– Не срамно, Настасья Карповна. Все вымою, вымету, и выскребу. В грязное погодье у нижнего крыльца сено или солому переменю, у дверей же чистую рогожинку или войлок положу. Грязное же прополоскаю и высушу. И все-то у меня будет чинно да пригоже, чтоб казак мой как в светлый рай приходил.

– Любо! – вновь крикнули донцы, и все глянули на смотрилыцицу: хватит-де невесту мучать, Настасья. Не девка – клад!

Сдалась смотрилыцица.

– Доброй женой будешь князю Василию. За то и чару поднять не грех, казаки.

И подняли!

После малого застолья довольные сват, сваха и гости пошли к жениху. Григорий же Матвеич, оставшись с дочерью, умиротворенно промолвил:

– Ну, мать, теперь готовь свадебку.

– Да, поди, допрежь сговор, отец. С чего ты вдруг заторопился?

Поспешить со свадьбой упросил есаула Болотников: родниковцы надумали идти в поход, да помешала Васютина женитьба.

– Велишь обождать две недели. Долго-то, Григорий, засиделись мы в Раздорах. От всей станицы просьба великая – не тяни со свадьбой!

Соломе были хоть и не по сердцу такие речи, но на сей раз он не очень упирался. Понимал: как ни тяни, как ни удерживай, а дочь выдавать придется. Да и станица просит.

– Ладно, Болотников, поспешу. Но свадьбу буду играть по стародавнему обычаю. Потешу Любаву в последний раз. Но для того помощь нужна, Иван. Для свадьбы много всего надо. А прежде всего – хлеба да вина. Без пирогов и чарки за столы не сядешь.

– Раздобудем, – твердо пообещал Болотников.

В тот же день сотня родниковцев выехала в степь. Повел ее Мирон Нагиба. Два дня пропадали донцы и наконец веселые, крикливые, опьяненные вылазкой и степью, прибыли в Раздоры.

– Повезло, батько! В степи с купцами заморскими столкнулись. Из Казани шли. Пришлось тряхнуть купчишек. Глянь, какой обоз захватили.

Болотников глянул и похвалил казаков:

– Удачен набег. Есть чем молодых поздравить.

Посаженным отцом Васюты согласился быть дед Гаруня, а посаженной матерью – Настасья Карповна. Правда, по обычаю смотрилыцицы не ходили в посаженных, но лучшей «матери» казаки не сыскали. Тысяцким донцы выкликнули Федьку Берсеня, а меньшими дружками – Нечайку Бобыля да оправившихся от ран Юрко и Деню. Наиболее степенные казаки были выбраны в «сидячие бояре». Молодые же угодили в «свечники» и «каравайни-ки». Ясельничим, по воле родниковского круга, стал есаул Мирон Нагиба. Он должен был оберегать свадьбу от всякого лиха и чародейства.

А в доме Григория Соломы хлопотали пуще прежнего. Досужие казачки, пришедшие к Домне Власьевне на помощь, выметали, скребли, мыли и обряжали избы, варили, жарили, парили и пекли снедь, готовили на столы пиво, меды, вина.

Вскоре пришел час и девичника. Любава, собрав подружек, прощалась с порой девичьей. Закрыв лицо платком, пригорюнившись, пела печальные песни. Глянув на мать, запричитала:

– Матушка, родимая! Чем же не мила тебе стала, чем же душеньке твоей не угодила? Иль я не услужлива была, иль не работница? Аль я сосновый пол протопала, дубовы лавки просидела?..

Домна Власьевна всхлипывала да молчала. Девки же, расплетая Любавину косу, приговаривали:

– Не наплачешься за столом, так наревешься за муженьком. Погорюй, погорюй, подруженька.

– Уж не я ли пряла, уж не я ли вышивала? Не отдавай, матушка, мое дело-рукодельице чужим людям на пору га ньице, – еще пуще залилась слезами Любава.

– Пореви, пореви, подруженька. Пореви, краса-девица. День плакать, а век радоваться, – говорили девки, распуская невестины волосы по плечам.

В сенцах вдруг послышался шум; распахнулась дверь, и в светлицу вступил добрый молодец, принаряженный малый дружка Нечайка Бобыль. Поклонился Домне Власьевне, поклонился Любаве, поклонился девкам и молвил:

– Молодой князь Василь Петрович кланяется молодой княгине Любаве Григорьевне и шлет ей дар.

