенков. — Вырос, поправился,раздался в плечах!

— Он там работал, — похвалился папа. — Даже коровпас!

— Коров? Вот это да! Значит, работяга!

— А как же, — ответил папа. — Работяга первыйсорт! Васюковская кость!

Мы открываем театральный сезон…

К нам приехал в гости дядя Коля из Караганды. Вот это дядька!Просто великан! Он носит туфли номер сорок четыре! Он съедает сразуцелый батон. Он выпивает по шесть стаканов чаю. Когда он смеется^ вбуфете подскакивает посуда, будто во двор въехал грузовик. Такогобольшого дядьку я еще не встречал.

— Неужели тебе и там весело? — спросила мама. —На тебя разве не действует карагандинский климат, эти морозы,бураны, сильные ветры?

— Когда получаешь такое жалованье, никакой ветер нестрашен, — подмигнул папа.

— Ну, а как вы там обходитесь без театра? — неунималась мама.

— У нас есть театр. И, представь, очень неплохой!

— Воображаю, — улыбнулась мама. — Впрочем, ты,вероятно, столько же разбираешься в искусстве, сколько наш главасемейства.

Глава семейства — это папа. Все наши родственники знают, чтопапа не так хорошо разбирается в искусстве. Зато мама разбирается.Когда к нам приходят гости, папа говорит с ними о политике, футболеи о том, кого из знакомых пошлют осенью на картошку. А мама говорито театре.

_ Театр для меня самое большое удовольствие в жизни, —опять сказала мама, — Никакие деньги не могут мне заменитьэтого наслаждения,

— Это точно, — закивал головой папа. — Без театрамоя старуха зачахнет в два счета. Ты знаешь, сколько она простоялав очереди за билетами на венский балет «Айсревю»?

— Сутки?

— Неделю!

Дядя только крякнул. Тут вмешалась в разговор тетя Настя, нашалюбимая тетя Настя, которая тоже не может жить без искусства.

— Я знаю одну интересную историю, — сказалатетя. — Моя приятельница Вика Бондарь стояла как-то в очередиза билетами на концерт Ива Монтана. Сотенным у них был нектоКошеверов.

— Каким сотенным? — спросил дядя.

— Сразу видно, что ты провинциал, — улыбнуласьмама. — В каждой большой театральной очереди есть сотенные итысячные…

— Ясно! Как в Запорожской Сечи, — сказал дядя.

— Так вот, — продолжала тетя, — этот Кошеверовбыл интересным мужчиной, с такими жгучими глазами, прямым носом идлинными волосами по самые уши. Две недели Вика отмечалась у него всписке. С каждым днем он все больше нравился ей. И она с ужасомначала думать о том дне, когда ей не придется больше ходить наперекличку и разговаривать об искусстве с интеллигентнымКошеверовым в подворотне около зала Чайковского.

Между тем он тоже к ней очень привязался и каким-то особымгрудным голосом выкликал ее фамилию.

Вика долго откладывала серьезный разговор с Кошеверовым. Онарешила открыть ему свою душу во время концерта.

И вот наступил этот день. Вика пришла на концерт раньше всех,когда буфетчицы еще только расставляли на столах фужеры. Она прошлав пустой зал и села на свое место. Билеты у них были рядом. Онаначала ждать. Кошеверов не приходил. Потом появилась какая-то дамаи села около Вики.

«Простите, — сказала Вика, — на этом месте долженсидеть один жгучий брюнет». — «Какой еще брюнет?» — «Ну, такойинтересный, с длинными волосами», — «С прямым носом?» — «Выего знаете?» — обрадовалась Вика. «Еще бы! — ответиладама. — Он ободрал меня как липку. Он продал мне билет засемьдесят пять рублей!»

Вика чуть со стула не упала. Для нее это был страшный моральныйудар…

— М-да, это в высшей степени поучительная история, —сказал дядя. — Видно, кадры сотенных в ваших театральныхочередях сильно засорены.

