С востока приближалась ночь; небо темнело.

Лёга посмотрел на север…

Парень не сказал бы, что испугался, но смотреть на северный пейзаж было тревожно и неприятно. Картина находящихся в той стороне окрестностей навевала нехорошие предчувствия, ожидание беды.

Лес, к северу, начал заволакиваться туманом. При этом сам лесной массив образовывал некую пещеру, тоннель или, скорее… глотку гигантского чудовища, во лбу которого, подобно циклопическому оку, белела восходящая луна, а само это жуткое создание было страшным и безмолвным, как ночной кошмар, — там раскинулось БОЛОТО.

Лёга презрительно сплюнул и повернулся к западу, где только что зашло солнце. На западе ему что-то померещилось, но, не успел он использовать бинокль, как снизу к нему присоединились Андрей и Мишка.

— Дай посмотреть-то, — сказал Парфенов, вставая на ту же ветвь могучего дерева, что и Лёга.

Тот бросил на него пренебрежительный взгляд и ответил:

— Если ты о бинокле, я и сам в него еще не смотрел.

— Ну, так, смотри, и нам, потом, дашь, — поддержал Мишку Андрей.

Лёга открыл чехол, приставил бинокль к глазам и навел резкость.

Благодаря этому великолепному инструменту, сделанному, очевидно, для армии, он попытался более детально рассмотреть тот объект, который его глаза заметили при обращении на запад.

Сперва, Стрельцов ничего не увидел, — стало уже слишком темно для такого расстояния.

Но, спустя всего лишь пару секунд в обозначенной точке загорелся электрический свет.

Благодаря свету и функциональности оптического прибора, все, что там находилось, теперь предстало, — как на ладони.

— Чего видно? — проявил любознательность Мишка Парфенов.

— Слушай, Баламут, тебе-то какая разница? — глянул на него Лёга и опять припал к окулярам бинокля.

— Да просто так. А тебе, что, жалко сказать?

— Там завод…, фабрика, — начал рассказывать Лёга. — Вся в фонарях, будто новогодняя елка.

— Какая фабрика?

— Сейчас найду вывеску, если она есть, — Лёга еще прибавил резкости. — На административном здании написано «Конница»… вроде. Фонари у них мощные, аж слепят… Не, точно «Конница»!

— Это та, от которой мы тушенку жрать будем! — захихикал Мишка Парфенов.

— Странно, — продолжал Лёга. — Такие предприятия, обычно, до пяти дня работают, а это еще не закрылось. Люди снуют туда-сюда, с тележками, на карах, погрузчиках. Такое впечатление, что они, вообще, только работать начинают…, все подготавливают. Бородатые все, какие! У них мода на бороды, что ли? За цехами — строения, типа бараков, но детей или женщин возле них не видно. Только два мужика, опять бородатые, выстиранное белье развешивают.

— Они чего, друг с другом живут? — выкрикнул Мишка Баламут.

Андрюха, услышав эти слова, и вспомнив их же собственные, с ребятами, чудачества, произведенные ими в техникуме, тут же скуксился, как бы говоря выражением своего лица: «Хватит этой темы».

— Не знаю, — буркнул Лёга. — По крайней мере, за один раз все не разглядишь. Но то, что фабрика до сих пор работает, — действительно странно. Сколько сейчас времени?

Андрей посмотрел на часы:

— Да уж почти восемь, без пяти минут! Может, они в две смены пашут?

— Может быть. Энтузиасты…, — Лёга вывернул бинокль на максимальное увеличение, приблизив рассматриваемые объекты еще в несколько раз. — Через главные ворота к ним грузовик с… бородатым шофером проехал. Пять коров привез. Первую только что повели куда-то. Идут с ней в какой-то загон. Остановились. Привязали ее меж двух столбов. Те уроды, которые корову вели, — тоже бородатые…

— Бедные люди, бритв не хватает, — вставил Мишка.

— На лезвиях экономят, — поддержал его Андрей.

Лёга, тем временем, перестал рассказывать о происходящем. Он просто стоял на покачивающейся ветви сосны, пристально всматриваясь вдаль через оптический прибор.

Так продолжалось около минуты.

— Ну, чего там еще-то? — не выдержал, наконец, Мишка.

