Жаклин не отходила от моей постели и только приговаривала:

—

Что с тобою? Что с тобою? Ты пугаешь меня!

В полдень появился полковник Парасейчук. Конечно же он совершенно не ожидал застать меня в полуживом состоянии. У меня был жар, я метался в лихорадке, но, слава богу, не терял ясности ума.

Полковник рассказал, что на Трех Горах собрался народ — десятки тысяч людей, и того гляди начнутся волнения из-за того, что московский главнокомандующий не явился на им же объявленный сбор.

—

Пойду посмотрю, что творится на Лубянке, — сказал Олег Николаевич. — Что там граф Ростопчин?

—

Он обещался попросить полковника Розена, чтобы забрали графиню де ла Тровайолу в Санкт-Петербург, — прошептал я.

—

Вы держитесь, держитесь, братец вы мой, — полковник сокрушенно покачал головой. — Что ж за напасть?! А я пойду, заодно и насчет отправки графини в Петербург похлопочу.

Вернулся он через час, а вместе с ним крайне взволнованный Булгаков.

—

Такие дела, Андрей Васильевич, — сказал полковник Парасейчук. — Графа Ростопчина отравили.

—

Как отравили?! — застонал я, охваченный ужасом.

—

Не насмерть, не насмерть, — успокоил меня полковник.

—

Те же симптомы, что и у вас, — сказал Александр Яковлевич. — Картина совершенно ясная. Его сиятельство как про ваше состояние узнали, сразу же все поняли.

—

Что? Что? — пробормотал я.

—

Кто-то подсыпал яду в чай его сиятельству, — сообщил Булгаков. — Он как про вас узнал, так сразу и сказал: если бы Андрей Васильевич половины чая моего не выпил, быть мне сейчас на том свете! Поделили по-братски, называется.

—

Вот так доподлинно, слово в слово и сказал, — подтвердил полковник Парасейчук.

—

А кто же, кто подсыпал? — спросил я.

—

Следствие… — начал Булгаков.

—

Да какое теперь следствие! — перебил его полковник Парасейчук.

Меня прошиб холодный пот, и я вздохнул с облегчением, почувствовав, как жар начинает спадать.

Физически я еще был слаб, даже разговоры утомляли меня. Чтобы не скучал, Жаклин принесла мне «Московские ведомости».

—

Номер семьдесят, — сказала она. — Считай, юбилейный выпуск.

—

Сдается мне, он будет последним, — пробормотал я, разворачивая газету.

На глаза попалось сообщение: «Государь император в минувшую среду 21-го числа ввечеру возвратился из Або в вожделенном здравии».

Я вспомнил, как его величество приглашал меня в поездку.

Heus

-

Deus

, как давно это было!

Просмотрев газету целиком, я обнаружил, что о ходе военных действий в ней говорилось под очевидным влиянием цензуры. «Московские ведомости» рассказывали о стычках с французами Витгенштейна, Тормасова и генерал-губернатора Риги Магнуса Густава Эссена. Они прочно удерживали позиции, прикрывая северное направление. Но что за дело было москвичам до застрявшего под Ригой корпуса генерала Макдональда, когда вся остальная Великая армия уже стояла под стенами Москвы?!

Граф Ростопчин собирал ополченцев на Трех Горах, но в то же время боялся откровенными сообщениями потревожить умы горожан. Впрочем, московским главнокомандующим был он, — ему было виднее.

Улучшение оказалось краткосрочным. Лихорадка с новой силой охватила меня. Ночь провел я в мучениях, к телесным страданиям добавились моральные: я переживал, что светлейший князь ждет моего доклада, а я не в силах подняться с постели. Утешал себя тем, что исполнил и повеление государя императора, и просьбу фельдмаршала, а то, что доложить не сумел — уж не обессудьте.

И все же Яков Иванович де Санглен в расчетах не ошибся. К полудню эта жуткая

febris

intermittis

отпустила меня. Вдруг я почувствовал себя вполне здоровым, и только не мог избавиться от страха, что лихорадка вернется.

В эти минуты со мною находился надворный советник Косынкин.

