А по правому борту тоже за горизонтом лежит берег Ливии. И на нем стоит большой белостенный город Триполи.

Когда-то я часами бродил по набережной Триполи. Ее окаймляют высокие королевские пальмы, в жаркий день хорошо укрыться под их ажурной влажной тенью и смотреть в просторы Средиземного моря. Отсюда, с африканского берега, оно такое же доброе, умиротворяющее, как и с той европейской стороны. В Анголе еще шла война за освобождение. Редакция меня послала туда. Мне предстояло добираться из Лагоса, столицы Нигерии, в Луанду, тогда сделать это было непросто, пришлось с западного берега Африки лететь на ее северный, в Триполи, а уже отсюда с оказией через весь континент снова на атлантическое побережье, только значительно южнее экватора — в Луанду. Из Лагоса в одном со мной самолете летел ответственный сотрудник МИД СССР Анатолий Николаевич Николаев. Я с ним был знаком давно. В начале шестидесятых он был советским послом в Таиланде, мне приходилось временами наведываться в Бангкок, и я всегда встречал там добросердечие и гостеприимство посла — в тамошней маленькой советской колонии рады каждому соотечественнику, они прибывают туда редко.

Получилось так, что все мои поездки через Бангкок были связаны с войной. В столице Таиланда я останавливался, когда летел в Индонезию, которая вела войну против голландцев за освобождение Западного Ириана. В другой раз оказался в Бангкоке проездом — когда добирался из Лаоса в Индию. В Лаосе шла война — правые, поддержанные американцами, подняли мятеж против законного правительства, захватили власть в столице страны — Вьентьяне. Мы, трое советских журналистов, были посланы в горы, где действовали партизанские отряды Патет Лао, противостоящие мятежникам, оттуда нам удалось перелететь через линию фронта во Вьентьян, в противоборствующий лагерь, а затем переправиться на тот берег Меконга и поездом через весь Таиланд добираться до Бангкока. Вся эта длинная поездка была непростой — война есть война, мы навидались разного, и было что рассказать, когда в советском посольстве попросили выступить перед коллективом. Помню, слушая нас, посольские женщины ужасались: вроде бы на планете мирное время, а повсюду от пуль умирают люди…

Много лет прошло с того времени, как я в последний раз встречался в Бангкоке с Анатолием Николаевичем. И вот встретились снова в салоне самолета, летящего над просторами Африки. И наш разговор в пути был опять же о войне — она, треклятая, неизменно о себе напоминает. Незадолго перед этим полетом я был в Котону, главном городе Народной Республики Бенин. Прибыл туда сразу же после того, как бенинцы отбили налет белых наемников, которые под покровом ночи высадили здесь воздушный десант. Выполняя волю своих нанимателей, десант головорезов намеревался свергнуть правительство молодой африканской республики. Едва я сошел с трала самолета, как мне в грудь наставили дуло автомата: документы! Каждый белый был под подозрением! Возле дворца президента валялись осколки мин, пустые автоматные гильзы и битое стекло из окон. В домах трудового люда города оплакивали погибших.

И вот из одной африканской страны, где только что отгремели выстрелы, я направлялся в другую, где выстрелы еще продолжаются.

— Мы надеялись, что они отгремели окончательно в сорок пятом, — говорил мне в самолете Николаев. — А они продолжаются. И будут продолжаться. Так уж устроен наш мир. И правое и неправое дело защищается пулей.

В Триполи мы встречали Первомайский праздник. А третьего мая я улетал с побережья средиземноморского снова к атлантическому. На праздничном вечере в саду посольства ко мне подошел Николаев.

— Значит, послезавтра?

— Послезавтра.

Он помолчал, опустив голову и насупившись:

— Вы там поосторожнее! Пуля всюду дура — что в Лаосе, что в Анголе, — задумчиво взглянул на меня. — Слава богу, хоть здесь, в Ливии, тихо! Вроде бы отвязались от них. Им бы с десяток спокойных лет, чтобы подняться в рост!

И вдруг оживился:

— Как преобразился Триполи! Вам удалось его осмотреть?

— Побродил по набережной немного.

— Немного не годится. Надо посмотреть все самое примечательное в городе. Я попрошу, чтобы завтра вам дали посольскую машину. Да и отдохните под здешним мирным небом перед поездкой на войну. Быть в Триполи и не осмотреть город! Так нельзя! Вам как журналисту такая поездка обязательно когда-нибудь пригодится.

