Возможно, этот жестокий Город было реально изменить и добиться от него правды, но мне

смутно представлялось, как это сделать. Я посмотрела вверх с наивно-горькой мыслью: “А

вдруг именно сейчас там появятся звёзды?” Но там, как всегда, было темно. Я представила

себя с большой высоты – маленький чёрный человечек, крохотная песчинка, которую почти

невозможно разглядеть среди прочих домов полусонного города, который, конечно, только

притворяется спящим в ожидании новых жертв. “Пусть же он подавится мной!” – решила я.

Потом, разувшись, подошла к краю. Голова сразу закружилась, и я опустилась на край

крыши, свесив босые ноги.

– Надо было выпить для решимости, – услышала я за спиной чей-то иронический голос.

Это был Ветер. Его появление теперь виделось мне совершенно логичным.

– Послушай, уходи. Мне не нужна твоя помощь, – злобно сказала я. – У меня не осталось ни

капли сомнения, поэтому можешь не стараться.

– Слова, слова, слова, – сказал Ветер, запрыгнув на карниз, – но я не вижу действий.

Он шёл ко мне по краю крыши, изображая циркового канатоходца, иногда специально теряя

равновесие, становясь на одну ногу и размахивая руками. Это нешуточно действовало мне на

нервы, которые и без того были сильно расшатаны.

– Я только одного не могу понять: почему тогда в кафе ты спас мне жизнь? Может,

прояснишь напоследок хоть это?

Он подошёл ко мне вплотную и теперь смотрел на меня сверху вниз. Я вспомнила свои

слова, которые сказала Саше, когда впервые увидела его на мониторе компьютера. Он уже не

казался мне таким привлекательным. Ветер был красив какой-то жуткой красотой, а в его

чёрных ледяных глазах почти не было видно зрачков.

– Спас тебе жизнь? – усмехнулся Ветер, присев рядом со мной. – Да ты оптимистка.

– Думаю, ты понимаешь, о чём я. Скорее всего, так не должно быть, но я не чувствую себя

мёртвой.

– А хочешь почувствовать? – спросил Ветер, кивнув вниз.

– Нет! То есть не знаю... Но всё снова повторяется, здесь почти то же самое, только хуже.

Даже умерев, я не перестала умирать, и не нашла ответов. А теперь вот с ладоней исчезли

линии, я чуть не стала убийцей и... Я так запуталась!

Я почувствовала, что моя речь становится беспорядочной, и замолкла, чтобы справиться с

тем вихрем, который проносился у меня в голове. Сомнения, страхи, странные догадки,

обрывочные воспоминания яростно неслись по моим сосудам, сталкиваясь друг с другом,

разбиваясь вдребезги, образуя синтез непонятных идей и полного бреда. Я действительно

очень сильно запуталась, и уже мало что понимала. Одно лишь было ясно – нужно покинуть

этот город как можно скорее.

– Так что тебя держит здесь?

Свой жестокий вопрос Ветер задал с открыто скучающим видом. Видимо, ему хотелось

быстрее покончить со мной, но его поведение вызвало во мне обратную реакцию: “Если он

не хочет мне ничего объяснять, то пусть помучается со мной. Буду рада осложнить его

существование хотя бы на несколько минут”. Конечно, это был грубый самообман, за

которым я спрятала свои страхи.

– Боюсь, что окажусь там, – ответила я, указав в сторону мёртвого города, окружающего

Город Дождя. – Боюсь, что следующий круг ада окажется ещё невыносимей.

– Думаешь, что ты в аду?

Я внимательно посмотрела на него, стараясь уловить на его лице хоть тень подсказки или

намёка, но снова увидела лишь скуку.

– Недавно пролистывала “Божественную комедию” в книжном магазине, и не исключаю

этой мысли. А что скажешь ты? Значит, вот так выглядит ад? Он для всех такой, или только

для тех, кто совершил суицид? Почему здесь всё, почти как в игре?

Теперь я смотрела на него не злобно, а почти умоляюще.

– Согласно Данте, ты должна была превратиться в растение и страдать от свирепых гарпий.

В некотором смысле, тебе повезло.