— Не надо шутить, — сказала мама. — Над чувствамине шутят.

— Хорошо, давайте без шуток, — сказал дядя. —Пойдём в театр. Откроем наш театральный сезон. Кто может достатьбилеты?

— В воскресенье утром идет «Леди Макбет», — вспомниламама.

— Я за леди! — сказал дядя, вынимая бумажник.

Мама взяла у него деньги на трд билета и сказала:

— Не надо тебе на нас так тратиться.

— Ничего, — отозвался папа. — Он зажиточный. Оннабит деньгами, как сберкасса в дни получки. Пусть наш карагандинецмалость порастрясет свою кубышку.

— Мне бы хотелось, чтобы и Петя посмотрел этотспектакль, — сказала мама. — Он многое не поймет. Небеда. Пусть хоть краешком своей детской души прикоснется кШекспиру.

— Пусть прикоснется, — разрешил папа.

Дядя Коля дал еще пятнадцать рублей, и мама пошла в театральнуюкассу. Она купила четыре билета. Она сказала, что, если я будуплохо вести себя, мой билет отдадут нашему соседу старикуБедросову. Но я вел себя хорошо. Я не хныкал, не ныл, не играл вфутбол, не смотрел телевизор, не канючил денег на мороженое, немолол всякую чепуху, не хватал при гостях печенье, будто я вижу егов первый раз в жизни и будто дома меня не кормят, не ковырял вносу, готовил уроки и мыл уши. Я так хорошо вел себя, что просто незнаю, как выжил в эти дни…

В воскресенье мы поздно позавтракали, чтобы не хотелось кушать втеатре. Мы долго одевались. Мама надела фиолетовое платье с чернойбархатной розой на груди и старые красные туфли. Новые лакированныетуфли она завернула в газету и отдала их папе.

В одиннадцать часов мы вышли из дому, и мама громко сказаластарику Бедросову:

— Если нас будут спрашивать, скажите, что мы смотрим «ЛедиМакбет».

Мы пришли в Teafp вовремя. Папа отдал гардеробщику свою фетровуюшляпу. Мама вынула из газеты новые лакированные туфли. Она никак немогла их надеть. Она долго прыгала на одной ноге — они не налезали.Папа начал давать советы: надо дать ноге остыть, снять чулок,сбегать домой за рожком. Мама молчала. Она не любит, когда ей даютслишком много советов.

— Туфли надо смазывать рыбьим жиром, — советовалпапа. — От жира мездра не сохнет.

— Какая еще мездра? — рассердилась мама. — Ты былучше поддержал меня, я не могу все время стоять на одной ноге, какУланова!

Папа помог маме, и она затолкала ноги в туфли. Тут раздалсязвонок, и мы побежали в зал.

После первого действия мама взяла под руки дядю Колю и папу, имы начали гулять по фойе.

— Как вам понравился артист Кубацкий? — спросиламама.

— Крепкий артист, — ответил папа. Он доноситобраз, — не правда ли?

— Доносит.

— А Милозванова?

— Тоже крепкая артистка.

— А Курочкина? Она, по-моему, немного не доносит?

— Доносит, — сказал папа. — Она крепкаяартистка.

Так мы перебрали всех артистов, и потом мама сказала, что театроблагораживает человека, что только в театре она забывает проразные неприятности, склоки и хамство, которых еще так много насвете.

— Да, на свете хамства видимо-невидимо, — сказалпапа.

После второго действия дядя Коля повел нас в буфет и купил всемпо два пирожных и шипучку. Мы опять начали говорить проартистов.

— По-моему, — сказал я, — они хорошо доносят…'Дядя Коля подмигнул мне, мама рассердилась, а папа сказал:

— Твое дело — помалкивать в тряпочку. Искусствоведа из тебявсе равно не получится.,

Я замолчал. Мы покушали и пошли в зал. Когда мама села на место,она сказала:

— Театр — это для меня интеллектуальный праздник.

— Ну, насчет праздника ты загибаешь, — ответилпапа.