За окном синела ночь, неярко светились редкие огоньки, слышались стук движка, громкие голоса санитаров.
Савелий замолчал, и они долго лежали молча и неподвижно, прижавшись друг к другу под тонким фланелевым одеялом. Потом Света сказала:
— Это написано про очень одинокого человека… которого забыла любимая…
— Пожалуй, что так… — вздохнул Савелий.
— Я тебя никогда не забуду… Не веришь?
— Теперь верю…
— Это ты сочинил? — спросила Света.
— Это Лермонтов сочинил. Слышала про такого?
— Конечно. В школе проходили. Только я этого стиха не читала, — виновато призналась Света.
Савелий повернулся, привстал на локтях, сверху посмотрел на Свету, поцеловал ее.
— И правильно делала. Нечего тоску нагонять… — Он улыбнулся и начал читать, и Света тут же подхватила радостно, и они декламировали стихотворение уже вместе:
Скажи-ка, дядя, ведь недаром Москва, спаленная пожаром,
Французу отдана?
Ведь были схватки боевые,
Да, говорят, еще какие!
Недаром помнит вся Россия Про день Бородина…
— Этот стих нас наизусть заставляли учить, — засмеялась Света, обнимая и целуя Савелия.
За окном в ночной темени засветили лучи прожекторов, послышался рев машин, голоса.
— Ой, кажется, опять раненых привезли, — встрепенулась Света.
— Лежи. Тебе отгул дали, — сказал Савелий, почти силой удерживая ее.
— Нет, нет, Савушка, надо идти… надо… — Она рывком поднялась с кровати, стала торопливо одеваться…
Утром в регистратуре Савелию выдали документ, в котором было написано и заверено печатью, что с такого-то и по такое-то число он находился в госпитале на излечении.
— Будь здоров, Цукерман, не попадай к нам больше, — сказал худенький, жилистый старшина, дымя папироской.
— Постараюсь, — ответил Савелий.
— Ты из штрафников, что ли? — посмотрев в регистрационную книгу, спросил старшина.
— Из них…
— А-а-а… угораздило тебя. Сильно вас там мордуют?
— Да никто не мордует, — хмыкнул Савелий, — воюем, как все. Только все нормально воюют, а мы еще и кровью искупаем…
— Ладно, бывай.
Савелий пошел к машине.
Кузов грузовика был уже полон солдат и офицеров. Ровно работал мотор, водитель обходил машину и пинал по очереди колеса, проверяя, хорошо ли накачаны. В кузове весело галдели выздоровевшие раненые, раскуривали самокрутки, смеялись.
А шагах в десяти от грузовика стояла Света. Опустив голову, она теребила полу наброшенного на плечи пальто, под которым был виден белый халат. Савелий подошел и долго смотрел на девушку, потом положил руки ей на плечи, спросил:
— Ну, что ты молчишь, Света?
— А чего говорить… уезжаешь ты… — отозвалась Света, не поднимая головы.
— Не навсегда же. Я тебе сразу напишу. И буду писать все время, слышишь?
— Слышу…
— Ну, посмотри на меня… Посмотри, Светочка, пожалуйста…
Она подняла голову, и он увидел полные слез глаза и жалкую улыбку, дрожавшую на губах. И вся она выглядела такой потерянной и несчастной, что Савелий не выдержал, обнял ее, прижал к себе.
Водитель уже сел в кабину, посигналил несколько раз, глядя в сторону Савелия и Светы.
— Сейчас, сейчас! — крикнул, обернувшись, Савелий.
Они поцеловались, замерли и долго стояли неподвижно, пока водитель не начал опять сигналить. Из кузова грузовика весело кричали:
— Перед смертью не надышишься, парень!
— Оставайся — свадьбу сыграешь!
— Он ее до смерти зацелует! Как вурдалак, впился!
Савелий отступил от Светы, улыбнулся и быстро пошел к грузовику. Вцепился в борт, подпрыгнул, неловко закинул ногу. Ему со смехом помогали. Он упал внутрь кузова, вскочил, стал махать Свете рукой. Машина медленно тронулась.
Света пошла за машиной, и чем быстрее набирал скорость грузовик, тем быстрее шла Света. Потом побежала. Она бежала изо всех сил, плакала и бежала, глядя на Савелия, стоявшего в кузове в окружении солдат и офицеров. Расстояние между ними неумолимо увеличивалось. Света споткнулась и упала, и осталась лежать на земле, громко и безутешно плача, закрыв голову руками, и спина ее мелко вздрагивала…
На повороте Савелий выбрался из грузовика и пошел напрямик к полоске леса, что виднелась на горизонте. Наполовину опустевший грузовик тронулся дальше. Водитель и пассажиры в кузове кричали ему, махали руками на прощание:
— Бывай, солдатушка! Больше пулям себя не подставляй!