Коротким печальным вздохом я проводила очередную жалкую попытку добиться от Ветра

признаний. Я посмотрела на свои перепачканные рукава, и заметила, что мои руки сильно

дрожат. Всё мое тело продрогло от острого холода, вонзающего в меня миллиарды стальных

иголок. Хотелось плакать, но слёз не было. Больше всего на свете мне теперь хотелось

вернуться к себе в общежитие, упасть на кровать, зарыться в тёплое одеяло, накрыть голову

подушкой и, заглушая в себе крик раненой птицы, тихо задохнуться.

– Почему ты всё это время следил за мной?

Ветер ответил не сразу, выждав долгую паузу.

– Присматривался к тебе. Ты нарушала равновесие, и я серьёзно начал переживать, что твоё

обращение никогда не настанет. Пришлось немного помочь тебе.

Я поняла далеко не всё, что сказал Ветер, но этого вполне хватило, чтобы колодец души

выпустил наружу недавно утонувшую злобу, которая увидела в нём все причины моих

страданий.

– Так это из-за тебя я чуть не зарезала человека?!

Он засмеялся, и отвернулся, чтобы закурить.

– А ты забавная. Развлекли меня ещё – расскажи подробней, где ты, по-твоему, находишься?

Ветер не собирался мне ничего говорить, но хотел поиграть. Это было понятно. Так любят

играть кошки, перед тем как разделаться с мышкой. Будь я хитрой мышкой, давно бы

одурачила кошку. Но мышка всё равно не может съесть кошку – об этом позаботилась

всесильная природа. В этом городе я, как никогда раньше, чувствую себя её игрушкой. В

мире, который я знала раньше, между людьми существуют свои различные негласные табу,

правила, законы, некоторые из них, на мой взгляд, противоречат и самой природе. Я жила по

многим из них, но однажды решила разрушить модель своего иллюзорного мира и

переступить их, чтобы очистить сознание и снова стать tabula rasa. Наверно, в чьих-то глазах

я была даже преступницей. Но как понять себя, если и не пытаться вырваться из прочных

оков, давящих на сознание? Как тогда можно увидеть себя? Некоторые находят выход –

становятся отшельниками, бегут ото всех, пытаясь вернуть себе внутреннее единство. Я

хотела стать на какое-то время затворницей, но у меня ничего не вышло, даже не удалось

спасти себя. Это трудный путь, на котором придётся сражаться не только с внешним миром,

который не терпит одиночек, но и с тем, что сидит где-то глубоко в тебе и не может без этого

мира. У кого-то получается. Кто-то попадает туда, где, возможно, никогда ничего не поймёт,

куда живые стараются часто не забредать в своих снах.

– Я точно знаю, что умерла, поэтому, если говорить обобщённо, думаю, в стране мёртвых.

– Уверена? – Ветер повернулся ко мне.

Казалось, он смотрел на меня, но взгляд его был устремлён в никуда.

– Явно не в стране чудес, – быстро ответила я, пытаясь встретиться с его глазами.

– Если только не прыгала в кроличью нору.

Мне стало больно. Конечно, глупо, но от его ответа я ждала чего-то утешительного, чего-то

опровергающего, вселяющего надежду. Разочарование, смешанное с обидой, стыдом и

злостью на себя жгло сердце. Мне часто доводилось испытывать это чувство из-за моей

привычки делиться интимными переживаниями с малознакомыми людьми, людьми, которые

вряд ли были способны понять меня. Но всё-таки я продолжала это делать с упорством

мазохистки, каждый раз протягивая чужаку осколки себя и наблюдая за тем, как он крошит

их на более мелкие части. Когда становилось совсем плохо, я искала спасение в Саше, но

хорошо понимала, что лгу сама себе, что он, в сущности, не чувствует меня: желает

подстроиться, мечтая понять, для того, чтобы вылечить меня от собственных идей и мыслей.

Его нельзя упрекать за это – он любил. Было эгоистично держать его так близко к себе,

поэтому, чтобы успокоить свою тревожную совесть, подсознание сотворило мир, где он

никогда по-настоящему не признавался мне в любви и не вёл себя, как любящий человек.