Когда я вынырнула из-за перегородки, Матрена уже успела убрать куда-то мои вещи, постель и расстелить на столе белоснежную льняную скатерть с цветной вышивкой. Мне она велела расставлять миски на столе, который бы придвинут к двум перпендикулярно стоящим широким лавкам. На стол отправилась огромная миска с гречневой кашей, щедро политой густым соусом, домашние жирные колбаски, вареники с мисочкой сметаны, миска нарезанных на четыре части свежих огурцов, помидоров и пучками зелени. В середине стола стоял нарезанный огромными ломтями хлеб с золотистой хрустящей корочкой. Один толстый ломоть немного отвалился вбок, обнажая желтоватую пористую мякушку, источающую неповторимый аромат свежайшего хлеба. Теперь я понимала, откуда у славян привычка вкусно и много покушать.

Я невольно сглотнула слюну, желудок требовательно заурчал, да так громко, что хозяйка услышала и сжалилась надо мной. Она бесцеремонно ткнула мне в руки ломоть хлеба и большую кружку молока, велев мне присесть на маленькой скамеечке около печи. Когда я доедала свой кусок хлеба, запивая его парным молоком, в хату ввалились Митька, Макар и не знакомый мне мужик. Они о чем-то шумно переговаривались, щедро приправляя свою чудную речь такими ругательствами, о значении некоторых, я лишь только догадывалась.

Незнакомец был высокого роста, худощав с коротко подстриженными волосами темно-кирпичного цвета. Такие же, как и у Макара глаза, форма головы и рисунок губ, это невольно наталкивало на догадку, что они с рыжим родственники. Вошедшие мужики, узрев меня, как-то сразу замолчали, а высокий незнакомец, неторопливо подошел ко мне практически вплотную. Он с интересом в течение нескольких долгих секунд рассматривал меня оценивающим взглядом. Я перестала жевать, бесстрашно подняла глаза на высокого мужика и спокойно встретилась с его холодным взглядом бледно-голубых глаз.

Одет он был в потертые штаны, вправленные в высокие сапоги из свиной кожи, рубаху навыпуск и кожаную жилетку. В правой руке он мял картуз, который, впрочем, тут же кинул на ближнюю к нему лавку. Справа к нему подошел Митька. Его черные глазки смотрели на высокого мужика с видимым волнением и то и дело беспокойно бегали по нашим лицам. Немного позади, мялся Макар со свойственным ему простодушно-дурашливым видом.

— Как зовут тебя, девка? — нарушил наконец-то тишину незнакомец.

Его взгляд уже давно оглаживал мою высоко поднятую туго затянутым лифом грудь. Слово "девка" никогда не нравилось мне, ассоциируясь с понятием дешевой портовой шлюхи. Я с недовольством вскинула подбородок и надменно поджала губы, выпрямляя спину.

— Я тебе не "девка", — отрезала я, понимая в душе, что это просто дерзость и мне придется отвечать за свои слова.

Мне с легкостью удались эти жесты гордости и надменный тон в голосе, так как в голубых глазах незнакомца полыхнула холодная ярость. Казалось, он едва сдерживает себя, и вот-вот на грани того, чтобы вспылить и ударить меня. Его пухлые яркие губы скривились в усмешке.

— Эля, ее зовут, — безмятежно отозвалась Матрена, тут же веселым тоном прибавила:

— Сидай, Кузьма, до столу, а то еда простынет. Я приготовила твои любимые вареники с творогом. Сидайте! Не обращайте внимания на барышню, она попервах такая строптивая, но я и не таковых ломала.

Хозяйка засуетилась вокруг гостя, попутно ставя на застеленный скатертью стол внушительный запотевший пузырь с белой мутной жидкостью и четыре глиняных чарки. Я с ужасом застыла с недоеденным куском хлеба, наконец-то осознавая, куда попала. Несколько минут я мяла в руках хлеб, краем глаза наблюдая за хозяйкой и мужиками.