—

Ты подсыпал порошок Ростопчину? — будучи в ужасе от догадки, шепотом спросил он.

—

Молчи! — приказал я. — Видишь, я и сам отведал этого чая!

Потрясенный Вячеслав покачал головой.

—

Нужно было как-то остановить эту затею на Трех Горах, — признался я.

—

Да уж, там такое было! — вновь покачал головою Косынкин. — Дом Настенькин совсем рядом ведь. Генерал-губернатора там так и не дождались, а народ-то разгорячился! Думали, пойдет все подряд громить. Так братец Настенькин чуть не обделался со страху.

Дверь скрипнула, появилась Жаклин.

—

Ты вот что, Вячеслав, ступай к генерал-губернатору, — попросил я. — Пусть пришлет коляску, чтобы отвезла меня за Дорогомиловскую заставу. Я все же должен повидать Михаила Илларионовича.

—

Никуда тебя не отпущу! — заявила Жаклин.

—

Прости, прости меня, солнышко, — я коснулся губами ее височка. — Но я должен ехать! А тебе давно пора покинуть Москву.

—

Вячеслав Сергеевич обещался помочь с подводами, — сказала Жаклин.

Косынкин с готовностью кивнул.

—

Едем вместе с Моховыми, я обо всем договорился! Гавриил Кириллович оказался весьма любезен, а Настенька — так просто счастлива, — заверил нас Вячеслав.

—

Что ж, тогда ступай на Лубянку, попроси от моего имени коляску: Федор Васильевич непременно даст, — сказал я.

Косынкин ушел, и его сменил полковник Парасейчук.

—

Андрей Васильевич, слава богу, вижу, на поправку пошли! — обрадовался он.

—

Как там наша пленница? — спросил я, когда мы остались наедине.

—

Жива-здорова, присматриваем за ней. Никуда теперь не денется, — поведал полковник.

—

Как она держится? — спросил я.

—

Спокойна, совершенно спокойна, — сказал Парасейчук.

—

Это подозрительно. Олег Николаевич, будьте осторожны! Ох, что-то не верится мне, чтобы Алессандрина сдалась так просто! Ладно, недолго осталось. Завтра полковник Розен заберет ее и препроводит в Петербург. Главное, чтобы она ничего не знала! Чтобы для нее это стало неожиданностью!

—

Да вы не беспокойтесь, Андрей Васильевич, вы себя берегите.

—

Я теперь в главную квартиру собираюсь, — сказал я. — Должен доложить фельдмаршалу лично.

Полковник помялся, сцепив пальцы, посмотрел на меня с неодобрением: наверное, хотел предложить свою помощь, подменить меня с докладом фельдмаршалу. Но не решился.

—

Кутузов теперь в Филях, я узнавал, — сообщил он.

—

Значит, поеду в Фили, — сказал я.

В Филях я узнал, что фельдмаршал собрал военный совет и освободится нескоро.

—

Они в избе Фролова, — сообщил мне незнакомый словоохотливый прапорщик.

Впрочем, место, где заседали генералы, можно было легко найти без подсказки. Вокруг новенькой, крытой свежей соломой избы собралось множество офицеров, во дворе было тесно от колясок и лошадей, у крыльца на часах стояли преображенцы.

Сопровождаемый любопытными взглядами, я подошел к часовым и потребовал вызвать адъютанта фельдмаршала.

—

У меня срочное донесение главнокомандующему. Пропустите, — потребовал я. — Фельдмаршал ждет меня.

—

Доложу дежурному генералу, — буркнул один из преображенцев.

Он приоткрыл дверь, что-то сказал кому-то, послышались шаги, и на крыльцо вышел Паисий Кайсаров, молодой человек, которого Михаил Илларионович уже лет шесть как таскал всюду за собою в качестве адъютанта. На его плечах красовались эполеты, окантованные толстым шнуром.

—

Уже генерал! — воскликнул я.

—

Произведен в генерал-майоры двадцать шестого августа, — с гордостью ответил Паисий и важно добавил: — Идет военный совет, придется подождать.

—

Ты бы шепнул его светлости обо мне. На всякий случай, — попросил я.