—

А с Жаном-то что? — спросил я.

Мартемьяныч выдал тоскливую улыбку. Выяснилось, что с мосье Каню никакой трагедии не случилось, разве что трагифарс, и, что вполне соответствовало духу канальи. Накануне он заявил, что отправляется по делам. Дуняша, бог весть когда успевшая влюбиться в него до беспамятства, не желала отпускать мил-друга одного, ибо одинокие прогулки по Москве нынче вредны для здоровья французских граждан. Каналья решительно отмел ее заботу, пошел один. Однако же самоотверженная девица позвала дворового мужика Федьку, и они тайком на некотором удалении последовали за Жаном. Путь его был недалек и закончился в Глинищевском переулке.

Словом, выяснилось, что каналья навещал французскую актрису. Оскорбленная в лучших чувствах Дуняша вернулась домой и в сердцах желала Жану, чтобы московские патриоты намяли ему бока где-нибудь по дороге от Глинищ до Петровки. Но каналья благополучно вернулся, тогда Дуняша раскрылась и устроила ему головомойку. Тихой семейной ссоры не получилось, скандал вышел настолько шумный, что даже хозяин дома вмешался. Сергей Михайлович занял сторону оскорбленной добродетели и заявил Жану, что не отдаст девицу за проходимца, который днем говорит о свадьбе, а вечером посещает каких-то певичек.

А далее случилось невообразимое. Подлый французишка вдруг объявил, что натерпелся довольно унижений и уходит от нас, чтобы воссоединиться с соотечественниками и вернуться в Москву в качестве победителя под знаменами Бонапарта.

—

А Сеньку-то я в деревню посылал, он поздней ночью воротился, не знал ничего, — закончил Мартемьяныч.

Его рассказ шокировал меня. На несколько минут я потерял дар речи. Так вот откуда черные круги под глазами Дуняши! Вот почему пустовала комнатка, отведенная для камердинера!

—

Ну? Говорил же я, шельмец он, — сказал я, возвращаясь к нашему спору, когда Мартемьяныч предлагал женить мосье Каню на Дуняше.

Сергей Михайлович только вздохнул.

—

Ну, француз, он и есть француз, — равнодушно заметил Косынкин.

А мне сделалось совершенно тоскливо, когда я осознал, что, наверное, уже никогда больше не увижу Жана Каню, бывшего сперва моим гувернером, а потом камердинером. И горько было оттого, что он ушел вот так: не предупредив ни о чем, не попрощавшись, да еще и с затаенными обидами. Французишка так и стоял у меня перед глазами, с вытянутыми трубочкой губами, словно хотел щипнуть себя за усы. Унижений он тут натерпелся! Это кто же и когда, скажите на милость, его унижал?!

—

Француз французом, — промолвил я, — но мне и в голову не приходило, что он готов проливать свою кровь ради безумных идей корсиканского выскочки.

—

Да ты не волнуйся, — сказал Косынкин. — Он до своих не доберется. Народ не церемонится с французами. Тебя купцы чуть было не повесили под носом генерал-губернатора, а там по дорогам столько всякого сброда ходит, разбойников, мародеров! Его, поди, уже и в живых-то нет.

Косынкин думал, что утешил меня.

—

Что вы такое говорите?! — возмутилась Жаклин.

—

Виноват, простите, сударыня, война, — Косынкин потупился.

—

И потом, что это за история с купцами?! Тебя хотели повесить?! — Жаклин возмущенно уставилась на меня.

—

Ерунда, — махнул я рукою.

Жаклин хотела ответить, но в гостиную вошли Яков Иванович де Санглен и Винцент Ривофиннолли.

—

Я слышал, ночью развернулись боевые действия, а под утро бойня случилась непосредственно в вашем доме, — с укоризной сказал де Санглен.

—

Да! — воскликнул я. — А теперь нужно спешить! Боюсь, уже поздно, и мы поспеем к очередному трупу!

—

О чем вы? — спросил де Санглен.

—

Идемте! Объясню по дороге! — ответил я.