В нос ударил запах самогона, и когда первая чарка была выпита, я быстренько доела хлеб и допила молоко. Послышалось чавканье, к моему горлу подступил ком, и я поспешно отвернулась к огню в печи, чтобы не видеть, как рубают продукты три здоровых мужика и хозяйка дома. За трапезой Митька сообщил, что продал часы "строптивой барышни" и вытащил из кожаного мешочка золотые монеты. Порядком захмелевший Макар радостно икнул и протянул жадные ладони к сверкавшему на столе золоту. Послышался шлепок по рукам, и грубый голос Митрия, предлагавшего поделить поровну прибыль. Упоминалось имя ростовщика Аркашки, якобы купившего эти часы по бешеной цене, соблазнившись тонкой работой.

Мое сердце перестало биться и заледенело от ужаса. Мысль о том, что я в девятнадцатом веке на всю свою оставшуюся жизнь ужасала и вселяла такой неконтролируемый ужас, что мое тело застыло в одной позе. На глаза навернулись слезы, которые превращали желто-красный огонь, ласково лизавший дрова в зеве печи, в яркое мигающее размытое пятно. Краем уха я слушала пьяные разговоры мужиков, потом Матрена побежала за маринованными грибами в погреб.

В чувство реальности привел меня низкий баритон Кузьмы, который обратился ко мне:

— Элька, я вот че решил… Хочу, чтоб ты была моей бабой. У меня всякие были, но шоб из благородных — ишо не было.

Эту фразу он произнес на диво четким тоном. Я, не веря своим ушам, медленно обернулась в сторону Кузьмы и с удивлением воззрилась на разбойника. Мужик, видимо приняв мое удивленное молчание за немую радость, оскалился и подсел ко мне на лавку. Я сжалась в комочек, мечтая, чтобы этот ужас закончился, но все было слишком реально. Пьяный мужик дышал мне в шею, пытался поймать мое лицо и запечатлеть на моих губах слюнявый поцелуй. Отвращение подкатило к горлу. Где-то на заднем плане, Митька и Макар, что-то советовали пьяными голосами своему атаману. В этот момент послышались шаги Матрены, и в комнату вплыла сама хозяйка, Кузьма резво встал и заплетающимися шагами вернулся за стол.

— Матрена, отдай-ка свою помощницу мне в бабы, — прогудел Кузьма, сладко улыбаясь хозяйке.

— Неужто хочешь эту белоручку в жены? — удивленно спросила Матрена.

Ее синие глаза были затуманены самогоном, но все равно смотрели прямо, а в глазах сверкнул хищный блеск быстрой наживы.

— Я сказал в бабы, а не в жены, — гнул свое Кузьма.

Я похолодела и с ужасом взирала на людей, решающих мою судьбу.

Но хозяйка дома была неприступной:

— Нет, если ее к тебе, то только в жены и с выкупом! Как-никак это мой Митрий нашел эту барышеньку!

— Добрэ, — неохотно согласился Кузьма. — Надеюсь, вона того стоить, шоб жениться на ней.

Матрена просияла.

— Я тоби цю кралю за две недели подготовлю. Будэ все робити по хозяйству.

Кузьма ухмыльнулся:

— Хорошо, Матрена!

Налили еще по одной чарке, и, чокнувшись, дружно выпили. Я продолжала сидеть на своем месте перед печью и обреченно смотрела на пьяного "жениха".

Глава 4

Матрена свое слово, данное Кузьме, держала с завидной стойкостью. После шумного и обильного возлияниями обеда плавно перешедшего в ранний ужин, мужики отправились на сеновал спать, а я и Матрена принялись убирать со стола. Затем хозяйка поручила мне мыть посуду, причем, без привычных для меня моющих средств, дело шло вон из рук плохо. Подвыпившая Матрена кричала и бранилась, а мне приходилось покорно молчать и в тайне мечтать о побеге.