Господин Минус оказался седым одесским евреем, одетым в очень приличное пальто и такую же шапку. В руках он держал большого зайца в цилиндре и синем бархатном пиджаке. Заяц непрерывно стучал в медные тарелки, и в спине его медленно вращался бронзовый заводной ключ. Позади Минуса стояла дама с опущенной густой вуалью, предохранявшей нежную кожу лица от превращения на морозе в грубую свинячью шкуру.

— Академика дома нет, можете оставить подарки тут, — сказал Фаберовский.

— Вы?! — изумленно воскликнула дама и шагнула вперед, приподнимая вуаль. — Но что вы здесь делаете?!

— Я тоже удивлен видеть тут пани Сеньчукову, — настороженно сказал поляк.

— Так вы знаете мою дочь? — спросил Минус.

— Имею такое счастье.

— Но все-таки, что вы делаете в квартире академика? И где сам академик? И что вы делали с моим деверем на крыше дома у французского консульства четвертого дня?

— В свою очередь хотел полюбопытствовать: откуда вы знаете академика?

— Академик Кобелевский — большой друг нашей семьи еще с Одессы, — сказал папаша Минус. — Когда он с Киева переехал на Молдаванку и купил там дом с садом, мы часто бывали у него в гостях. Все шестнадцать лет, что он прожил у нас, я поставлял ему самые необходимые препараты для его научных занятий.

— Он что, пиявок мариновал, что ли? — изумился Артемий Иванович.

— Ну что вы, я поставлял ему из своей аптеки чистейший спирт и формалин.

— Может быть, вы разделите с нами нашу скромную трапезу? — Фаберовский опасливо посмотрел на стучащего в тарелки зайца.

— Только устриц мы на всех не покупали, — предупредил Артемий Иванович, с ужасом поглядывая на зайца. — И с вашим присоединением к нам трапеза станет еще более скромной.

Старый еврей поставил игрушку на огромный пыльный чемодан, и под грохот тарелок заяц, трясясь, поехал по желтой коже с ярлыками гостиниц. Зацепившись за ремень, заяц соскользнул с чемодана, уткнулся мордой в пол и затих. Фаберовский оттер рукавом взмокший от волнения лоб.

— Пан Артемий, помогите гостям раздеться. Луиза Ивановна, накройте еще два прибора.

— Однако с кем имею честь? — спросил Минус.

— Граф Лелива де Спальский, неординарный профессор Кембриджского университета, бактериолог. Проживаю в России под именем Стефана Фаберовского. А это мой ассистент, прежде работавший заграницей у академика Кобелевского и у профессора Циона.

Фаберовский помог даме снять лисью ротонду, пока Артемий Иванович вытряхал Минуса из его пальто, и пригласил гостей проследовать в столовую. В то время как Луиза ставила еще два прибора, поляк с Артемием Ивановичем молча, не спрашивая ни о чем друг друга, отнесли зайца на кухню и разделали его топором.

— Фу, — сказал Артемий Иванович, ставя топор и утирая пот. — Не бомба. Одни пружинки. А ты говорил, что ключом часовой механизм заводится!

— А что я должен был думать? Как они вообще выяснили, что мы живем здесь? Как только я с ней в «Пассаже» познакомился — нас все время пытаются убить!

— А пригласил их зачем? Шли бы себе!

— Хотел посмотреть, как они с этим зайцем останутся, если в нем бомба сокрыта. Я же его и на кухню понес, только когда завод кончился.

— Возьми-ка ты лучше револьвер, Степан! Я чего-то бояться стал. Вдруг они какое оружие под одеждой прячут, а заяц так — для отвода глаз.

По пути обратно в столовую поляк заглянул в спальню, и теперь, когда револьвер приятно холодил живот, чувствовал себя уже увереннее. Артемий Иванович, опасливо относившийся к огнестрельному оружию, сжимал в руке медную кочергу.

— Видите ли, мадам, — сказал Фаберовский, когда они сели за стол. — Когда я говорил вам, что я англичанин, я не солгал, но не имел тогда возможности сказать всю правду. Дело в том, что русское императорское правительство пригласило меня сюда в Россию для борьбы со страшным вибрионом, поражающим мозг человека и вызывающим приступы паранойи. В периоды обострения больному кажется, что его преследуют шпионы, он подозревает всех окружающих в каких-то дьявольских кознях и пугается даже собственной тени.

