Вскоре вызвал князь старого дворецкого. Вместе с ним прошелся по терему, спустился во двор, осмотрел конюшню, амбары и подклеты. Остался доволен.

– Уберег хоромы, Пафнутий. За радение получишь награду. Воровства за холопами не приметил?

– Все слава богу, батюшка. Да токмо… – сгибаясь в низком поклоне, проронил дворецкий и осекся. Вырвалось, неладная! Ух, как строг князь к плутовскому люду.

– Чего сопишь, старина? Договаривай, – сразу посуровел князь.

– Игнашка Силантьев, кажись, хотел зипун припрятать, – вымолвил Пафнутий.

– Батогами высечь и в подвал на цепь! – вспылил Андрей Андреевич.

Мало погодя спросил:

– От приказчика Гордея не было вестей?

– Покуда молчит, батюшка.

«Добрался ли до Вологды приказчик? Обоз с хлебом велик, а времена лихие. Повсюду разбойный люд по дорогам шастает. Не было бы худа», – озабоченно подумал Телятевский.

В покои, постучав в сводчатую дверь, вошел Якушка. Ему одному дозволено появляться у князя без доклада дворецкому. Челядинец поведал о своей поездке в вотчину, о посошных людях.

– Через три дня на Воронцовом поле царь указал собирать войско. Будет смотр. Людишек моих подготовь, покажи им дело ратное. Ежели осрамимся – с тебя спрос учиню.

– Не впервой, князь. Мужиков справных отобрал. За три дня управлюсь, обучу их ратной хитрости, – заверил господина Якушка.

Глава 4 ВОРОНЦОВО ПОЛЕ

На Китай-город опускались сумерки. Караульные сторожа с рогатинами перегородили решетками улицы и переулки, воткнули горящие факелы в поставцы. Москва боярская отходила ко сну.

Вдоль княжьего тына ходили дозорные с самопалами. Двое караульных забрались на рубленый терем, на тесовую кровлю. Прислонившись к нарядным шатровым башням, зорко поглядывали на соседние усадьбы. Ночи стоят душные, жаркие. Неровен час – заполыхают чьи-либо хоромы – и быть новой беде. Упаси бог прикорнуть! Да и дворецкий ночами по двору бродит. Не спится старому челядинцу, за караульными досматривает. Так что поглядывай, дозорный!

Вотчинные посошные мужики собрались возле подклета. Не спалось. Уж больно необычно в княжьем дворе ночевать. Тоскливо сидели на рундуке, вздыхали, вспоминали родную отчину, избу свою, ниву, баб и ребятишек.

– Самая пора сенокос зачинать. Я уже косы наладил, – невесело протянул один из страдников.

– Травы нонче добрые после дождей вымахали. По пять-шесть стогов сметать можно с десятины, – поддержал селянина другой мужик.

– Кабы не стоптали наши луга кони басурманские, – озабоченно сказал третий.

– Вот то-то и оно, хрещеные. У них орда несметная. Загубят нивы и село изведут.

Возле Иванки беззаботно, вполголоса напевал Афоня Шмоток. Болотников тронул его за плечо.

– Чего тебе, парень?

– Редкая у тебя душа, Афоня. Завидую. Мужики, чуешь, какие смурные, а тебе все нипочем.

Бобыль шмыгнул носом, сдвинул колпак набекрень и улыбнулся простодушно:

– Эх, Иванка. Свою беду я за словом прячу. Так-то на белом свете жить легче. Отродясь не унывал. Все горе не выстрадаешь. Его вон сколько на Руси.

– Легко мне с тобой, Афоня. Бесхитростный ты и добрый. Будем в рати вместе ходить, – обнял бобыля за плечи Иванка.

– С таким богатырем-молодцем я хоть куда снаряжусь. А то какой я без тебя ратник. Весь-то я с рукавичку, – рассмеялся Шмоток.

Холопий подклет – возле деревянного тына, недалеко от ворот. Мужики услыхали, как с улицы кто-то громко застучал в калитку.

Из сторожки вышел привратник. Раскрыл оконце в калитке. Признав в сумерках княжьего холопа, пропустил его во двор.

Дворовый, едва отдышавшись, подсел к ратникам и, вытирая шапкой потное лицо, возбужденно и словоохотливо заговорил.

