Впрочем, Яков Иванович не уловил намека, более того, мои слова возвысили меня в его глазах.

—

Должен сказать, мне нравится ваша решимость, ваша готовность идти до конца, не оглядываясь на чины и звания, не думая о последствиях, — сказал он. — К сожалению, фортуна чаще ласкает подхалимов, а истинно порядочному человеку достается лишь гордость от сознания честно исполненного долга.

«Вот счастье-то подвалило — остаться порядочным человеком в глазах де Санглена», — с горьким сарказмом подумал я. Яков Иванович заметил перемену в моем настроении, но истолковал ее по-своему.

—

Не стоит расстраиваться из-за того, что обыски у Ключарева и аббата не дали результатов. Теперь мы знаем, что искать нужно в других направлениях. Я уже говорил, что мы должны найти графиню Коссаковскую, — уверен, она и есть тот самый шпион, донесения о котором перехватил генерал Вилсон.

Я испытывал сожаление, почти сострадание к де Санглену и, стараясь не выдать своих чувств, ответил:

—

Я буду только рад, если поймаем ее, еще больше порадуюсь, если она окажется тем самым шпионом.

Глава

11

После совещания у де Санглена, я заглянул домой. Дочки прибежали в кабинет и повисли на мне. Я целовал их и думал о том, как побудить Жаклин к отъезду из Москвы, не раскрывая главной тайны.

Жена появилась в дверях и застыла, наблюдая за девочками. Лицо ее было совершенно безмятежно, в глазах — спокойствие. Без причины она не уедет. Раскрыть ей доверенную мне тайну? Все-таки жена — самый близкий, самый родной человек. Но сможет ли, согласится ли она эту тайну хранить? У нее есть подруги, с которыми она связана длительной, нежной дружбой. Жаклин не побежит от опасности, бросив близких на произвол судьбы. Открыть тайну им? Но, в свою очередь, и у тех найдутся родные и близкие, которых они не оставят в беде.

А ведь мало было уговорить Жаклин забрать детей и уехать из Москвы — нужно было как-то убедить ее прихватить с собой все ценные вещи. А заодно и с отчим домом попрощаться, поскольку его наверняка сожгут, чтобы не достался французам. Стоит только заикнуться об этом, и Жаклин, и Мартемьяныч с Натали Георгиевной догадаются обо всем.

Я вспомнил купцов, что бесплатно кормили и снабжали в дорогу ополченцев. Тоже не по-человечески получится, что я посвящен в тайну и один спасу свое добро, а весь остальной народ, может быть, последнее отдаст за победу над французами.

Тут я поймал себя на мысли, что размышляю так, будто оставление Москвы — дело решенное.

— Москва сделалась совершенно неуютной, — промолвил я. — Может быть, стоит тебе и дочкам уехать?

Я говорил по-французски, Жаклин подошла ко мне, обняла мою голову, прижала к себе и ответила на русском языке:

—

А может, тебе не стоит идти в действующую армию? Неужели без тебя некому воевать?

Я взял жену за руку, уткнулся губами в ладошку. Хотелось сказать: я уже на войне, а граница проходит через сердца и души. Но вместо этого произнес:

—

Мне было бы спокойнее…

—

И мне было бы спокойнее, если б ты остался на дипломатической службе, — перебила меня Жаклин. — Но разве ты посчитался со мной? А вдруг с тобой что-то случится, вдруг тебя ранят?! Я хочу быть рядом с тобою: — И немного помолчав, спросила: — Скажи, это скоро случится?

—

Скоро ли меня ранят? — пошутил я.

—

Очень смешно! — с досадой воскликнула Жаклин. — Скоро ли ты отправишься в армию?

—

Дней через десять.

—

Десять дней, — произнесла она так, словно пробовала слова на вес. — Еще десять дней!

Аннетт кулачком ударила меня по коленке и с обидой спросила:

—

О чем ты говоришь с мамой?

Наши дети русского языка почти не знали.

—

Ах, вот вы где! — раздался голос Мартемьяныча. — А у меня к вам есть разговор.

—

Ах да! — воскликнула Жаклин. — Сегодня приехал мосье Каню.

—

Знаю, видел его, — сказал я. — Небось отсыпается, лежебока.

