—

Ты чудо! Ты чудо, чудо! — восклицал он, осыпая ее поцелуями.

—

Слава, Слава, все хорошо! — Анастасия Кирилловна потянулась вверх, и он помог ей встать на ноги.

В доме стоял нестерпимый жар. Огненное кольцо грозило замкнуться вокруг нас.

—

Скорее! На улицу! — приказал я.

Мы выбежали из дома. И в тот момент, когда распахнули дверь, огонь за спиною вспыхнул с тысячекратной яростью.

—

Простите меня, — с застенчивой улыбкой спокойно произнесла Анастасия Кирилловна.

—

Он уехал без нас, — воскликнул Косынкин.

Груженые подводы катились прочь. Над передней телегой возвышалась спина Мохова, он с яростью размахивал рукой, погоняя лошадь. За подводами, придерживая руками поклажу, бежали слуги.

—

Столько добра везет, — тихо промолвила Анастасия Кирилловна. — А оно теперь ничего не стоит. Разве что лихие люди жизни лишат ради этих вещей. Нужно было раненых вывозить. — Немного помолчав, она добавила: — И детей.

Огонь вырвался наружу, из окон повалил дым. Начал собираться народ. Лица зевак сияли от радости. Из толпы доносились восторженные крики:

—

Вот так! Знай наших! На-кось, мусье, выкуси!

Анастасия Кирилловна с удовлетворением смотрела

на пылавший дом. Одобрительные возгласы зевак принесли ей успокоение.

Я отвязал коня, взял его под уздцы, и мы двинулись к Арбату.

—

Так… — протянул я. — Мы остались без транспорта.

—

Простите меня, простите, — повторила Мохова.

—

Анастасия Кирилловна, я восхищен! Восхищен вами, — сказал я.

—

Но ваша семья, ваши дети! Вы расчитывали на нас, — сокрушенно произнесла она. — Я не думала, что Гаврюша так расстроится.

—

Гаврюша, — брезгливо фыркнул Косынкин.

В душе я сожалел о том, что из-за жертвенного жеста моя семья осталась без транспорта. Но осудить Анастасию Кирилловну не мог и более того — действительно восхищался ее поступком.

—

У меня такое чувство, — сказал Косынкин, глядя на толпы беженцев и армейские ряды, покидавшие город, — что все они движутся прямиком в ад, в самое пекло.

—

В аду окажутся те, кто не успеет сбежать, — прошептала Анастасия Кирилловна.

«Черт побери! Вы говорите о моей семье, о моей жене, о моих детях!» С этой мыслью я вскочил в седло, сказав:

—

Вот что! Ступайте на Петровку! А я поскачу к Ростопчину! Здесь действительно будет ад! Помнится, Федор Васильевич говорил, что со мною готов штурмовать врата ада. Что ж, он не откажет в помощи!

—

Боюсь, в такие минуты генерал-губернатору не до частных случаев, — покачал головою Косынкин.

—

In

a

worce

case

^[58]

придется выходить из города пешком, — сказал я. — Только нельзя говорить по-французски. Ладно, встретимся на Петровке.

Глава 30

Во дворе дома генерал-губернатора собралась толпа. Чем-то жутким веяло от нее. По каким-то признакам, еще не осмысленным, было ясно, что эта толпа жаждет крови и не успокоится, пока не получит жертву. И самое ужасное, что столпившиеся здесь люди уже не различали своих и врагов. Толпа готовилась растерзать любого — дай только повод! И повод малейший! Да самой ничтожной причины будет достаточно.

В стороне я заметил полицейского офицера. Я не знал его имени, но лицо показалось знакомым: должно быть, он участвовал в деле Ключарева или в вызволении меня из плена, — словом где-то наши пути пересекались. Я спешился и подвел к нему коня. Увидев меня, офицер невесело улыбнулся.

—

Вот что, сударь, присмотрите за моей лошадью, — попросил я. — А мне нужно попасть к графу.

Офицер трясущейся рукой взял под уздцы лошадь и сказал:

—

Опасно, ваше сиятельство, добром там не кончится.

—

Вижу, братец, но делать нечего, я рискну, — ответил я.

