А свадьба гуляла; и часу не прошло, как тысяцкий послал малого дружку к молодым. Нечайка вышел в сенник и постучал в опочивальню. Ухмыляясь, вопросил:

– Эгей, новобрачные! Хватит тешиться. Все ли у вас слава богу?

– Все в добром здоровье, дружка! – крикнул жених через дверь.

Дружка, не мешкая, известил о том родителей невесты:

– Жених гутарит, что все в добром здоровье, Григорий Матвеич и Домна Власьевна.

Солома довольно крякнул, а Домна Власьевна не без гордости молвила:

– Блюла девичью честь, Любава, не посрамила родителей.

«Сидячие боярыни» чинно выбрались из-за свадебного стола и прошествовали в опочивальню молодых; выпили там заздравные чаши и вновь возвратились к гостям.

А пир гудел до самого доранья. Многие свалились под столами, в сеннике, на базу. Упился и сам тысяцкий. Гости, что еще на ногах держались, вынесли Федьку во двор и положили на копешку сена. Берсень богатырски захрапел.

Девки устроили было хоровод, но казаки принялись озоровать: вытаскивали девок из хоровода, тискали, тянули за курень.

– Ишь как разошлись, – улыбнулась Агата и ступила к Болотникову. – Лихие ныне казаки, проводил бы меня домой, Иван.

Болотников подхватил молодую женку под руку и повел к Федькиному куреню. Агата тесно прижалась; веселая, улыбчивая, заглядывая в лицо, сказала:

– Хорошо мне с тобой, Иванушка.

Тот ничего не ответил, лишь почувствовал, как еще больше хмелеет от ее близости, от жаркого тела.

Вошли в курень. Агата запалила от негасимой лампадки свечу, а Болотников шагнул к двери.

– Пойду я… На баз пойду.

– Зачем же на баз, Иванушка? В курене нонче сво

бодно.

Агата близко подошла к Болотникову, глаза ее влажно и мятежно блестели.

– Давно хотела сказать тебе, Иванушка… Запал ты в душу, крепко запал, сокол. И нет без тебя мне радости.

Обвила Болотникова руками, плотно прижалась всем телом, и это прикосновение обожгло его. Унимая горячую дрожь, Иван попытался отстраниться от Агаты, но та прильнула еще теснее.

– Федька же у тебя… Федька.

– Одного тебя люблю, сокол мой. Одного тебя… Мой ты седни, мой, Иванушка!..

Глава 5 ОРАТАЙ

В один день пришли две черные вести. Вначале прискакали караульные с дозорных курганов.

– Азовцы выступили! Опустошили Маныч да Монастырский городок. Две тыщи коней свели!

Донцы взроптали:

– Неймется поганым! Мало их били. Отомстим азов-цам!

А спустя малое время – новые гонцы: пораненные, в окровавленной одежде.

– Да то ж казаки с Воронежа! – ахнули повольники.

– Стрельцов на нас бояре натравили. Сеча у застав была, многие пали, – удрученно и зло молвили ходившие за хлебом донцы.

Казаки еще пуще закипели:

– Вот вам царева милость! Измором хотят взять. С голоду передохнем!

– В города не пропущают, казаков казнят!

– То Бориски Годунова милость. Не любы ему донцы! Заставами обложил. Аркан вольному Дону норовит накинуть. Не выйдет!

– Не выйдет! – яро отозвались повольники и взметнули над трухменками саблями. – Не отнять Годунову нашу волю! Сами зипуны и хлеб добудем!

– Айда на Азов!

– Айда на Волгу!

Раздоры потонули в грозном гвалте повольницы. Атаман Богдан Васильев попытался было казаков утихомирить, но те еще пуще огневались.

– Не затыкай нам рот, Васильев! Не сам ли горло драл, что царь нам хлеб и зипуны жалует? Вот те царева награда! Вольных казаков, будто басурман, поубивали. Не хотим тихо сидеть! Нас бьют, но и мы в долгу не останемся. Саблей хлеб добудем!

Васильев в драку не полез: казаков теперь и сам дьявол не остановит. А коль поперек пойдешь – с атаманов скинут, это у голытьбы недолго. Ну и пусть себе уходят: царева жалованья все равно теперь не получишь. Пусть убираются ко всем чертям!

