— Если бы это было так, Роби… — он отвернулся от меня, так чтобы я не могла видеть, какое впечатление произвела на него моя речь.

Мы долго молчали. Я сидела у его ног, облокотившись о скамейку, и моя рука была стиснута в его цепких сухих ладонях. Я чувствовала, как его лихорадит, и все сильнее тревожилась за его состояние. Старик же, погруженный в свои мысли, не замечал моего беспокойного взгляда.

— Вам нужно идти! — я настойчиво потрясла его. — Вы весь горите. Если протяните, то, боюсь, доставите своим родственникам намного больше радости, чем рассчитывали.

Мои слова вывели старика из оцепенения, и он попытался улыбнуться, но улыбка получилась жалкой. С трудом поднявшись, он оперся на меня, и мы побрели в сторону Китчестера. Я не могла оставить старика одного, но и приближаться к замку мне не хотелось. С каждым новым шагом мне становилось все неуютнее, и я поймала себя на том, что в нервном напряжении всматриваюсь в каждое окно, ожидая увидеть в нем размытый силуэт графа.

— Ты даже не представляешь, Роби, как я благодарен тебе за эти слова. Я не заслужил твоей теплоты и поддержки.

— Я уже сказала, вы стали мне другом! Вы хороший человек. Кроме того, своей прямотой и самоиронией вы напоминаете мне мою тетю. Редко можно встретить людей, которые не бояться говорить прямо и открыто, и смеяться, как бы плохо им не было на душе в этот момент.

— Не думал, что в сельской глуши еще встречаются такие привлекательные люди, и меня самого когда-нибудь причислят к этим редким экземплярам, — сипло рассмеялся он.

— Вам обязательно надо с ней познакомиться. Скорее поправляйтесь и приезжайте к нам в Гаден-Роуз. — я понимала, что тогда мне уже точно придется открыться ему и признаться, что я внучка графа, но в этот момент я была уверена, что наши отношения от этого не пострадают, так как мы оба слишком дорожили ими.

— Мне доставит громадное удовольствие, если ты и твоя тетя примите меня. Но еще не время. Еще слишком рано.

— Иногда, мне кажется, что вы говорите загадками и некоторые ваши фразы имеют двойной смысл. Так ли это? Или я опять иду на поводу у своего богатого воображения?

— Мы, мисс, на то и старики, чтобы мудрить и секретничать. А иных возможностей привлечь внимание молодых к нашим усохшим фигурам нам не дано. Кроме того, лукавство и озорство гораздо привлекательнее святой простоты.

— И все же, в ваших словах слышится совсем иное, чем лукавство и озорство.

Мы были на полпути к замку, когда в воротах появился всадник. Он быстрой рысью преодолел подъемный мост и, пришпоривая лошадь, устремился в противоположную от нас сторону к видневшейся вдалеке деревне. Мое сердце предательски подскочило в груди и болезненно сжалось до размеров булавочной головки. Я, не отрываясь, следила за удалявшейся фигурой и всей душой жаждала, чтобы всадник с растрепанными на ветру белыми волосами обернулся и увидел меня. В то же время я была так напряжена, что готова была сорваться с места и, бросив больного старика, без оглядки ринуться прочь, как можно дальше от столь манящего своими тайнами замка и ненавистного мне, но все же непреодолимо влекущего к себе, Дамьяна.

— Ты так вздрогнула, Роби, будто увидела привидение!

— А что у вас в Китчестере приведения гораздо активнее, чем в других частях Англии? И не только бродят ночью по замку, но и выезжают верхом на прогулку для поддержания спортивной формы? — шутливо спросила я, стараясь казаться равнодушной.

Старик выразительно хмыкнул. Он остановился отдышаться и прийти в себя. Каждый шаг давался ему с трудом. Я уже не в первый раз за это утро задалась вопросом, как в таком состоянии старик умудряется еще смеяться, шутить и поддерживать разговор.

— В умах арендаторов в последнее время мальчик, бесспорно, занял почетное место виновника всех мыслимых несчастий в округе, — заметил старичок, отдышавшись.

— Что даже переплюнул самого графа Китчестера?

— Легенда графа уже устарела. Людям требуются новые герои скандалов.

— А вы сами согласны с их мнением о Дамьене?

— Я никогда не буду согласен с тем, что исходит от светлых деревенских умов.

— По-моему вы слишком предвзято относитесь к здешним обитателям.

— Роби, за свой долгий век я наслушался столько белиберды, что имею право судить о степени развития интеллекта в нашем скромном обществе, — он сделал паузу, прерывисто кашлянул в носовой платок и им же вытер капельки пота, выступившие на лбу. — Поэтому, пока маразм не завладел моим мозгом, своему суждению я выражаю гораздо больше доверия, чем всем мнениям местных интеллектуалов.

