Пока я передвигался, под ноги то и дело попадались отдельные камни и какие-то железки. Я опустился, пошарил по полу и нашел старую подкову.

—

И прилечь-то не на что! — громко посетовал я и принялся ковырять подковой каменную кладку у дверного запора. Работа подвигалась туго, я опасался, что снаружи услышат скрежет железа, и царапал еле-еле. Попробовал расшатать камни руками, но они сидели прочно. В это мгновение за дверью послышались шаги. Я возблагодарил Бога за то, что мои тюремщики не вернулись раньше. Я бы не уловил их приближения, зато они услыхали бы, как я подтачиваю камни.

Неизвестный остановился перед дверью и крикнул:

—

Эй вы там! Слышите меня? Не заснули еще?

—

Заснешь тут! — со злостью откликнулся я.

—

Я принес вам воды и кое-что, на чем вы сможете отдохнуть! Отойдите от двери и не вздумайте шутить: мой товарищ стоит сзади, он застрелит вас, если что не так.

—

Хорошо, — ответил я.

Я бесшумно положил подкову в угол справа от двери и отошел вглубь помещения.

—

Я вхожу, не вздумайте шутить, — еще раз предупредил незнакомец.

Дверь отворилась, при свете факела я увидел господина средних лет с черными усами. В руках он держал перину и бутыль. За спиною его стоял еще один человек с ружьем наизготовку. Своих лиц они не скрывали, а может, это были не те, что привезли меня сюда.

Первый опустил свою ношу на пол и сказал:

—

Вам придется потерпеть без еды до утра. Утром вам подадут завтрак.

—

Нет, пока нет, — ответил незнакомец и с некоторой завистью добавил: — Для вас война кончилась. Вы пробудете здесь, пока Наполеон не войдет в Москву, а там…

—

С чего вы взяли, что Наполеон вступит в Москву?! — воскликнул я.

—

Бросьте! — весело откликнулся незнакомец. — Вы прекрасно знаете, что русская армия бежит. Конечно, прежде, чем Москва падет, Кутузов даст генеральное сражение. Тщеславие не позволит бросить столицу без боя. Ну так что ж, значит, русская армия будет разбита.

—

Вы слишком самоуверенны, — перебил я его, с горечью сознавая: велика вероятность, что вскоре этот господин будет торжествовать.

Ничего-ничего, торжество продлится недолго.

—

Не будем спорить попусту, — сказал незнакомец. Он вышел и, уже стоя на нижней ступени, спросил: — Предпочитаете крепкий кофий на завтрак?

—

Почему вы так заботитесь обо мне? — спросил я.

—

Кое-кому вы небезразличны, — ответил он и закрыл дверь.

А впрочем, чему удивляться! К такому важному агенту, как губернаторша, вполне могли приставить надежных помощников с указанием беспрекословно исполнять любую ее прихоть.

Но один момент оставался неясным. Из указаний Наполеона следовало, что агент должен дожидаться в Москве вступления французской армии. Я пытался представить себе, как это графиня Ростопчина задержится здесь, когда генерал-губернатор примет решение об отступлении. Что она скажет супругу? Поезжай, милый друг, без меня, я остаюсь встречать французского императора?!

Но ведь на что-то же она рассчитывала. Возможно, придумала способ «попасть в плен». Или она преспокойно покинет город, оставив здесь мадам Арнье.

И самое важное — это понять, что за сведения она собирала. Которые так важны Наполеону, но понадобятся только тогда, когда его армия займет Москву.

Мысль о том, что и я окажусь в плену, не сдержав слова, данного его величеству, приводила меня в ужас. Как я оправдаюсь перед государем? Что скажу? Поведаю историю о том, как для отвода глаз завалил в постель французскую агентшу, а потом, лежа на перине, дожидался Наполеона?! Я содрогнулся, припомнив слова моего тюремщика: «Для вас война закончилась». Видит Бог, обещай он казнить меня на рассвете, я бы меньше расстроился!

Я нашел в темноте подкову и, пожелав моим похитителям спокойных и крепких снов, с удвоенной силой взялся за работу. Нащупав шов между кирпичами на уровне дверной ручки, я принялся расковыривать его железякой.

