— Скажите честно, вас послала Матрена? — перебила я ее и задала волнующий меня вопрос, в тайне надеясь, что матрона ответит правду.

— Нет, ангелочек, не знаю никакой Матрены. Идемте, Габриэль, — ее голубые глаза смотрели так правдиво, что мне даже в голову не могло прийти, что она может врать.

Я поверила няньке, но не могла, же вот так вот просто дать себя увести прочь с этой жаркой улицы. Несмотря на то, что мне жутко хотелось пить, и от жары и слез болела голова. Я, все еще не веря происходящему, обвела глазами все вокруг, пытаясь понять что происходит. Вдруг, в конце улицы послышался шум, я инстинктивно обернулась назад, и увидела несущихся ко мне на всех парах Макара и Митьку. Их раскрасневшиеся злые рожи я бы узнала даже с закрытыми глазами. Мое сердце ухнуло в пятки. Покосившись на стоящую передо мной женщину, я поняла, что это единственный шанс спастись от брака с Кузьмой.

Поэтому, мне пришлось виновато пробубнить:

— Извините, но я не помню… Просто, люди мне сказали, что я головой сильно ударилась, с тех пор не помню кто я и откуда.

Когда я говорила эту реплику, то мысленно поблагодарила все мексиканские телесериалы с их спасительной амнезией у главных героинь. Мои преследователи стремительно приближались. Каждый их шаг в мою сторону отдавался в моем сердце. Еще чуть-чуть, и они настигнут меня.

Нянька едва не расплакалась и, всплеснув руками, тут же воскликнула:

— Ах, что же это я вас на жаре-то держу. Идемте, тут за углом экипаж стоит.

Уже явственно были слышны крики Митьки, звавшего меня по имени и отборная ругань рыжего Макара. Я сделала невозмутимое лицо и спокойно стояла перед женщиной, делая вид, что эти крики и переполох ко мне не относится, но она даже и не подумала, что сельские мужики могут хоть как-то относиться ко мне. Ее ясные глазки смотрели на меня с любовью и нежностью. Почтенная матрона взяла меня под локоть и мы, пройдя пару шагов вперед, завернули за угол дома. Возле тротуара стояла обычная черная закрытая карета. Нянька помогла мне сесть в нее и велела кучеру ехать в Дубовку. Я с интересом выглянула в окно, прячась за черными занавесками. Макар и Митька наконец-то выбежали на перекресток и что-то громко кричали и сильно жестикулировали. Было потешно смотреть, как Макар смешно вертит головой, пытаясь понять, куда я делась, а Митька выдал такую руладу на всю улицу, что собралось множество зевак, потешающихся над мужиками. Когда карета, в которой я ехала, заворачивала, я бросила последний взгляд на проходимцев, в душе желая чтобы никогда в жизни больше их не увидеть. С огромным облегчением я откинулась на спинку мягкого сидения. Впервые, за последние сутки, я почувствовала себя весьма комфортно. Незаметно для няни, скинула мучающие меня туфли и расслабилась, стараясь отогнать тревожные мысли. Я с интересом изучила внутреннюю обивку кареты и бархатные мягкие сидения. Еще бы, я впервые в жизни ехала в настоящей карете, а не в бутафории. Во время езды на мягких рессорах, меня укачало, и я забылась тяжелым сном.

Сон был таким гнетущим, словно надо мной нависла огромная толща воды, и я все никак не могла выбраться на поверхность. Чем сильнее барахталась, силясь выплыть, тем глубже погружалась в ее темные пучины. На грудь давила духота, не хватало воздуха, и какая-то неясная и тревожная мысль молоточком била по виску. От этого кошмара спасла меня нянька.

Она осторожно трясла мое плечо и тихо звала по имени:

— Габриэль! Барышня! Проснитесь, мы приехали.

