—

Андрей! — Федор Васильевич неожиданно повернулся и выкрикнул мне в лицо: — Ты предал меня!

—

Ваше сиятельство… — оторопел я.

—

Ты предал меня! Я все понял! Вороненко мне рассказал! Кутузов только и ждал твоего доклада! И сразу же объявил об оставлении Москвы! А ты! Ты знал все заранее! И не сказал! Мне не сказал!

—

Ваше сиятельство, я был связан словом. Я дал слово государю императору, — попытался оправдаться я.

—

Подойди сюда! — властно приказал граф.

Я повиновался. Он схватил меня под руку и рывком повернул к окну.

—

Ты видишь этих людей?! Видишь?! — Генерал-губернатор кивком указал на толпу.

—

Ваше сиятельство, там собрался пьяный сброд…

—

Пьяный сброд?! — разозлился граф Ростопчин. — Это и есть Москва! А ты думал?! Эти люди в отчаянии! А ты говоришь, пьяный сброд! И довели их до этого состояния в первую очередь обманом! Думаешь, они Наполеона испугались?! Они нас испугались! Они видят, что мы предали их! А разве не так?

—

Ваше сиятельство…

—

И как такое возможно?! Обмануть меня, московского главнокомандующего! Ты понимаешь, что это такое?! Да вы этим обманом нанесли вреда больше, чем все шпионы вместе взятые! Ты это понимаешь? Кутузов, старая лиса, черт бы его побрал! Говорил, что без боя Москву не отдадим! И что я делал? Я разворачивал госпитали, потому что знал, что будут раненые! Я налаживал пекарни, потому что солдат нужно кормить! Я… — Граф Ростопчин махнул рукой. — А теперь выясняется, что я только время зря потратил! И нужно было делать все ровно наоборот: вывозить раненых, москвичам нужно было сказать, чтобы бежали отсюда! А у меня тут черт знает что! — Он гневно сверкнул глазами и вдруг срывающимся голосом добавил: — У меня тут еще и царевны грузинские!

Граф с остервенением ударил по стене, смерив меня злым взглядом.

—

Твоя жена, дети уже далеко отсюда! — он кивнул в окно. — А эти люди здесь!

—

Моя жена и дети дома на Петровке, ехать нам не на чем, а посвящать раньше времени в тайну я не имел никакого права, — сдерживая гнев, ответил я.

—

Твоя Жаклин и дочери до сих пор в Москве? — изумился граф Ростопчин.

—

Да, они дома, у нас нет транспорта.

Генерал-губернатор тяжело выдохнул, посмотрел на

меня с некоторым сочувствием и мстительным голосом произнес:

—

Вот эту твою итальянскую графиню и бросить бы толпе! А я отдал ее Розену. — Он повернулся к полицейскому офицеру: — Где Верещагин?

—

Привели. — Голос Волкова дрогнул. — Внизу, должно быть.

Граф вышел на балкон и обратился к собравшимся внизу людям. Я услышал его твердый голос, но слов не разобрал. Испуганный Волков подбежал к окну. С изумлением мы увидели, как толпа присмирела, мужики сняли шапки, гвалт прекратился, а доносившийся гул звучал одобрительно.

Граф Ростопчин вернулся в гостиную и решительными шагами направился к выходу, бросив на ходу:

—

Ступайте за мной!

Волков засеменил следом, на ходу увещевая генерал- губернатора:

—

Ваше сиятельство, это опасно. Ваше сиятельство, экипаж готов, ждет у заднего входа…

—

Идемте вниз! — перебил его граф Ростопчин.

Мы вышли на крыльцо. Толпа надвинулась на нас, граф Ростопчин поднял руку, и люди остановились. Я спустился по ступенькам, встал сбоку и увидел, как с другой стороны полицейские драгуны подвели двух человек, закованных в кандалы. От предчувствия чего-то страшного все внутри у меня похолодело.

—

Ребята, — обратился генерал-губернатор к толпе, — вот единственный изменник из всех москвичей! Тот, кто предал Отечество!

