— Знаешь, Степан, я вот как думаю, — Артемий Иванович оглянулся на дверь.

— Дурново нам специально не все сказал, а дело тут не в письмах, тут заговор созрел гнойной шишкой, пока нас около престола не было. Ей же Богу, не сможет он со своими профанами сам, без нас заговор этот раскрыть. Все провалит. Пока мы с этими письмами будем вожжаться, злодеи успеют нанести удар первыми! Мы должны сами взяться за дело, и обо всем сообщить генералу Черевину. Он Государя охраняет, он от нас не отмахнется. И по старым делам он нас знает. И благодарность царская с ним нас не обойдет. К Пасхе по ордену получим, помяни мое слово, и аудиенции высочайшей удостоимся. Я на аудиенции Государю так и скажу: «Александр Александрович!»

— Чего тебе?! — неприязненно обернулся обогнавший их адъютант.

— Ступай мимо, я не тебе, — досадливо отмахнулся Артемий Иванович.

— Чего?! — в голосе офицера прозвучала угроза, и он сделал шаг вверх по лестнице.

— Проходите, милостивый государь, — внушительно произнес Фаберовский.

Адъютант пожал плечами, но связываться со штатскими не стал — на лестнице у квартиры директора Департамента полиции можно было нарваться на что угодно.

— Вали-вали подобру-поздорову! — крикнул ему вслед Артемий Иванович. — Так вот я Государю прямо скажу: «Александр Александрович! Мы ради Вашего Величества готовы хоть на смерть!»

Они вышли на улицу и поляк, щурясь от искрящегося на солнце снега, проследил взглядом извозчичьи сани, унесшие адъютанта в сторону Невского проспекта.

— Ты, пан Артемий, лучше скажи, для чего мои калоши с утра надел? — сказал Фаберовский, которого холод пробирал до самых костей сквозь худое пальто. — Ну-ка, снимай!

— А я в чем пойду?! Ты хоть в ботинках, а у меня под галошами одни сапоги. Я даже своих носков отыскать не успел, когда посыльный из Департамента ввалился да велел срочно с ним собираться! Хорошо, у тебя в кармане чьи-то носовые платки нашел — хоть ноги не отморозил! И то пришлось кашне на портянки располовинить!

Кабинет великого князя Владимира Александровича находился на первом этаже и выходил окнами на Неву. Сюда лакей и провел Дурново, предложив сесть и подождать. Петр Николаевич осмотрелся. У окна в стойках красного дерева стояли многочисленные бархатные папки с гравюрами. У противоположной стены были прислонены недавно купленные, но еще не определенные к развеске картины в тяжелых золоченых рамах. Другую стену занимал огромный портрет великого князя во время турецкой кампании. Рядом висело множество мелких картин. Чтобы занять себя в ожидании великого князя, Дурново стал их разглядывать. Внимание его привлек один карандашный набросок, изображавший двух бедуинов, мчащихся по пустыне на верблюдах. Странные это были бедуины. Если один, что пониже, весьма смахивающий на Владимирова, еще мог сойти за бедуина, то второго, долговязого и в очках, он точно видел сегодня утром у себя дома!

— Что, нравится? — спросил великий князь, входя в кабинет. — Мне тоже нравится. Я ее купил у акварелиста Гриценко. Называется «Бедуины приветствуют поезд наследника-цесаревича на дороге Исмаилия-Каир».

— На бедуинов они мало похожи, Ваше Высочество, — ответил Дурново.

— И не мудрено. Гриценко говорил, что они потом то ли англичанами, то ли нашими соотечественниками оказались.

Великий князь поместил свое тучное тело в кресло по другую сторону стола. — Ты ознакомился уже с моим письмом, доставленным тебе утром капитаном Сеньчуковым?

— Ознакомился, Ваше Высочество. Мне кажется, что не стоит придавать особой цены сведениям о готовящемся заговоре против Государя, если они получены от германской полиции. Генерал Черевин переправил мне доклад, сделанный Государю товарищем министра иностранных дел. Вопрос, с которым вчера вошел ко мне от вашего имени подполковник Дубасов, мне видится более значимым для обсуждения.

— Это какой еще вопрос? — удивился великий князь.

— Вопрос о распространении мужеложства в Гвардейском корпусе.