Я протерла глаза и пыталась сообразить, как оказалась в карете с незнакомой мне женщиной. От жары меня так разморило, что головная боль не прошла, а только лишь усилилась. Было такое чувство, будто я сама выпила бутылку шампанского на голодный желудок. Пока мы ехали, летний день померк, и солнце плавилось в багряном закате. Нянька меж тем помогла мне вылезти из кареты. Свежий вечерний воздух немного взбодрил меня, когда мы с нянькой рука об руку неторопливо шли по длинной, засаженной пышными деревьями, аллее, а впереди нас белел в вечерних сумерках огромный дом. Во многих окнах, которого, горел мягкий свет.

Все, что происходило далее, было больше похоже на сон, чем на реальность. Мы поднялись по широким ступеням на крыльцо, украшенное лепниной в стиле барокко. Когда меня завели в огромный холл, поражающий своими размерами, я просто застыла в восхищении от такой красоты. Высокий свод поддерживали белоснежные колонны. В центре зала, с потолка свисала огромная роскошная хрустальная люстра со множеством горящих свечей, отражаясь в зеркальном полу, выложенном блестящей мраморной плиткой с черными и серыми прожилками. Огромные до пола окна были распахнуты настежь, и вечерний ветерок игриво колыхал шторы. Весь этот огромный зал занимал практически весь этаж. Но самым поразительным в этом холле, была широкая лестница из белоснежного мрамора с резными перилами, которая вела на второй этаж. Она была устлана вишневого цвета дорожкой.

Из боковой двери в зал вбежала девушка в черном платье, белом переднике и накрахмаленном чепце. Увидев меня, она негромко вскрикнула, всплеснула руками и куда-то убежала. Затем, на балконе второго этажа показалась невысокая изящная женщина лет под сорок. Она быстро спустилась, приподымая рукой шелестящие юбки, и торопливыми шагами подошла ко мне. Ее красивые золотистые локоны были уложены в сложнейшую прическу, а талия поражала своей хрупкостью. Шурша платьем, дама кинулась обнимать меня, не смотря на то, что я была в пыли, с грязным лицом в потеках и в опостылевшем мне сером, казалось сотканном из самой пыли, платье.

— Ах, Габриэль, дочь моя, — шептала она, взирая на меня серыми, полными непролитых слез, глазами. — Это ты… Наконец-то ты нашлась… Милая моя. Как я долго ждала этого момента!

Я стояла как столб и не знала, что делать дальше, пока ладони женщины ощупывали мою спину и плечи, словно она проверяла целостность моего тела. Я сделала невольное движение назад и освободилась от объятий незнакомой мне женщины. Ее красивое лицо скривилось от душевной боли и по бледным щекам заструились слезы. Нянька Габриэль поспешно подала даме белоснежный платочек, расшитый розовым шелком. Госпожа изящным движением промокнула уголки глаз. Доселе я и не знала, что можно с такой грацией вытирать слезы. Мне даже стало несколько совестно за то, что причинила боль этой женщине, но проблема была в другом — не могла же признаться в том, что я не Габриэль, и даже было страшно подумать, что будет, если объявится настоящая дочь этой изящной аристократки, стоящей передо мной. Это уже была не проблема, а дилемма. С одной стороны мне было ужасно совестно обманывать этих людей, а с другой — брак с противным мне Кузьмой попросту убивал меня.

— Матильда, что с ней? Почему моя дочь ведет себя так, будто не знает меня? — дрожащим от волнения голосом спросила дама, обращаясь к няньке. — Что это на ней за лохмотья?

Она задала последний вопрос, указывая на мое платье затянутой в белоснежную кружевную перчатку ручкой. При этом ее надменные губы брезгливо скривились, и весь ее вид говорил о том, что ее дочери не пристало ходить в таком платье. Говорила мадам немного в нос и ее большие темно-серые глаза вновь наполнились слезами, а яркие губы дрожали от волнения. Лицо няньки опечалилось еще больше. По увядшей щеке покатилась одинокая слеза. Пожилая матрона энергичным движением смахнула каплю соленой влаги со щеки своим платком.