—

Ушел по каким-то своим делам, — сообщил Сергей Михайлович. — А я как раз и хотел поговорить о нем и о Дуняше.

—

А что с ним и Дуняшей? — насторожился я.

—

Ничего-ничего, — поспешил успокоить меня Сергей Михайлович. — Но я вот подумал, почему бы им не пожениться? По моему разумению превосходная получилась бы семья. Он уже в летах, серьезный господин, она девушка хорошая…

—

Мартемьяныч, это каналья Жан тебя надоумил? — возмутился я.

—

Ну почему же каналья? — насупился Сергей Михайлович.

—

Потому что он служит у меня уже почти двадцать лет, и я знаю, что он каналья, каких поискать еще! — ответил я.

—

Просто он твой слуга, где-то, конечно, слукавит, где- то словчит, — промолвил Сергей Михайлович. — Хочется жить ему, вот он и крутится. Но ты же держишь его, значит, не такой уж он и шельмец.

—

Отнюдь не шельмец, — вступилась за французишку Жаклин.

—

Сергей Михайлович, милый! — воскликнул я. — Да я ж этого каналью насквозь вижу! Все, о чем он мечтает, так это о том, что ты дашь вольную Дуняше и снабдишь ее приданым, а он, шельма французская, все приданное ее промотает! И кстати, по каким-таким делам он уехал?! Какие у него могут быть дела в Москве?

—

Да бог его знает! — Мартемьяныч улыбнулся. — Какие- то дела. А ты, Андрюша, все же подумай. Неплохая семья получилась бы.

—

Вот повесят его на березе… — пробурчал я. — А который нынче час?

—

Восемь почти, — ответил Сергей Михайлович.

—

Что ж, мне пора: нужно в Сокольники к графу Ростопчину.

—

Опять? Неужели днем не все обсудили? — расстроилась Жаклин.

—

Сейчас каждую минуту положение меняется. Я поеду верхом, чтобы побыстрее вернуться. — вдруг я почувствовал, как вспыхнули мои щеки. С годами я совершенно разучился притворяться.

—

Ты что-то вдруг раскраснелся, — заметила Жаклин. — Словно едешь не к генерал-губернатору, а к какой-нибудь актриске из французского театра!

Если бы она знала, насколько близка к истине!

—

Я вспомнил вчерашнюю ночь, оттого, наверно, щеки и загорелись, — шепнул я ей на ушко.

—

Так возвращайся скорее, — проворковала Жаклин.

—

Одна нога там, а сам уже здесь — в твоей постели.

Я направлялся в Сокольники, не имея ясного плана. Действовать предстояло по обстоятельствам. Дворецкий был предупрежден о моем визите, и по его указанию лакей проводил меня к мадам Арнье. Она дожидалась в своей комнате. Я вошел, она поднялась из кресла, сделала шаг навстречу, я услышал, как сзади закрылись двери за удалившимся слугой, заключил даму в объятия, с вожделением глядя на другие двери — те, за которыми находилась спальня графини Ростопчиной.

Краешком сознания я отметил, что у мадам Арнье податливое, волнующее на ощупь тело, а думал о том, как проникнуть в будуар генерал-губернаторши. Неожиданно Изабель сама оказала мне помощь. Она томно вздыхала, пока я целовал ее щеки и шею, затем подставила губы, несколько мгновений длился страстный поцелуй, но вдруг мадам Арнье отстранилась и голосом, лишенным малейшего намека на страсть, сказала:

—

Катрин занимается с детьми. Обожди, я посмотрю, как у них дела. Получится нехорошо, если она застанет нас…

Изабель высвободилась из объятий и вышла за дверь, через которую я только что вошел. Не мешкая я ринулся в противоположную сторону. Открыв двери, я обнаружил маленькие сени, разделявшие гостевую комнату и покои графини Ростопчиной. Я прошел вперед, распахнул следующие двери и оказался в спальне.

Передо мною возвышалась широкая постель под балдахином, слева от нее стоял письменный стол с высокой конторкой, закрытой резными дверцами. Я поспешил к нему. Сердце грохотало в груди, как тройка обезумевших лошадей. В любое мгновение могла вернуться мадам Арнье, кроме того, спальня Екатерины Петровны имела еще один вход. Невозможно было представить себе, как откроются двери и войдет… что, если войдет сам граф Ростопчин?!