— Пока ничего. Корову все бросили, стоит она одна одинешенька, — отозвался Лёга. — Хотя, вот, мужик около нее появился, как и все остальные там, — бородатый. Только, в отличие от других, он в резиновом фартуке и с кувалдой наперевес… И еще… у него одного уха нет…

Вдруг, парень лишился дара речи. Бинокль был хорош. Почти что подзорная труба или, даже, — телескоп. Изображение он давал крупное, сочное, передающее все детали того, что происходило там, куда он оказался направлен.

А произошло следующее.

Одноухий человек в резиновом фартуке и с кувалдой в руках подошел к корове сбоку. Он улыбался, а губы его постоянно двигались. Очевидно — человек говорил. Покуда, в данный момент, поблизости от него других людей не было, Лёга пришел к выводу, что тот беседует с коровой.

Потом одноухий сменил позицию, встав ближе к морде животного. Некоторое время он опять шлепал губами, улыбаясь, а затем, в один миг, размахнулся кувалдой и ударил ей корову по голове, — прямо меж рогов.

Животное содрогнулось, задние ноги его подкосились, вслед за ними отказали передние, и туша коровы медленно повалилась на землю.

Это потрясло Лёгу. Он, хоть и понимал, что видел обычную работу забойщика крупного рогатого скота, причем происходило все там, где должно было происходить, — на скотобойне мясоперерабатывающей фабрики, но, видимо, оказался к такой сцене очень восприимчив. Ко всему прочему, у парня сложилось мнение, что присутствовал здесь какой-то изъян. Ну не могут в наши, окрыленные космическими технологиями, дни забивать крупный рогатый скот так по варварски, — кувалдой.

Лёга продолжал наблюдать за человеком в резиновом фартуке.

Тот привязал тушу коровы за задние ноги к электрической тали, поднял ее вверх, и, вынув из-за пояса охотничий нож, перерезал животному горло. Кровь рекой хлынула на землю. Одноухий, не теряя времени, раздобыл откуда-то ковшик и подставил его под кровавый поток. Дождавшись, когда тот наполнится, он взял ковш в руки и начал отхлебывать из него кровь.

Лёгу чуть не стошнило. Если в отношении забоя скота у него еще были сомнения (может, не стоило обвинять местных работников в варварстве, может, именно так это и должно происходить), то теперь он точно знал, — таким образом, туши не освежевывают. Этот человек — сумасшедший!

Правда, парень допускал, — от подобной работы можно сойти с ума, захотеть… гемоглобина (при этом — сэкономить… ведь, зачем покупать в аптеке гематоген с бычьими эритроцитами, если под рукой — живая, еще теплая кровь?).

Лёга опустил бинокль и передал его Андрею.

Андрей схватил прибор, словно маленький ребенок заветную игрушку и начал жадно озираться по сторонам, буквально прилипнув к его окулярам.

— Ты чего-то, вдруг, стал, как в воду опущенный, — подметил Мишка изменения, произошедшие в лице Лёги. — Не от высоты?

Лёга Стрельцов отрицательно покачал головой.

— Тогда, может, от бинокля? Я знаю, у моей сестры от очков такое однажды было. Она у меня в очках ходит, иногда их меняет — на новые. Один раз в оптике ошиблись и сделали ей очки, — слишком сильные для зрения, которое она имеет. Так вот, ее, после их примерки, тоже всю перекосило. Еще у нее голова тут же разболелась. У тебя голова — не болит?

Лёга метнул в сторону Мишки испепеляющий взгляд.

— Так что же тогда? Ты, хоть, вниз не упадешь? Сам спустишься? Или нам с Андрюхой тебя снимать придется?

— Да не приставай ты к человеку! Понадобится ему наша помощь — сам скажет об этом, — бросил ему Андрей. — На, вот, лучше, посмотри…

И он отдал бинокль Мишке.

Лёга решил никому не рассказывать, что видел и из-за чего осунулся. Если сам не захочешь этого сделать, — никто и не узнает. Вряд ли народ будет его пытать, чтобы открыть эту тайну. Баламут, вон, поспрашивал и то уже отстал, а остальные его морды вообще не видели, поэтому и вопросов лишних у них не будет. Ну а к прибытию людей на поляну он уж, полностью придет в себя. Правда, тот же Мишка может проговориться. Скажет, дескать, увидел чего-то, и какой-то не такой стал… Но, может, и не проговорится. В крайнем случае, надо просто молчать и не подавать виду, что ему что-то не понравилось, — увидят спокойствие человека, и сами успокоятся.