—

Спаси вас Бог, — прошептал полицейский.

Я вошел во двор и, огибая толпу, двинулся к входу. Несколько красных от перепоя физиономий покосились на меня. Я шел, стараясь ни с кем не встречаться взглядами. Толпа гудела, доносились отдельные выкрики: кричали об измене, о том, что следует покарать тех, кто довел дело до нынешнего состояния. Я знал, что в любую секунду ярость черни может обратиться на меня. Достаточно кому-нибудь бросить небрежное замечание в мой адрес — и толпа разорвет меня на части.

Но мне повезло. Я вошел невредимым в дом генерал- губернатора и, отирая холодный пот, взбежал на второй этаж. Здесь я встретил полковника Брокера и юного Сергея Федоровича, сына графа Ростопчина. От Адама Фомича несло тяжелым винным духом.

—

Свинство, Андрей Васильевич, грязное свинство, — тяжелым голосом вымолвил он.

—

Это вы к чему? — спросил я.

—

Мы с Ивашкиным ночь били бочки с вином. — тяжелым голосом вымолвил он. — Разгромили весь винный двор. И что же?! Мы думаем, как спасти этих людей, а они! Они пили вино прямо из сточных канав! А двое! И что вы думаете, кто эти двое?! Наши же пожарные! Им поручалось разбить бочки, не допустить пьянства! Так эти двое упились до того, что утонули в канаве! А теперь эта же чернь собралась здесь! Они смеют требовать ответа от генерал- губернатора!

—

Что ж, Адам Фомич, — промолвил я, довольный тем, что в этот раз не я испортил ему настроение, — в такое время все зверство и выходит наружу.

Он покачал головой и сказал:

—

А сейчас я к Красным воротам — вывозим пожарную команду, пойдем по Калужской дороге. А вы?

—

Сейчас разберусь, — я кивнул на гостиную, где через открытую дверь увидел графа.

—

Москву придется сжечь, — сказал Сергей Ростопчин. — Всю ночь план составляли с папенькой.

Участие в столь грандиозном деле льстило тщеславию молодого человека. Он снисходительно поглядывал на полковника Брокера, так взволновавшегося из-за утонувших с перепоя пожарных. Эх, если бы его отцу, генерал-губернатору, хоть толику этих чувств!

—

Ну, Бог в помощь, — сказал полковник, и мы обнялись на прощание.

Граф Ростопчин стоял у окна и наблюдал за толпой. Чуть в стороне переминался с ноги на ноги бледный полицейский офицер Волков.

—

Как вы прошли? — спросил он меня.

—

Прошел, — только и ответил я.

Генерал-губернатор обернулся на мой голос, смерил меня удивленным взглядом, вновь уставился в окно и промолвил:

—

Ну так что же в ней такого, в этой шпионке? Теперь-то ты можешь сказать?

—

Ваше сиятельство, она собирала сведения о расположении провиантских магазинов и складов, с этой целью завела любовную связь с генералом-провиантмейстером и даже пользовалась доверием принца Ольденбургского, — объяснил я.

—

Склады, говоришь, — вздохнул граф Ростопчин.

—

Именно так, ваше сиятельство. Принц Ольденбургский как тверской губернатор обустраивал провиантские склады. И ее интересовали именно они — склады и магазины, расположенные на пути в Санкт-Петербург. Наполеон прекрасно понимает, что мы оставим ему пепелище на месте Москвы…

—

Ишь ты! Мы! — обронил граф Ростопчин.

В его голосе звучал сарказм, но я не обратил внимания на это и продолжил:

—

Чтобы воодушевить свою армию, Наполеон тешит солдат и генералов обещанием продолжительного отдыха в Москве. Но сам-то он понимает, что Москва — это ловушка. Он готовится совершить немедленный бросок на Петербург. Но для этого ему понадобится запас продовольствия. Вот почему для него столь важны сведения, собранные итальянской графиней. Важны настолько, что он приказал ей прекратить контакты с другими агентами и просто ждать в Москве. Ее сведения представляют для него ценность только теперь, когда он займет Москву и сможет отсюда двинуться на Петербург.