Он указал на молодого арестанта в потертом, некогда щегольском лисьем тулупчике. Тот стоял, ссутулившись и понуро свесив голову. Отчего-то внимание мое сосредоточилось на его тонкой, чуть ли не детской шее.

—

Это Верещагин! Из-за него погибает Москва! Он предал своего царя и Отечество!

При этих словах молодой человек приподнял голову. Он смотрел снизу вверх на генерал-губернатора, и в глазах его блестела обида. Видно было, что он считал себя невиновным, незаслуженно наказанным, и чувство собственного достоинства еще сохранилось в нем и побуждало его доказывать свою правоту.

—

Отдаю его на ваш суд! — громко выкрикнул граф Ростопчин.

Толпа замерла, чтобы в следующее мгновение броситься на несчастную жертву. И во время этой секундной паузы прозвучал голос Верещагина:

—

Ваше сиятельство, грех вам будет.

—

Руби его! — яростно приказал граф Ростопчин полицейскому офицеру.

Тот явно не предполагал такого оборота и замешкался, с какою-то трусливой надеждой глядя на толпу, словно надеялся, что чернь разорвет несчастного раньше, чем он обнажит оружие.

—

Руби! — еще громче закричал граф Ростопчин.

Офицер выхватил палаш и неловко, плашмя ударил

несчастного по голове. По лицу Верещагина полилась кровь, глаза округлились, кажется, от удивления, словно он все еще не верил в происходящее.

Озверевшая чернь навалилась на него. Доносились удары, ругань, несчастный несколько раз вскрикнул. Толпа напирала, каждому хотелось непременно добраться до жертвы. Те, кто прорвались к крыльцу позднее, приняли за предателя кого-то из своих же, кто успел замараться кровью. И теперь драгуны вырывали несчастных, спасая их от расправы.

В какой-то момент вспомнили про второго арестанта, обступили и его. Удивление прокатилось по толпе: вот же, чуть было друг друга не растерзали, а второго предателя упустили из виду.

Тот отступал к стене, с животным ужасом глядя на окровавленную кучу, в которую превратился только что живой человек. Полицейские драгуны попятились, приготовившись отскочить от намеченной жертвы, чтобы самим не стать жертвами человеческого зверства.

И вдруг раздался голос графа Ростопчина:

—

Стойте, ребята, стойте! Это француз! Мутон!

^[59]

Давайте отпустим его. Пусть бежит к своим, пусть расскажет, что он видел! Пусть скажет, как мы поступили с единственным предателем!

И толпа остановилась, словно остыла, одобрительные голоса послышались со всех сторон. В это мгновение что-то странное произошло со мною. Мне хотелось вслед за растерзанным купеческим сыном выкрикнуть Федору Васильевичу: «Грех вам! И прощения не будет!» И в то же время я проникся чувством уважения к его силе, к той власти, которую он имел над толпой, и за это чувство мне сделалось стыдно.

По приказу генерал-губернатора кандалы с француза сняли. Он, дрожащий и бледный, прижался к стене, явно не понимая, что происходит.

—

Беги, баран, беги! — вдруг сорвалось с моих уст.

В голосе моем звучало отчаяние. Но толпа подхватила мой крик, раздалось улюлюканье, свист.

—

Беги, баран, беги!

Наконец-то несчастный мутон понял, что его отпускают, и бросился прочь.

Кто-то из толпы начал вновь пинать уже мертвого Верещагина. А я смотрел на окровавленный труп, и слова графа Ростопчина звучали в моей голове: «Вот эту твою итальянскую графиню и бросить бы толпе! А я отдал ее Розену».

А затем я вспомнил рассказ Ривофиннолли, как Розен и Ланг добросовестно исполнили приказ де Санглена и убили Алину Коссаковскую.

Я отыскал глазами графа Ростопчина — он садился верхом на коня. И тогда я бросился прочь со двора. На выходе я столкнулся с Вячеславом Косынкиным.

—

Ну что? — спросил он.

—

Вячеслав, беги на Петровку, скажи, чтоб не ждали меня! Уходите из Москвы! Уходите, как придется, а я догоню!

—

А ты, ты куда?! — крикнул он.

Я подбежал к полицейскому, сторожившему моего коня.