Одного не хотелось Васильеву – чтоб голытьба подалась на Азов. Царь Федор и Борис Годунов будут в немалом гневе, если повольница вновь начнет задорить азов-цев. Но отменить казачий поход было уже невозможно. Голытьба засиделась в Раздорах, и теперь ее ничем не удержишь,

В тот же день есаул Федька Берсень начал готовить струги к походу: конопатили и смолили борта и днища, чинили палубы и трюмы, шили паруса. Казаки взбудо-раженно гутарили:

– На море пойдем. У заморских купцов добра много. Азовские крепостицы порушим. А то и до Царьграда сплаваем. Покажем казачью удаль султану!

Свыше тысячи казаков собрались под Федькино начало, три десятка стругов готовились выйти в море.

– А ты что ж, Иван, не пойдешь с нами? – спросил как-то Берсень.

– Не пойду, Федор. У меня иная задумка.

– Жаль. А я-то помышлял воедино сходить, – огорчился Берсень. – И куда ж ты хочешь снарядиться?

– На Волгу, друже. Всей станицей так порешили.

– А может, все-таки со мной? Славно бы повоевали.

– Нет, Федор, на Волгу, – твердо повторил Болотников.

– Чего ж так? Аль азовцы мало зла нам причинили?

– Немало, друже. Но бояре еще больше, – сурово высказал Болотников, и лицо его ожесточилось. – То враг самый лютый. Нешто запамятовал, сколь на Руси от бояр натерпелись? И Дикое Поле хотят в крови потопить. Ужель терпеть?

– Бояре сильны, Иван, – вздохнул Федька. – И царь за них, и попы, и войско у бояр несметное. Уж лучше поганых задорить.

Берсень отплыл из Раздор ранним утром, а на другой день выступил и Болотников. С ним пошло около пятисот казаков. Перед самым уходом Иван забежал к Агате. Та встретила его опечаленным взором.

– Уходишь, сокол?

– Ухожу, Агата. Душно мне в Раздорах, на простор хочу.

– Душно?.. А как же я, Иванушка? Ужель наскучила тебе?.. Остался бы. Уж так бы тебя любила!

– Не жить мне домом, Агата. Дух во мне бродяжий… И спасибо тебе за привет и ласку.

Агата кинулась на грудь Ивана, залилась горючими слезами.

– Худо мне будет без тебя, сокол ты мой. Пока в Раздорах жил, счастливей меня бабы не было… Федьки смущаешься? То закинь. Один ты мне люб, Иванушка!

– Прости, Агата, казаки ждут.

– А я с тобой, с тобой, Иванушка! Хоть на край света побегу. Возьми сокол!

– Нельзя, Агата. Не бабье дело в походы ходить. Прощай.

Болотников крепко поцеловал Агату и выбежал из куреня. Нечайка кинул повод. Иван вскочил на коня, крикнул:

– С богом, донцы!

Казаки, по трое в ряд, тронулись к Засечным воротам. Держась рукой за стремя, шла подле Васютиного коня Любава. Утирая слезы, говорила:

– Береги себя, Васенька. Под пулю да саблю не лезь и возвращайся побыстрей. Да сохранит тебя Богородица!

– Не горюй, Любавушка, жив буду, – весело гутарил Васюта, а у самого на сердце кошки скребли. Не успел с молодой женой намиловаться – ив поход. Не больно-то на Волгу идти хотелось, но с Любавой не останешься. Какой же он казак, коли баба дороже коня, сабли да степного приволья? Такого на кругу засмеют. Так уж повелось на Дону – казак живет с женой лишь до первого атаманского зова.

У Засечных ворот казаки остановились, слезли с коней и попрощались с оставшимися в крепости раздорцами.

– Да пусть выпадет вам хабар, ²⁰¹ атаманы-молодцы! – радушно напутствовал повольницу Богдан Васильев. Глаза его были добры и участливы. – С богом, Болотников, с богом, славный атаман!

Иван глянул в его лицо и усмехнулся. Лукавит Васильев, содругом прикидывается, а сам рад-радешенек, что голытьба из крепости уходит. Теперь в Раздорах остались, почитай, одни домовитые, то-то Васильев вздохнет. Голытьба ему хуже ножа острого.

– Будь здоров, атаман, – сухо бросил Болотников и огрел плеткой коня. – За мной, донцы!

Казачье войско вылилось в ковыльную степь.

Над головой – ясное бирюзовое небо, впереди – синие дали, а по сторонам, по всему неоглядному простору, лаская глаз, пестрели красные маки. Пряный запах душистых, медом пахнувших цветов, синева неба и степное раздолье туманили голову, будоражили душу, наполняя ее радостным ликованьем.