Любава поднялась с лавки, поклонилась дружке и приняла от него шапку на бобровом меху, сапожки красные с узорами да ларец темно-зеленый. Шапка да сапожки Любаве понравились, однако и виду не подала, продолжая кручиниться.

– А что же в ларце, подруженька? – спросили девки.

– Ох, не гляжу, не ведаю. Не надо мне ни злата, ни серебра, ни князя молодого, – протяжно завела Любава.

– Открой, открой, подруженька! – закричали девки.

Любаве же самой любопытно. Подняла крышку и принялась выкладывать на стол украшения: перстни, серьги, ожерелье… Девки любовались и ахали:

– Ай да перстенек, ай да сережки!

Но вот девки примолкли: Любава вытянула из ларца тонкую, гибкую розгу.

– А это пошто?.. – осердилась Любава и обернулась на застывшего у дверей Нечайку.

Дружка ухмыльнулся и важно, расправив богатырскую грудь, пробасил:

– А это, княгинюшка, тебя потчевать.

– Меня?.. За какие же грехи?

– За всяки, княгинюшка. Особливо, коль ленива будешь да нравом строптива.

– Не пойду за князя! – притопнула ногой Любава. – Не пойду! Так и передай Ваське, – забывшись, не по обряду добавила она.

Но Домна Власьевна тотчас поправила:

– Уж так богом заведено, Любавушка. Муж жене – отец, муж – голова, жена – душа. Принимай розгу с поклоном.

– Уж коль так заведено, – вздохнула Любава и отвесила дружке земной поклон. – Мил мне подарок князя.

Чуть погодя наряженную Любаву, под покрывалом, повели под руки из светелки в белую избу и усадили на возвышение перед столом, накрытым тремя скатертями. Подле уселись Григорий Матвеич и Домна Власьевна, за ними – сваха, «сидячие боярыни», каравайники, свечники «княгинины» подружки.

Поднялась сваха, молвила:

– Ступай к жениху, дружка. Пора ему ехать за невестой.

Дружка тотчас поспешил к «князю». Тот ждал его в своем курене. Посаженный отец Гаруня и посаженная мать Настасья Карповна, с иконами в руках, благословили жениха и повелели ему идти к невесте. У «княгининых» ворот пришлось остановиться: они были накрепко заперты.

– Пропустите князя ко княгинюшке! – закричал набольший дружка Болотников.

– Уж больно тароваты! – закричали за воротами девки. – Много ли вас да умны ли вы?

– Много, молодец к молодцу. И умны!

– Ах, хвастаешь, дружка! Возьмем и узнаем, в разуме ли ты. Ну-ка разгадай: стоит старец, крошит тюрю в ста-венец.

Первую загадку дружка угадал легко:

– Светец да лучина, девки!

– Вестимо… А вот еще: родился на кружале, рос, вертелся, живучи парился, живучи жарился: помер – выкинули в поле; там ни зверь не ест, ни птица не клюет.

Над второй загадкой дружка призадумался. Минуту думал, другую и наконец молвил:

– Горшок, девки!

– Вестимо… А ну-ка последнюю: сивая кобыла по торгу ходила, по дворам бродила, к нам пришла, по рукам пошла.

Над третьей загадкой дружка и вовсе задумался. А девки стоят за воротами да посмеиваются:

– Как в лесу тетери все чухари, так наши поезжане все дураки.

Повернулся дружка к поезду: авось кто и разгадает; но поезжане носы повесили. Мудрена загадка! Так бы и довелось дружке срам принять, да тут сваток выручил; молча соединил он руки кольцом и затряс из стороны в сторону.

– Сито, девки!

Девки перестали насмехаться, выдернули засов, распахнули настежь ворота. Поезжане прошествовали к белой избе. Свахи обменялись пряником и пивом, а набольший дружка поднес «княгине» одежду.

– Что говорено, то и привезено.

Жених с поклоном ступил к свахе, сидевшей рядом с невестой.

– Прими злат ковш, сваха, а место опростай!

– Ишь ты, – улыбнулась сваха. – Уж больно ты проворен, князь. У меня место не ковшевое, а столбовое.

Жених вновь повторил свою просьбу, но тут ему ответил один из невестиных дружек:

– Торгуем не атласом, не бархатом, а девичьей красой.

– Славно, дружка! Сказывай, сколь стоит девичья краса? Не поскуплюсь!

– Куницу, лисицу, золотую гривну да ковш вина! – хором закричали дружки, каравайники, свечники и «сидячие боярыни».

– Для такой красы ничего не жаль. А ну, дружки, одари княгиню! – весело прокричал «князь».