И вот сейчас, когда я пишу эти строки, то вспоминаю слова Анатолия Николаевича «когда-нибудь пригодится». Пригодилась для того, чтобы написать эти страницы. Посольский шофер меня возил как раз в те районы Триполи, которые семь лет спустя будут подвергнуты бомбардировке с американских самолетов, прилетевших со стороны моря. Тогда оно мне казалось таким мирным.

Корабельный шлях густ — суда идут в «затылок» друг другу. И каких только флагов не увидишь на мачтах! Встретил даже судно под флагом Ганы. А ведь, кажется, недавно в ганском порту Тема присутствовал на подъеме флага на первом торговом судне, ставшем ганской собственностью. Оно было небольшим и отваживалось ходить лишь в недалекие от Ганы африканские порты. Это, встреченное у берегов Италии, тоже не великан, но вполне солидный сухогруз. Шел впереди нас и вдруг стал менять курс, поворачивая влево. Должно быть, во Францию. Может быть, в Марсель? Марсель… Где-то тут не так уж далеко этот приветливый французский город.

И вдруг вспомнилась его набережная, темные стены старинного форта, прикрывающего вход в старую гавань, отданную под катера и яхты, по берегам гавани великое множество кафе, ресторанчиков, магазинов. В одном из книжных магазинов с обложки книги на прилавке взглянуло на меня милое лицо женщины, такое знакомое, что я вздрогнул. Мадлен Риффо! Ее книжка! Я полистал странички и поскорбел: не знаю французского! О чем очередная книга Мадлен? Может, об ее удивительной юности? В оккупированном гитлеровцами Париже она на велосипеде подъехала к резиденции гитлеровского генерал-губернатора в тот момент, когда он выходил из дома, и разрядила свой пистолет ему в грудь. Ее приговорили к смерти. Перед казнью она бежала из тюрьмы и снова в подпольных отрядах франтирьеров сражалась с врагом. Она стала героиней Франции. Пабло Пикассо нарисовал ее портрет и под ним сделал надпись: «Мадемуазель де Франс», — отважная девушка удостоилась великой чести — стать олицетворением своей родины. Когда оасовцы, правые французские экстремисты, подняли в Алжире мятеж, Мадлен Риффо, корреспондентка «Юманите», оказалась их пленницей. Ее снова приговорили к смерти. Она снова бежала. Когда во Вьетнаме началась война за освобождение от французского колониализма, корреспондент «Юманите» Мадлен Риффо оказалась в отрядах народно-освободительной армии Вьетнама, и тогда в Париже ее объявили государственной преступницей — за поддержку «врага».

Впервые я познакомился с Мадлен Риффо на фотографии, которую мне в Ханое показал боевой вьетнамский генерал. «Это мой друг!» — сказал он. Несколько лет спустя я встретился с Мадлен воочию в Москве. Была осень, был холодный ветер, а Мадлен упорно не признавала ни платков, ни беретов, невысокая, складная, девичьи хрупкая, женственная, с прекрасным открытым лицом, она шла по московским улицам в плаще нараспашку с развевающимися черными волосами, и прохожие оборачивались ей вслед. Шла по Москве Мадемуазель де Франс. Однажды я отвез ее на дачу к академику Капице. Петр Леонидович хорошо говорил по-французски и поразил Мадлен знанием современной французской литературы. Выдающийся ученый и героическая дочь Франции подружились с первых минут знакомства.

Когда я отправлялся в это путешествие, Петр Леонидович мне сказал: «Увидите во Франции Мадлен, передайте ей привет от ее поклонника из Москвы». Но во Франции в этот раз я увидел Мадлен лишь на портрете в книге в марсельской книжной лавке. Сама она была в Париже. А что, если позвонить ей в Париж? Немолодой хозяин магазинчика говорил по-английски. «Пожалуйста! Я мигом вас соединю, — заулыбался он. — Услышать голос такой женщины — великая честь». Не прошло и пяти минут, как в его руке уже был листок с номером домашнего телефона Мадлен. Но нам не повезло: ее аппарат не ответил. Я попросил хозяина попробовать позвонить в Париж Мадлен Риффо попозже и, если она ответит, передать ей привет от ее московских друзей. Хотел оставить деньги за междугородный переговор, но хозяин наотрез отказался их брать. Больше того, отказался брать деньги и за книгу Риффо. «Мне приятно оказать маленькую услугу другу такой замечательной француженки. Ведь мой отец когда-то тоже сражался в отрядах маки».