— Ты намекаешь на моего младшего брата?

— Я не могу входить в рассуждение об этих предметах, Ваше Высочество, — осторожно ответил Дурново.

— Похвально! — захохотал Владимир Александрович. — Ну, да ты-то знаешь, шельмец. Мне донесли, что хотя цесаревич избежал его влияния и, как ты знаешь, остался правильных взглядов в вопросах пола, у меня в Гвардейском корпусе этот отвратительный порок по-прежнему в большом употреблении. Оказывается, многие нижние чины гвардии ходят в Зоологический сад вовсе не на животных смотреть в познавательных целях, а чтобы там их «тетки», содомиты проклятые, употребляли в ретирадном месте с казенной части! А я-то, дурак, велел в библиотеку каждого из гвардейских полков выписать «Жизнь животных» в четырех томах.

— Я сочинения г-на Брема своим детям тоже купил, — сказал Дурново.

— Так вот, мне хотелось бы, Петр Николаевич, чтобы ты распорядился провести на сей счет подробнейшее и негласное дознание с донесением мне результатов оного. Я относился через подполковника Дубасова к градоначальнику Грессеру, но за смертью Грессера следствие так и не было открыто, а нынешний градоначальник уже полгода уклоняется от этого дела. Уж обеспокойся хотя бы ты. Мы из этих «бугров» сформируем сводный полуэскадрон и отправим в Москву в распоряжение генерал-губернатора.

Владимир Александрович опять громогласно загоготал, и Петр Николаевич тоже принудил себя хихикнуть.

— Я немедленно распоряжусь господину Вощинину из Сыскной составить экстракт из важнейших полицейских дознаний за последние годы, — сказал он. — А также установить наблюдение за уже известными притонами в Петербурге. Сам я, Ваше Высочество, большей частью политическими делами занят был, как требующими более внимания и усердия по причине опасности их для общества, и потому не столь осведомлен в интересующем вас предмете.

— Так в дознаниях политических ты, значит, сведущ? И при этом ты смеешь убеждать меня в том, что сведения немцев про заговор немногого стоят?! Вчера на обеде у графа Волкенштейна я получил новое свидетельство о его существовании, на этот раз от австрийского военного агента. Полковник Клепш не только подтвердил уже известное, но и назвал дату, когда, по его сведениям, должно произойти выступление — в начале февраля. Самое страшное, что сближение России с Францией объединило также и русских бомбистов с французскими анархистами в общей ненависти к нашему Государю и в желании во что бы то ни стало если не разрушить наш союз, то хотя бы лишить Его Величество жизни. Я хочу знать, что намерена предпринять полиция, чтобы отвести эту угрозу от моего брата и всех остальных членов царствующего дома.

— Не думаю, Ваше Высочество, что эти сведения могут иметь какое-то основание. Полиция знает о существовании в столице «Группы народовольцев», которая в своем «Летучем листке» признает политический террор главным орудием борьбы. Однако мы пристально следим за ними, и с этой стороны никакой опасности пока ожидать не приходится. А сообщениям из-за границы веры никакой нет. К примеру, в прошлом месяце в Кракове осудили на десять лет каторги Иосифа Гендигера, который все наше Петербургское охранное отделение на уши поставил своими доносами о готовящемся заговоре на жизнь Государя, а оказалось, что он просто оговорил невинных, чтобы денежное вознаграждение получить в качестве осведомителя. А за границей вообще ничего толком о наших делах не знают и выдумывают такое, что просто курам на смех. Вы же сами знаете, Ваше Высочество: заграничные газеты просто пестрят сообщениями о заговорах и покушениях на Государя, и даже о сотнях гвардейских заговорщиков, отправляемых в Сибирь пароходами. А та июньская история, когда немцы на весь мир раструбили, что вы, Ваше Высочество, на ходу вывалились из поезда через внезапно распахнувшуюся дверь купе на некой станции Черезпоеть? Хотел бы я знать, кто у них вообще такие дурацкие истории выдумывает…

— О заговоре, про который я тебе говорю, я впервые от самого кайзера услышал, когда месяц назад был у Вильгельма в Гёрде на охоте. Ты полагаешь, что слова германского императора не имеют никакого веса?