— И каково же ваше авторитетное мнение о Дамьяне?

— Этот мальчишка далеко пойдет.

— До самой Австралии? — засмеялась я.

— Хе-хе, надо было сослать его туда еще в раннем возрасте. Может быть, к этому времени он уже перебесился и набрался бы уму разуму. Рудники и кандалы — хорошие учителя.

— Значит, вы все-таки считаете его преступником?

— Нет, упаси боже! И надеюсь, что мальчишка до этого не опуститься. Он вовсе не так плох, как хочет казаться.

— Разве? Не думаю, что найдется кто-то еще, кто согласится с вами.

— Узнаешь его поближе — согласишься!

— Не думаю, что…

— Ты, может, и не думаешь, а я думаю!

— Но…

— Достоинство девиц — редко думать или не думать вовсе. Поэтому судьбу их решают другие.

— Уж не хотите ли вы сказать, что решили за меня мою судьбу! — выпалила я на одном дыхании, не дав старику прервать меня.

— Я повторюсь: пути Господни неисповедимы…

Слова мистер Лемуэл произнес неразборчиво и тихо, давясь от подступившего сухого кашля. Усилия, какие употреблял он, чтобы поддерживать наш разговор, казалось, превышали его силы. Я заметила, что последние минуты дались ему особенно тяжело. Хоть он и крепился, стараясь выглядеть бодрым, но болезнь все больше одолевала его. Тяжелая одышка и хриплый кашель, которому конца не было, совсем измотали старика.

После приступа, стараясь по возможности придать своему лицу спокойное выражение, он произнес с меньшей, однако, против прежнего твердостью:

— Если говорить о Дамьяне, то мальчику нужно время, чтобы перебеситься и привыкнуть к другой для него жизни.

— Что это значит — другой?

— Там где Дамьян жил раньше вместе с матерью — он должен был делать все, чтобы выжить. Справедливость, честность, доброта и все другие красивости не слишком хорошие помощники в добыче куска хлеба и в каждодневной борьбе со смертью. Он слишком рано узнал взрослую жизнь, и не с самой ее лучшей стороны.

— Он жил в бедности, до того, как приехал к вам? — я была поражена этим открывшимся фактом, и сбита с толку, потому как, представляя заносчивое, высокомерное лицо Дамьяна, не могла поверить в это.

— Об этом поговорим потом, Роби! — осадил меня мистер Лемуэл, остановив тем самым поток одолевавших меня вопросов. — Я слишком устал, и уже не способен здраво мыслить. Вижу, вижу… хочется все узнать, но потерпи до следующей встречи.

Такая неожиданная концовка нашей беседы привела меня в полное замешательство. Я еле сдержалась, чтобы не высказать вслух своего возмущения, по поводу отказа старичка продолжить разговор. С другой стороны я злилась на себя за то, что не смогла спокойно выслушать своего собеседника и скрыть от него интерес к Дамьяну. Я ведь знала, что рано или поздно мистер Лемуэл заговорит о нем, и с трепетом ждала этой минуты, представляя, как буду хранить полное равнодушие и, ни капельки не волнуясь, слушать рассказ об этом неприятном, заносчивом типе.

Но теперь я поняла, что все эти мысли были попросту смешны. До сих пор предательское сердце отстукивает ритм конских копыт, а перед глазами встает беловолосый всадник, растаявший в утренней дымке. Даже те несколько секунд, когда он выехал из ворот и умчался вдаль, принесли мне мучительное волнение и тревогу. Безумно хотелось узнать о нем все, что только возможно!

Мы в молчании подошли к воротам и остановились на широком, растрескавшемся от сырости и времени подъемному мосту. Издали я не могла представить себе реальных размеров крепостной стены и ворот, но сейчас, стоя прямо перед замком, у меня захватило дух от их мощи. Неизгладимое впечатление произвели уродовавшие серый камень стен боевые шрамы, оставленные осадными орудиями. Местами эти выбоины были запорошены комьями грязи, а из трещин в каменной кладке пророс жухлый мох, отчего создавалось ощущение крайней ветхости. Прямо над нами на воротах крепился геральдический щит, заостренный сверху и с выступающими краями. С обеих сторон его поддерживали вырезанные в камне львы с веточками роз в зубастых пастях. Распустившийся бутон розы, покоившийся на двух перекрещенных знаменах, также являлся главной составляющей фамильного герба Китчестеров. Несмотря на то, что от времени цвета поблекли и потерлись, все еще можно было рассмотреть детали и прочитать заглавную надпись, выписанную строгими прямыми буквами: "Semper immota feles!".