– Ну и дела, братцы. В полдень все погорельцы на Троицкую улицу высыпали. Яблоку негде упасть. Царя Федора Ивановича поджидали. А государь, сказывают, в святой лавре остался. Дальше Троицкой людей не пропустили. Навстречу посадским Борис Годунов стрелецкий полк выслал. Слобожане зашумели, на служивых, было, наперли, а те из пищалей поверх толпы пальнули. Посадские не оробели. Чудотворную икону вынесли и снова на стрельцов двинулись. Закричали: «Пропускайте нас к царю-батюшке. Будем его милости просить». Вышел тогда к народу ближний царев боярин. Шапку снял, крестное знамение сотворил и руку к сердцу приложил. Выступили тут из толпы челобитчики, упали на колени, нужду посадскую высказали. Борис Федорович всех со смирением выслушал и великие милости обещал народу даровать…

Из терема вышел Якушка. Увидел в темноте ратников, недовольно покачал головой.

– Ступайте в подклет, полуношники. Завтра с петухами подниму.

Мужики побрели на ночлег.

Челядинец как сказал, так и сделал. Разбудил рано. Накормив и напоив лошадей, ратники выехали на Никольскую, а затем Богоявленским переулком пересекли Ильинку, свернули в Ипатьевскую слободку и выбрались к Варварским воротам.

Возле часовни Боголюбской божьей матери позевывали, крестя рот, воротные сторожа с рогатинами.

– Поднимите решетку, ребята, – попросил караульных Якушка.

– Подорожну кажи, человече, – нехотя и сонно проворчал один из сторожей.

– Протри глаза, борода. Из Китая едем, а не в город ломимся. Какая тебе еще грамота понадобилась?

– Десятником не велено из Китая пропущать. У нас Демид Одинец на службе строг.

– Одинец, сказываешь? Вот дьявол! Привык с проезжих деньгу вымогать, – осерчал Якушка и, подъехав к сторожке, застучал кулаком, – Эгей, Демидка! Вылазь на свет божий!

Вскоре из караульной избы вышел заспанный десятник в лазоревом кафтане и шапке с малиновым верхом. Потянулся, звякнул бердышом по стене.

«Эге, старый знакомый. Тот самый стрельче, что торговый обоз из Ярославля не пропускал», – признал служивого Иванка.

– Худо государеву службу справляешь, Одинец. Сам спать завалился, а дружков у ворот томишь, – произнес Якушка.

Десятник поднял на всадника глаза, усмехнулся.

– А это ты, Якушка… Пропустите его, ребятушки. Приятель мой.

Когда ратники проехали через ворота, Одинец зевнул, забормотал:

– Не спится людям. Экую рань поднялись… А чернявого пария я, кажись, где-то встречал.

Силился вспомнить, по махнул рукой и снова побрел в сторожку.

Миновав выжженный Белый город и Яузские ворота, Якушка повел свой отряд вдоль каменной стены, а вскоре свернул к Воронцову полю.

Мужики слезли с копей. Иванка окинул взглядом обширное зеленое угодье. Вокруг – дикое разнотравье: мятлик, столбунец, лисохвост… Самая пора с косой пройтись. Сказал Якушке:

– Жаль угодье мять. Знатные травы выросли.

– Верно, парень. В прошлое лето здесь большие стога государевы конюхи ставили. Нонче боярин Годунов не велел трогать травы.

– Отчего так, милок? – спросил Афоня Шмоток.

– В степях басурмаиы умело бьются. Там в иных местах травы в добрую сажень. А мы привыкли в чистом поле на брань выходить. Вот и указал Борис Федорович посошных людей к ратным поединкам на лугах готовить. О том мне князь Андрей Андреевич поведал, – пояснил Якушка.

– Поесть бы не мешало. В животе урчит, – невесело протянул Тимоха Шалый.

– После еды ко сну клонит. На голодное брюхо спорее ратное дело постигнете. А ну, становись в ряд! – весело прокричал Якушка.

И началось ученье!

Вначале Якушка разбил мужиков на десятки, потом проверил их умение держаться на полном скаку в седлах. Сердито кричал, сверкая белыми зубами. Особенно доставалось Афоне.

– Чего сидишь, как истукан? Эдак тебя мигом копьем собьют. Припадай к коню!

– Уж больно княжий конь шальной, милок, – подпрыгивая в седле, отзывался Шмоток, уже трижды побывавший на земле.

– Ух, тоже мне ратник! – грозил кулаком Якушка.

Часа через три он повел свой отряд обратно в Китай-

город. Мужики взмокли, устали с непривычки. Ворчали на Якушку:

– Замаял, парень. На загоне так не доставалось. За сохой ходить куды легче. Нешто мы скоморохи какие? И с коня на бегу прыгай, и стрелу на ходу кидай, и кулачный бой с вывертами кажи…