— Я, как бывший владелец аптеки, полагал, что такого рода заболевания более по части психиатрии, — важно сказал Минус.

— Разумеется, если речь идет об обычном душевном заболевании. Здесь же мы имеем дело с эпидемической болезнью, характер которой недавно был выяснен в клинике Пастера в Париже. Особая опасность ее состоит в том, что в России она с ужасающей быстротой стала распространяться среди закрытых сообществ, таких как гвардия и духовенство, и почти не затрагивает обычных людей. Очаги ее были выявлены в Семеновском полку, в Штабе гвардейского корпуса и среди некоторых офицеров полиции…

— Так вот почему жандармы все сплошь…! — вскричал было Минус, но осекся и приложил палец к губам.

— Скажите, граф, а среди православных священников эта болезнь не может распространиться?

— Вы можете спокойно ходить на исповедь, заразе подвержены только монашествующие особы.

— А я вот теперь уже и боюсь ходить на исповедь, потому как подозреваю, что и среди белого духовенства появились больные.

— Подозреваете? — обернулся к ней Артемий Иванович, и задетая ногой кочерга, приставленная к ножке стула, с грохотом упала.

— Что это? — дернулась Сеньчукова.

— Ничего-с. Обычная кочерга. А вы сами, случаем, не заразились?

— Какой ужас! Вы так думаете?

— Все может быть, — трагическим тоном сказал Фаберовский. — А что привело вас к подозрениям относительно распространения болезни среди священников? Они стали задавать вам на исповеди неприличные вопросы?

— Если бы! Мой деверь внезапно заимел какие-то странные дела со священником Полюстровской церкви.

— Расскажите-ка поподробнее, — заинтересовался поляк и подвинулся к ней ближе. — Неужели эпидемия расширяется?

— Мне кажется, что расширяется. Вчера я осталась у отца в гостях, и ко мне по делу заехал деверь. С ним был как раз отец Серафим, я его хорошо знаю, он к мужу в участок на каждый праздник христославить приходит. Остался отец Серафим в передней, мы с деверем переговорили, и я их проводила, и дверь стала на лестницу закрывать, как слышу: отец Серафим деверю и говорит: «А не боитесь ли вы, Александр Александрович, что брат ваш пристав жене своей о нашем деле все разболтает, а она и донесет? У ней же в голове ветер свищет!» Этакая свинья! А я ему третьего дня на церковь рубль пожертвовала! И это когда я вам, как мне кажется, двадцать рублей должна?

— Фрумочка?! — дернулся Минус и обратился к Фаберовскому дрожащим голосом: — Скажите, граф, а излечима ли эта болезнь, если уже произошло несчастье?

— Я с Луи Пастером изготовил вакцину, позволяющую остановить развитие болезни…

— Путем впрыскивания ее в зад, — добавил Артемий Иванович.

— … а также добиться регрессии и последующего полного излечения, если вовремя произведена прививка. Так, один парижский полицейский стал воображать, что все на улицах называют его коровой, и после курса в 50 уколов полностью излечился, вышел в отставку и теперь благополучно проживает в собственных палатах в Шарантоне. Русское правительство очень не хочет огласки этого скорбного положения в императорской гвардии, и потому миссия моя строго секретна и состоит в том, чтобы в индивидуальном порядке производить вакцинацию, не привлекая к ней внимание. Когда вы видели меня на Шпалерной, я как раз пытался в собрании господ офицеров, среди которых был и капитан Сеньчуков, уговорить их дозволить мне попытаться их излечить, но их воспаленный мозг не поддался моим внушениям, они разбили мои ампулы с вакциной по 54 франка за ампулу, а меня попытались убить!

— Это просто не верится!

— А что же академик? — спросила Сеньчукова.

— Я думаю, вы уже и сами догадались, увидев весь этот разгром, который он у себя учинил. — Фаберовский показал рукой на гору фотографических карточек в углу гостиной, выдернутых Артемием Ивановичем из рамок. — Пытаясь исследовать неизвестный ему вибрион, он пал жертвой этой же болезни. Мы привили его и отправили на излечение в семью.