Я на мгновение обнял Жаклин и шепнул:

—

Ты видишь, что творится! Вам лучше уехать…

Я слегка сжал ее нежную ручку и выбежал из дома. Директор Высшей воинской полиции, Ривофиннолли и Косынкин поспешили следом. В сенях я столкнулся с Дуняшей, схватил ее за плечи и потащил за собой. Горничная семенила, повизгивая и охая, но объяснять надобность в ней было некогда.

На улице поджидала коляска де Санглена. Я подсадил девицу на козлы и крикнул вознице:

—

Скорее! В Глинищевский переулок! Дуняша, ты помнишь, куда мосье Каню ходил? Где квартируется его французская певица?

—

У обершельмы, — отозвалась девица.

—

Показывай дорогу! — скомандовал я.

Мы, четверо мужчин, заняли места в коляске.

—

Опаздываем на спектакль? — с тоскливой усмешкой промолвил Яков Иванович.

—

Надеюсь ошибиться, но боюсь, мы поспеем к занавесу, — по-французски сказал я. — А я-то удивлялся, что французский агент, шляхтич Гржиновский, убитый в Петербурге, сидел безвылазно в апартаментах, никто не посещал его. А ему и не нужно было покидать гостиницу — его связник проживал в соседнем номере. Это же так просто! А никому из нас и в голову не пришло! Мадемуазель Мими! Сообщение осуществлялось через нее! Позднее она передала какие-то сведения через моего камердинера московской актрисе!

—

Вы уверены? — спросил де Санглен.

—

Сейчас убедимся, — сказал я. — Эх, Жан, Жан! А этот убийца! Вначале я подумал, что он только проник в наш дом под предлогом, что ищет мосье Каню, а в действительности имел целью убить меня! Но теперь полагаю, что ошибся! Он бросился на меня, будучи уверен, что перед ним Жан Каню. А эта актриса — еще одна ниточка к шпиону, которого мы ищем! За прошедшую ночь этот агент убил всех, кто знал его.

—

Если они считали, что убьют мосье Каню, зачем же им убивать актрису?! — возразил де Санглен.

—

Надеюсь, вы правы, — ответил я. — Вы уже знаете, что произошло ночью?

—

В общих чертах, — ответил Яков Иванович.

Я быстро рассказал ему о случившемся. Особый интерес у де Санглена вызвала личность мадам Арнье. Он даже прищурился, что-то такое измышляя себе по поводу нее.

Актриса проживала в доме, соседнем с домом мадам Обер-Шальме. Коляска остановилась напротив парадного входа.

—

Иди сюда, — приказал я Дуняше. — Ты видела, к кому приходил мосье Каню? Веди нас к этой актрисе.

Губы у девицы затряслись, сдерживая рыдания, она выдавила из себя:

—

Барин, вы думаете, он там, у нее?

Дуняша подумала, что французишка мог вовсе и не податься на встречу с корсиканским недомерком, как грозился накануне, а преспокойно укрыться у своей новой пассии. На мгновение эта мысль завладела и мною. Мосье Каню хотя и показывал себя храбрецом в безвыходных случаях, — в том же сражении с датчанами, например, в 1801 году, — но не в его характере было самому искать способа отличиться в ратном деле. А вот попользоваться доверчивостью какой-нибудь дамочки полностью соответствовало его подлой сущности.

Но какое-то чувство подсказывало мне, что мосье Каню и впрямь отправился навстречу наступавшей армии Наполеона.

Впрочем, что было гадать?!

—

Идемте! Конечно же его там нет, хотя чем черт не шутит, — я двинулся вперед.

Двери оказались заперты. Де Санглен подал знак Ривофиннолли, и тот начал колотить так, что стекла задребезжали, кажется, даже в соседнем модном доме мадам Обер-Шальме. Однако же шум ни на кого впечатления не произвел.

Винцент некоторое время постоял, приложив ухо к дверям, и, не уловив признаков жизни, принялся колотить вновь.

—

Энти двери только вечером откроют, — раздался вдруг скрипучий голос со стороны.

На учиненный итальянцем грохот явился дворник.

—

Где еще вход? — спросил я.

—

Идемте, я провожу, — предложил мужик и уже по ходу спросил: — А вы кто такие будете?

—

Полиция, — ответил Яков Иванович.

—

А-а, — протянул дворник скептически.