– Пришли мы к тебе от всего мира, князь. На селе жито кончилось. Каждый – по одной-две десятины недосеял. Пустовать земля будет, голод зачнется, тогда и оброк селянам не осилить. Окажи милость, князь. Выдай на мир двести четей хлеба. На покров сполна возвратим и оброк справим, – промолвил Болотников.

Покуда молодой страдник говорил, гнев у Андрея Анд-ревича немного поулегся, да и речь статного чернявого детины показалась ему разумной.

– Много просят мужики. А вдруг земля не родит? Чем тогда долг князю отдадите?

К такому вопросу Иванка был не готов. И в самом деле – неурожай частенько тяжелым жерновом ложится на крестьянские плечи. Однако, поразмыслив, нашелся:

– В селе твоем, князь, почитай, одни старожильцы да серебреники остались. У многих лошаденки и другая живность на дворах стоит. Назему в стойлах накопилось довольно. А ежели еще с твоей конюшни вывезти на ниву позволишь – будет хлеб, князь. Пораньше встанем, попозднее ляжем. Работа да руки – надежные в людях поруки. Так на миру сказывают.

Андрей Андреевич поднялся из кресла, шагнул к Болотникову:

– Вижу, не одной силой крепок ты, а и умишком бог тебя наделил. Отца твоего Исайку знаю – башковитый мужик. Однако с житом нонче всюду туго, молодец. Ступайте покуда во двор, а я поразмыслю, что с миром делать.

Хотел было Болотников о грамоте заикнуться, но снова не решился. А вдруг князь еще смилостивится и прикажет дать селянам жита.

Гонцы удалились, а князь посла л Якушку за торговым приказчиком. Пока челядинец разыскивал Гордея, Андрей Андреевич вновь взялся за гусиное перо и углубился в расчеты.

Двести четвертей хлеба – это сто двадцать рублей. Деньги немалые. На них целый табун хороших рысаков можно купить. Пожалуй, не грешно и отказать крестьянам… А оброк? Парень, кажись, дело говорит. Ниве пустовать нельзя. Тут и мужику, и князю урон немалый. А ежели и в самом деле недород или хлеб градом побьет? Тогда и вовсе быть в убытках.

Когда пришел торговый приказчик, Андрей Андреевич высказал ему свои сомнения. Гордей Данилыч, помолчав, произнес:

– Мне всякие князья были ведомы. Многие бы из них мужикам кукиш показали да батогами выпороли за нерадивость. Да токмо проку в том мало. Это, вон, князь Василий Федорович единым днем привык кормиться, а тебе, батюшка, это не с руки, потому как наперед завсегда заглядываешь. Послушай холопишка своего верного, князь. Я бы своим худым умишком вот что посоветовал. Ведаю я. что в вотчине твоей заброшенных земель под перелогом до сотни десятин пустует. Нива та бурьяном поросла, но ежели ее сохой ковырнуть да назему положить, то четей по десяти снять с десятины можно. Вот и прикинь, князь, всю выгоду. Почитай, четыре тыщи пудов хлеба! Пущай мужички за долг перелог твой по осени поднимут. Выдашь им двести четей, а обернется впятеро.

– Светлая у тебя голова, Данилыч. Кличь мужиков да грамотку отпиши приказчику Калистрату.

ЧАСТЬ IV

КАБАЛЬНЫЕ ГРАМОТКИ

Глава 1 СУНДУЧОК

По черному небу – звездная россыпь. Спит село вотчинное. Даже древний седовласый дед Зосима, обронив деревянную колотушку, прикорнул возле княжьего тына, вытянув усталые немощные ноги в дырявых лаптях.

В бане, перед иконой святого Иоанна-воина, покровителя воров и разбойного люда, полыхает восковая свеча. Опустившись на колени, тощий взъерошенный мужичонка прикладывается устами к иконе и истово бормочет:

– Во имя отца и сына и святого духа, аминь. Иду я, раб божий Афанасий, в лихую дорогу. Навстречу мне сам господь Иисус Христос грядет из прекрасного рая, опирается золотым посохом. На правой стороне у меня -

матерь божия, пресвятая богородица с ангелами, архангелами, серафимами и со всякими небесными силами. С левой стороны моей – архангел Гавриил, надо мною – Михаил-архангел, сзади меня Илья-пророк на огненной колеснице. Он стреляет, очищает и дорогу мою закрывает святым духом и животворящим крестом господним. Замок – богоматерь, Петра и Павла – ключ. Аминь!