Через несколько минут мне стало жарко. Я разделся по пояс и бросил одежду на перину. Подкова скрежетала о камень, но я уже не обращал внимания на производимый мною шум. Я вспотел, и при этом особенно резко ощутил аромат духов мадам Арнье. Он приводил меня в бешенство. Я продолжал работу с остервенением и воображал, что не подковой ковыряю стену, а шершавым кирпичом соскребаю со своего тела кожу, хранившую запах Изабель.

Неожиданно с улицы донесся грохот копыт и скрип колес, кто-то подавал отрывистые команды, послышался топот. На визит друзей происходящее не походило.

Я бросился к стене и, вытянув голову к зиявшему полукругу окошка, закричал:

—

Эй! Я здесь! Выпустите меня отсюда! Я здесь!

—

Ага! Здесь он, вот! Ну?! Что я говорил?! — торжествовал голос с улицы.

Он показался мне знакомым: вроде бы совсем недавно я его слышал. Но чей это голос, не припомнил.

Раздался топот по лестнице, и другой, тоже смутно знакомый, голос спросил:

—

Ваше сиятельство, вы здесь?!

—

Здесь! Здесь! — ответил я.

—

Отойдите от двери, — попросил голос. — Будем вышибать!

Я встал в угол и крикнул:

—

Давайте!

—

Эх, ма! Взяли!

В дверь ударило что-то тяжелое. Дерево затрещало, дрогнули стены, посыпалась пыль, всполошились и зажужжали мухи.

—

Еще раз! — скомандовал голос.

Вторым ударом дверь вышибли. Внутрь влетело бревно, следом, едва удержавшись на ногах, ввалились двое солдат. За ними с факелом в руках вошел тучный офицер. С изумлением я узнал полковника Парасейчука. Я о нем и думать забыл в суматохе последних дней.

—

Ваше сиятельство, как вы?! — воскликнул он.

Он едва не кинулся на меня, чтобы проверить на ощупь, насколько я цел и невредим.

—

Олег Николаевич! Как вы здесь оказались?! — спросил я.

Ответить он не успел — наверху раздался выстрел. Не сговариваясь мы бросились к выходу и столкнулись на узкой лестнице. Пока Парасейчук, извиняясь, уступал мне дорогу, наверху кто-то вскрикнул, а еще через мгновение прогремел новый выстрел.

Начался переполох, послышался гулкий топот и возбужденные голоса. Я бросился вперед, прыгая через ступени, Парасейчук пыхтел за спиной, солдаты не могли обогнать его на узкой лестнице. В небольшой прихожей при свете свечей я увидел проход в глубину дома и еще одну лестницу, ведущую на второй этаж. По ней поднимались офицеры в полицейских мундирах. Я направился за ними.

Из дальней комнаты донеслась брань. Я заглянул через спины столпившихся в дверях полицейских и увидел полицеймейстера полковника Дурасова.

—

Вы?! И впрямь вы! — воскликнул он и, окинув взглядом мою полуобнаженную фигуру, с неудовольствием добавил: — Вы что, спали?!

—

Видите… Я же говорил… Я же говорил, — задыхаясь, пропыхтел за спиной полковник Парасейчук.

—

Разрешите, — попросил я.

Передо мной расступились, и я увидел полицейского, распростершегося у входа. Я переступил через тело. В комнате обнаружилось еще двое убитых. В одном из них я узнал усатого тюремщика. Второй, очевидно, был его напарником. Потянуло холодным воздухом, раскрытые ставни заскрипели на сквозняке. Окно выходило на задний двор.

Я вспрыгнул на подоконник и крикнул:

—

Вперед! Скорее! Мы еще можем догнать убийцу!

Я сделал шаг и оказался на крыше пристройки, огибавшей дом. Невысокий забор отделял соседний двор. Я всматривался в темноту, но никакого движения не заметил. В то же время с другой стороны дома заливались лаем собаки. Придерживаясь руками за стену, я прошел по крыше за угол. Здесь для убийцы открывалось несколько путей. Он мог перебраться на дерево, а с него на крышу соседнего дома или через забор на улицу. Лай доносился отовсюду, и понять, какой пес всполошился первым, а какие собаки откликнулись позднее на его голос, было невозможно.