«В подземном тайнике тюрьмы…»
В подземном тайнике тюрьмы,
Где смертники последний день таились,
Где сырость плакала, где слабым писком мышь
Одна зловещее молчанье шевелила,
Вдруг зазвенели нежно бубенцы
Какой-то матерью захваченной гремушки,
И сблизились начала и концы,
И каждый узник жадно звуки слушал,
Сознанье унося к истоку бытия,
Пока засов не загремел железный,
И луч дневной прощально засиял
Над бездной…
«Передо мною японские птицы…»
Передо мною японские птицы,
На столе тетрадь со стихами.
Но что там внизу шевелится,
Серое, в мусорной яме?
Человек или призрак странный
Нищеты и земной неволи,
Осужден на помойке смрадной
Искать своей доли?
Говорят — так будет и было.
Всё идет по извечным законам.
Пощади, Господь, и помилуй
Мир, к отбросам гниющим склоненный.
«Соедини раскинутые нити…»
Оле (Лису)
Соедини раскинутые нити
В один тугой поток
И утверди под колесом событий
Основу и уток.
А дальше — напрягай вниманье,
Чтоб нитка не рвалась —
Об этом спросит лишь Хозяин
В твой смертный час.
«Моя ладья без страха выплывает…»
Моя ладья без страха выплывает
В неизмеримость вечности Твоей.
Нет гибели. Повсюду жизнь живая
И образ Твой, запечатленный в ней.
У кормчего надежное кормило,
Но свежих сил пошли моим гребцам,
Попутных ветров дай моим ветрилам,
Когда могиле ветхий прах отдам.
«Росой сияющего сада…»
Росой сияющего сада
Тысячегранный белый свет
Меня объял. Ночной прохлады
Еще в кустах таится след.
Но в пышноризых, благовонных,
Медвяных зарослях цветов
Трепещут крылья опьяненных
Горячим солнцем мотыльков.
Поет о чем-то дрозд на вишне
Смешливо-нежным голоском.
Ах, не о том ли, что я лишний
На пышном празднестве земном,
Что песни все мои допеты
И красок истощен запас
У захудалого поэта
В прощальный час?
«Три посвящения ступени…»
Три посвящения ступени
У старости. Одна из них — печаль,
Страстей неотгоревшее томление
И безнадежностью завешенная даль.
Вторая — подвиг кропотливый,
Вседневная борьба с непокоренным «я»,
Смиренья школа, навык терпеливый,
Жить не цветением — корнями бытия.
На третьей: в белые одежды
Ее достигший будет облачен
И, высшею увенчанный надеждой,
С улыбкой мудрою последний вкусит сон.
«Не угадаешь, как метко и остро…»
Не угадаешь, как метко и остро
В сердце войдет занесенный нож
И как будет завтра легко и просто
То, от чего сегодня умрешь.
Не прочитаешь, с какою скрижалью
На твой Синай восходит пророк
И что готовит за ясной далью
Волшебного счастья враждебный рок.
Твоя — минута, одна минута.
Та, что за нею — уже не твоя.
Доверься Паркам, не рви, не путай
Короткую нить жития.
«Частоколы высоки…»
А.К. Тарасовой — Катерине в «Грозе»
Частоколы высоки.
Крепкие ворота.
Сундуки, лари, замки,
Душная дремота.
Кабанихи гордый храп,
Шалый смех Варвары.
Этих пут не разорвать,
Гнет, попреки, свары.
Светит месяц, воет пес,
Что-то он пророчит.
Уж и так довольно слез,
Сердце счастья хочет.
За калиткой, где овраг,
Где леса и Волга,
Кто он? Милый друг и враг
Поджидает долго…
Ах, идти иль не идти,
Гибель неизбежна,
Оборвались все пути
У души мятежной.
Враг смутит и дух, и плоть.
Что тут думать долго…
…А потом — суди Господь! —
Недалеко Волга…
СТИХОТВОРЕНИЯ ИЗ ДНЕВНИКА
В трамвае
Теснились усталые люди в трамвае,
Плечом и коленом сверлили свой путь,
Локтем упирались и в спину, и в грудь,
Вопили: «Кто там напирает?»
«Потише!» «Полегче!» «Что стал, как чурбан?»
«Тебя не спросили — известно!»
«Куда потесниться? И так уже тесно».
«А ты поскромнее держи чемодан».
И ненависть жалом осиным язвила
Сердца удрученных людей.
В углу инвалидном прижавшись, следила
Старуха за битвой страстей
И думала: «Этот вот парень не знает,
Не помнит, не верит, что завтра умрет,
Что годы, как миги, летят, пролетают,
Давно ли пошел мне осьмнадцатый год.
У этой бедняжки сидит бородавка
На самом носу… эх, беда!
Хоть выйдет сегодня живою из давки,
Никто не полюбит ее. Никогда.
А вон старичок… Добредет ли до двери?
Винтом завертели, беднягу, всего
Шпыняют и тычут. Не люди, а звери,
Никто нипочем не щадит никого.
Локтями работает ловко мальчонка,
Да хлипкий, да синий какой.
Мороз. А на нем решето — одежонка,
Должно быть, сиротка и ходит с рукой».
Глядела, жалела, вздыхала старуха,
Забыв остановки считать.
Вошел контролер и промолвил ей сухо:
«Плати-ка три рублика, мать».