– Кончай молитву, Афоня, – поторопил бобыля Болотников.

– Сам бы помолился, Иванка. Зело помогает от всякой напасти. Эту молитву я от Федьки Берсеня познал. Он ее от одного разбойного деда на бумажный столбец записал да под рубахой носит. И с той поры удачлив, сказывал, в лихом деле, – проговорил Афоня и, завернув икону в тряпицу, спрятал ее под ларку.

Прихватив с собой веревку и легкую лесенку-настен-ницу, вышли на улицу. Темно, хоть глаз выколи. Возле приказчиковой избы сердито залаял пес, затряс железной цепью.

– Пропащее дело, не выручит твоя молитва, – тихо проронил Болотников.

– Погоди чуток, Иванка. Я и не таких свирепых псов укрощал, – деловито высказал бобыль и швырнул к собачьей конуре кусок хлеба.

Слышно было во тьме, как зачавкал, поедая горбушку, пес. И снова громко залаял. Иванка безнадежно махнул рукой и потянул за собой Афоню. Однако бобыль удержал Болотникова. И не зря. Чуть погодя пес перешел от злобного лая к тихому урчанью, а вскоре и вовсе умолк.

– Я ему подкинул краюшку с дурманом. На травах настоял. Теперь не поднимется, – заверил молодого страдника Шмоток.

Еще накануне Афоня выведал, что приказчик Калистрат с Мокеем отъехали в Москву к князю Телятевскому. В избе осталась придурковатая Авдотья с тремя дворовыми девками.

Болотников приставил к бревенчатому срубу лесенку. Бобыль подал ему веревку, шепотом напомнил:

– Сундучок в красном углу под киотом. Может, я сам полезу?

Иванка прислонил палец к губам и осторожно начал подниматься по лесенке. Сердце забилось часто и тревожно. На лихое дело шел впервые. Еще на обратном пути из Москвы поведал ему Афоня о Федькиной затее с кабальными грамотками. Болотников обещал помочь лесным ватажникам. Свой люд. Может, и самому в бегах когда-нибудь быть доведется. А в железной коробейке кабальные и подрядные грамотки всего мира покоятся. Все долги страдные в них записаны. Ежели будет удача – камень с селян долой. Попробуй тогда докажи, Что ты на столько-то рублев кабалу на себя написал. Разве по памяти все долги приказчику припомнить, которые в давние годы записаны? ⁷⁶

Иванка поднялся к окну. Слава богу – распахнуто! Ночи стояли душные. Из горницы доносился густой храп крепко уснувшей Авдотьи.

Болотников полез в окно. Свесил вниз руки, снова прислушался, гибко изогнулся и мягко сполз всем телом на лавку.

В горнице полумрак. Перед киотом горит, чадя деревянным маслом, лампадка. Иванка осмотрелся. На лежанке спала простоволосая Авдотья. Возле нее, по бокам и на животе пригрелись с десяток пушистых кошек.

«Девки, видимо, в нижней горнице ночуют. Пока Афонина молитва нам сопутствует», – подумал Иванка, нашарив в переднем углу железный сундучок. Обвязал его веревкой и подтащил к окну, а затем, с трудом сдерживая многопудовую тяжесть, спустил на землю к Афоне.

Выбираясь из окна и глянув последний раз на хозяйку, усмехнулся. Не зря на селе сказывают, что ленивее при-казчиковой жены на Руси не сыщешь. Авдотью вместе со всей рухлядью можно выкрасть, и то не очухается. Ну и горазда спать баба!

– Ну, слава богу! – обрадованным шепотом встретил Иванку бобыль и, приложившись было к сундучку, изумленно ахнул. – Мне и от земли не оторвать. Почитай, по-боле пяти пудов. И как ты только с ним управился. Ну и Еруслан!

Погрузив железную коробейку и мешок с мукой на телегу, Иванка тронул за уздцы Гнедка и повел к Москве-реке. Отец так и не успел свезти Матвею мешок. Вот и пригодилась поездка на заимку. Чтобы Исай ничего не заподозрил, Иванка еще с вечера отпросился у отца к старому бортнику. Поди, заждался дед Матвей своей муки.

Мост через реку был не разведен. Об этом позаботился Афоня Шмоток. После всенощной приволок бобыль дозорному Гавриле целую ендову с вином. И тот так захмелел, что не смог из сторожки выбраться.