— Лови судьбу, но не в гробу!
— А помирать нам рановато, есть у нас еще дома де-ла-а-а!
Савелий тоже махал рукой, пока грузовик, дымя выхлопными черными газами и рыча, как раненый зверь, не скрылся за горизонтом.
Он шел свободно и легко, улыбался. В такой холодный осенний день дышалось особенно привольно. Внизу, далеко впереди, блеснула стальная гладь излучины реки.
Он прошел перелесок, сапоги шуршали по красным и желтым листьям, усыпавшим протоптанную дорожку. Савелий загребал их ногами, расшвыривал в разные стороны. Остановился на косогоре и долго смотрел на реку, потом зашагал вдоль берега.
Так он дошел до постов особистов. Младший лейтенант проверил документ, который предъявил ему Савелий. Пропустил. Савелий двинулся дальше, а младший лейтенант и двое автоматчиков-особистов как-то странно смотрели ему вслед.
— Дурак, — сказал младший лейтенант, прикуривая «Беломорканал». — К самому наступлению приперся. Теперь уж наверняка укокают…
А Савелий уже шел по ходам сообщения к комбатскому блиндажу. И солдаты, знавшие его раньше, с недоумением окликали его:
— Цукерман объявился! Откель тебя черти принесли!
— В госпитале лежал! — бодро отвечал Савелий. — Где комбат, не знаете?
— В командирском блиндаже, где ж ему быть?
— Сидит и думает, куды это Савка Цукерман сгинул? Как нам жить без него? Пропадем без Савелия!
Шутки штрафников еще летели ему вслед, когда Савелий дернул на себя дверь блиндажа и вошел, прищурился — вокруг стола сидели несколько штрафников и комбат Твердохлебов среди них.
— Прибыл на службу после лечения в госпитале! — отрапортовал Савелий, подойдя к столу.
— Савелий, мать честная! — В углу приподнялся на локте Леха Стира. — Явился — не запылился! А мы тебя во враги народа уже записали! — Он коротко рассмеялся.
Савелий вынул из внутреннего кармана телогрейки справку из госпиталя, положил перед комбатом, разгладил ладонью.
Твердохлебов взял бумажку, прочитал, сказал со значением:
— Что же, с возвращением тебя, Цукерман. И сразу топай в дозор. Самый ближний к реке. Спросишь — найдешь. А после расскажешь, каким таким чудом ты в госпитале оказался. Ступай.
— Есть! — Хорошее настроение сразу пропало. Савелий молча повернулся и вышел из блиндажа.
В штабе армии сидели командиры армейских дивизий и полков, артиллерийских и авиационных соединений. На стене висела огромная карта участка фронта, который занимала армия.
— Начать большое наступление выпала честь нашей армии, товарищи, — говорил командарм. — За оставшееся время — десять дней — все дивизии должны быть придвинуты непосредственно к линии обороны. Время наступления в конвертах, которые вы все получили. Вскрыть пятнадцатого октября, за три дня до начала боевых действий. Понтонную переправу через Десну подготовит стрелковая дивизия генерала Лыкова, и она же осуществит захват плацдарма на другом берегу и прорыв обороны противника. За ней в прорыв по понтонной переправе пойдут танковые дивизии генерала Родионова и генерала Кулябко вот на этом участке. За ними полки Абрамяна, Глухарева, Иконникова. — Командарм очертил указкой на карте место прорыва. — Но предварительно мы осуществим отвлекающий прорыв — форсирование Десны и захват плацдарма на другом берегу. Захватим плацдарм и будем удерживать его во что бы то ни стало. Немцы начнут стягивать туда свои ударные резервы, ослабляя другие участки фронта. И вот тогда танки Родионова и Кулябко пойдут вперед, но в другом… вот в этом месте, — указка ткнулась в точку на карте. — По показаниям захваченных в плен языков противник даже предполагает, что наше наступление начнется именно здесь. Они считают, что здесь самое удобное место для наведения понтонов и захвата плацдарма. Что ж, мы не обманем их ожиданий. Ложное форсирование и захват плацдарма начнется ня двое-трое суток раньше главного наступления. Вопросы?