– Имя очень необычное. Я сперва не поверил, думал, интересничает. Русколань! Русколань Алексеевна Журавская!

– Да! Богатая фантазия у родителей. Даже не знаю... тяжело с таким именем в школе.

– Наверное. Но красиво. Она и сама красивая, в самом деле на лань похожа.

– Поздравляю, Колян! – Я протянул ему руку, которую он немедленно пожал. – А знаешь, кого я встретил перед войной? У нас на Цандере?

– Цандер? – Переспросил всезнайка Самохвальский. – Система Лукреции, Тремезианский пояс?

– Ага.

– Ну и кого?

– Одну симпатичнейшую брюнетку. Зовут Исса Гор. К нам клоны на станцию в гости прилетали – визит дружбы, мать их. Так вот, там на банкете на меня вырулила эта чаровница. О тебе упоминала, и... Ты чего, Колян?

Коля внезапно осунулся. Даже, вроде, стал как-то меньше ростом. Отвернулся от меня, втянул голову в плечи и зашагал быстрее.

– Ты чего? – Повторил я, чурбан бесчувственный, соображая, что явно спорол лишнее.

– Я ее знаю, да. Исса Нади Дипак Гор. Она невеста, официальная невеста Сашки Пушкина.

Вот я болва-а-ан! Надо ж такое ляпнуть, а?!

– А Пушкина, видел, из списков пропавших без вести убрали. – Продолжил Коля. – Сегодня с утра смотрю: на стенде бумажка с погибшими. И там Сашка.

– Брось, Самохвальский! Без тел не хоронят!

– Знаю. – Коля кивнул. – Но если бы ты видел, как яхта рванула! Ты же знаешь про рейд на Фелицию? Пушкина сбили и взяли в плен – оттащили катапультированный ложемент ремботом. Так осназ рассказывал, который штурмовал яхту. Говорят, что Пушкин стопудово был на борту. Потом наши всадили в "Яузу" две торпеды, чтобы клонам не досталась. Прибыли "Кирасиры" с эвакуированными, а Пушкина там и нет. Только я все равно не верю, что Сашка погиб.

– И правильно. Я тоже не верю. – Тупой и толстокожий Румянцев соображал, как бы перевести разговор в безопасное направление, пока ноги несли нас мимо длиннющего фасада НИИ космической экологии.

– Тут такое дело, Коля. Делюсь сокровенным. Ни одна живая душа не знает.

– Ну?

– Короче, у меня тоже любовь. Вдребезги. Настоящая. Места себе не нахожу. И она тоже пилот. Лейтенант конкордианских ВКС, ты представляешь? Рошни Тервани.

– Ого! Это тот самый пилот, которого ты спас на Наотаре? Из-за которого тебя выперли тогда из Академии? – Коля, кажется, оживился. – Так это она?! Вот так история!

– Да вообще! Сюрреализм в чистом виде. И здоровая классика одновременно: красавица и спаситель в сияющих доспехах системы "Гранит"! – Я забалагурил, повествуя о разрешенной части своей одиссеи, искупал таким образом допущенную бестактность.

Одиссея вышла немаленькая, даже в общих чертах.

Так называемый экологический НИИ – триста метров фортификационного бетона по фасаду – закончился. Нам призывно подмигнул боковой проулок, через который так удобно срезать до Глетчерного. Да только когда еще выпадет случай от души поговорить со старым другом? Я воспользовался ролью проводника и повел Колю дальней тропой.

Моя маленькая хитрость спасла нам обоим жизни.

Я остановился. Внезапно. "Заткнул фонтан", по выражению бессмертного Козьмы Пруткова, и встал, как противотанковый надолб.

Почему?

А Бог его разберет.

Интуиция вдруг завопила: "Стой!"

– Ты чего это? – Удивился Коля.

– Тихо! Слушай! – Прошипел я, чутко озираясь и воздев ладонь.

Я даже маску на пару секунд снял, чтобы не мешала.

– Да чего?! Чего слушать-то?! Звуки ночи?

– Бежим, Коля. Бежим!

– Куда?! Да что с тобой, дружище?!

Он стоял, весь такой потерянный, а я ухватил его за рукав и потащил за собой. Коля никак не желал пришпориваться и перейти с медленной рыси на галоп.

– Кретин безмозглый! Я сказал: побежали, мать твою налево!

Коля побежал. Мой испуг дошел и до его сердца, но пока не до мозгов.

Мы успели заскочить за будку служебной развозки, которая стояла наискосок в сотне метров от НИИ. Хорошая такая будка из пенобетона, раскрашенная горизонтальными желтыми полосами.

Я припечатал Самохвальского спиной в стену, а потом свалил подсечкой. Фуражка слетела и покатилась, наматывая не самый чистый снег, изъезженный гусеницами и истоптанный тысячей ног.

– Ну ты, Андрюха, даешь! – Простонал Коля и сделал попытку метнуться за головным убором.

Николай – парень здоровый. Других в истребители не берут. И вот теперь все восемьдесят кило сухих мышц сложились в едином броске туда, куда бросаться было нельзя ни в коем случае. Он даже успел высунуть из-за будки голову и руку с растопыренными пальцами.

Я навалился сверху и втянул его назад, прочь от улицы и убегающей фуражки.

– Это уже не смешно! – Коля начал вырываться всерьез.

И это было, в самом деле, не смешно.

Родилась вибрация, пронзившая воздух. Вибрация разрослась в гул на грани ультразвука. Я вжался в снег и ткнул туда же лицо моего друга. На низком горизонте зажглась звезда, непредусмотренная местной астрографией. За секунду она превратилась в комету, которую сопровождал даже не гул – вой.

Комета подработала факелами дюз коррекции, потом вверх отстрелились три красные искры, а сама она вонзилась в крышу НИИ.

Грохот.

Я ослеп и оглох. Такое впечатление, будто два крепких мужика, хорошенько размахнувшись, дали по ушам досками – сотками, не меньше. Я еще крепче обнял землю, так как знал, что означают те три красные искры.

Это мог быть только суббоеприпас, начиненный зажигательной росой, шрапнелью или смертью с иным именем. Я угадал.

Сразу вслед за басовитым валом звука – ревом и рокотом – прорвался визг, и вся улица буквально взорвалась! Пыль и снежную взвесь прошили мгновенные росчерки. Тысячи росчерков! Что-то забарабанило в будку, полетели куски бетона, выбитые неведомой силой!

"Значит, шрапнель."

А потом с уханьем начали сыпаться здоровенные обломки – всё, что осталось от нашей космической экологии.

Какофонии на Московском проспекте вторили недалекие ударные. Огненные грибы над Городом Полковников. Штук пять или шесть.

С большим запозданием заработала сирена воздушной тревоги.

Под аккомпанемент ее заунывного "у-у-у у-у-у-у-у-у у-у-у-у-у" мы с Колей подняли головы. Кажется, нас больше никто не собирался убивать. По крайней мере, немедленно.

Пыль стояла столбами, но даже сквозь ее завесу было видно, что из капитального тела НИИ выгрызен кусок в полтораста метров. Вся улица засеяна кусками стен, перекрытий и несущих балок. Из поднебесья осенними листьями падают десятки тысяч бумажек, которые вытряхнуло взрывом из институтских папок.

Одна тощая папка – цела-целехонька – энергично подскакивая на бетоне, как пенсионер-бодрячок на беговой дорожке, примчалась в наше импровизированное убежище и едва не щелкнула меня точно по лбу. Я машинально скользнул взглядом по папке. "Vector. Дело №56"– вот что было написано на ней.

Я подобрал папку и заткнул ее за пояс. В твердой уверенности, что отдам первому встречному офицеру ГАБ.

Я вспомнил о ней только спустя три недели, раскрыл, начал читать и вскоре вслед за тем – утратил папку и ее содержимое навсегда.

Но это будет через три недели.

А в ту минуту я поднялся на ноги и пристрастно себя ощупал. Коля занимался тем же.

От нашей будки осталась покусанная стенка – навес снесло. Окончательно убедившись, что жив и почти цел, я начал затейливо выражаться.

– И чего ты материшься? – Спросил Самохвальский.

– Живой, вот и матерюсь, – доложил я.

Выматерился и Коля. На моей памяти – первый раз.

– Спасибо, Андрюха! Если бы не ты... ты видел, что эти ублюдки кассетный суббоеприпас применяют?

Я в это время выковыривал из края развороченной стены занятную металлическую штуку.

– Во! – Показал я. – Стреловидная шрапнель!

Самохвальский отобрал находку. Два на три сантиметра. Остро отточенные лопасти.

– Основательно, – сказал он. – Ракета разрушает здание, а шрапнель выкашивает живую силу вокруг. Нарушение конвенции, между прочим. По объектам, где есть гражданский персонал, такие штуки применять запрещается!