А ко мне подходит один из бывших подконвойных. Поднимает к плечу сжатый кулак — приветствует, надо думать.
— Спасибо, товарищ! — говорит он мне. — Рот Фронт!
— Да русский я! Тряпки эти надел, чтобы к конвоирам ближе подойти.
Глаза подошедшего расширяются.
— Русский?
— Красноармеец Максим Красовский! Могу даже документы показать! Кстати, — выуживаю из коляски ещё одну винтовку, — возьми, а то тебе не досталось. Вот и подсумки с патронами. Гранаты есть — могу дать четыре штуки, надо? Штык ещё есть…
Про пистолет я умалчиваю, всегда полезно иметь в кармане козырь.
— А мотоцикл-то знакомый! — подходит к нам коренастый, но очень уж исхудавший мужик. — Офицера ихнего возил!
— Так он и сам тут рядышком лежит! — киваю на лес. — Прикопал я их поблизости, чтобы не хватились раньше времени. И форму с водителя снял.
Это правда — на мне его дождевик. Форму своих конвоиров пленные наверняка узнают, а вот к мотоциклисту приглядываться — им явно было недосуг.
— Уходить надо скорее, товарищи! — повышаю голос. — Не ровен час — фрицы поедут, не отобьёмся же! Мало нас и оружия не хватает…
Уговаривать никого не нужно — все с этим согласны. Пять человек надевают шинели конвоиров, их сапоги и пилотки. Одежду бывших пленных убираем в багажник коляски. В саму коляску прячем и карабин мотоциклиста — странно выглядел бы конвоир с двумя винтовками.
Ещё удивительнее выглядел бы пленный с оружием.
А вот гранаты они прячут под одежду — расставаться с оружием никто больше не хочет.
— Если по дороге чуток пройдём, — торопливо поясняю я, — то тайничок там у меня есть… еды чуток, ещё малость добра всякого… А завтра — можно и за оружием сходить, есть тут недалеко ухороночка.
Один из мнимых конвоиров забирается в коляску, он поедет со мной.
— Слушай, — спрашивает он меня, — а как же ты этих-то двоих уговорил? Офицер — тот хиляк, верно. А вот водитель — здоровый же был, чертяка!
Мы как раз проезжаем мимо той самой коряги, под которой лежат оба немца. Притормаживаю.
— Корягу видишь?
— Это вон ту, где сучок вверх торчит?
— Ага, она самая. Сбегай и полюбопытствуй…
Через минуту он возвращается. Бледный.
А хрена ль? Там такое зрелище… скажу вам. Офицер-то далеко не сразу раскололся.
— Ну ты ваще… лихо их…
— Дык! Жизнь заставит — не так ещё раскорячишься!
— Эк загнул-то! — уважительно говорит он. — Как звать-то тебя, головорез?
— Максим я! Снайпер, отрезали нас, вот и мыкались тут по лесам-то. На фрицев навалились, да там меня и подранили. Наши отошли, а меня в деревеньке одной оставили, лежи, мол!
— И долго пролежал?
— Долго… пока немцы не нагрянули. Деревню спалили, еле ушел. Патронов-то нет! Винтарь есть, а чем стрелять? Так и ушел, в гражданке, зато с винтовкой и документами.
— Где ж она у тебя? Эта што ль? — трогает немецкий карабин мой попутчик.
— Не… У меня «Светка»! Да с оптикой — не хухры-мухры! Заныкал я её. А фрица-обозника придавил, кой-чем и разжился. Потом ещё… А потом и колонну пленных увидал. Ну и пошел к вам на помощь.
— Вовремя успел. Нас в шталаг переводить собрались.
— Это что ж за зверь такой — шталаг?
— Лагерь ихний. Для штрафников. Тут, почитай, каждый бегать пытался, да не по разу. Вот и дали команду — в шталаг!
— Понятно… ладно, хорош базлать, мы к перекрестку подъезжаем! Здесь движение есть, так что — надо в оба глядеть! А то проколются наши — что тогда? Надо упредить! Тогда хоть в лес уйдут!
Ссаживаю его метров за пятьдесят от перекрестка.
— Тут стой — вроде как на посту часовой. Уж больно морда у тебя небритая, вблизи увидят — хана всем настанет!
Это уже мой ляп! Не подумал о том, что все пленные небриты и заросли. А конвоиры такими быть не могут. Нельзя нам близко к немцам подходить, спалимся на раз-два!
Ставлю мотоцикл у обочины и грязью залепляю номер. Ладно, это пленные такие глазастые оказались — номер запомнили. С одной стороны, это и понятно. Ничто так не обостряет слух, зрение и память, как сидение за решёткой или стояние за проволокой. Любую мелочь замечаешь! Вдруг именно она поспособствует побегу? На мое счастье охранники не опознали мотоцикла. А может и опознали, но я слишком уж на них попёр? Командный тон, форма и немецкий язык — это для них вроде условного рефлекса вышло. По принципу — кто палку взял, тот и капрал?
Томительно тянется время…
Ладно, пока колонна не подошла, прикинем хрен к носу.
Нападение прошло относительно гладко и быстро — никто и пискнуть не успел. Это ладно, теперь как дальше быть? Перед ребятами я, вроде бы, и не лоханулся нигде. Во всяком случае удивленно никто не смотрел и вопросов не задавал. Да и в разговоре… тоже пока нормально всё шло. Форма немецкая, конечно, удивила всех, но объяснениям поверили. Пока поверили. Чую, что разговор основной позже будет, когда от задора боевого парни отойдут, да очухаются. Тут меня в оборот-то и возьмут…
Хотя на попутчика своего я вроде бы впечатление произвел. Собственно говоря, не я, а два дохлых фрица. Особенно офицер…
Это мне в плюс.
Непрост этот дядька, совсем непрост.
Так оно и хорошо, что я именно с ним поехал. Или это он со мной прокатился? Да ну… паранойя какая-то.
В чем меня можно подозревать?
В том, что я немец?
Ага, зарезавший двоих своих и пристреливший конвоиров. Перед кем комедию-то ломать, перед штрафниками? Цель какая? Внедриться… куда?
Не — это бред.
Для меня бред.
А здешний народ в такое поверить может, тут, насколько я помню, ещё и не такие фокусы прокатывали.
Нельзя расслабляться, нельзя. И оружие под рукой держать надо.
Зачем? Я что, буду стрелять в своих? В тех, кого только что вырвал из лагеря?
Не буду.
Но они — они могут.
Не оттого, что спасенные мною люди какие-то злые и неблагодарные. Тут жизнь такая — на слово мало кому верят. Хотя нет, исключения тоже вроде бывали.
Память, память!
Как ты меня сейчас подводишь!
Что я им буду говорить?
Но колонна подошла вовремя. Никто не появился на дороге, лишь парочка грузовиков, не задерживаясь, проехала мимо перекрестка. Увидев за стеклом головной машины офицерскую фуражку, вытягиваюсь. Тот небрежно кивает, и машины проезжают мимо.
Пронесло…
Поэтому, не дав мужикам присесть, я в темпе гоню их дальше, попутно объяснив свою оплошность с переодеванием. Обдумав всё, сходимся на том, что испытывать судьбу и дальше — глупость несусветная.
— Вот что, мужики. Забирайте свою одежку, винтовку — и двигаем в лес. Мотоцикл тут пока припрячем. За едой мне одному идти надо. По дороге — лесом долго очень будет. У меня там причиндалы есть, принесу и утром побреемся. Дальше опять маскарад — вдвоем-втроем за оружием сходим. Один не унесу.
Это неправда. Унести, а тем более, увезти я могу всё и один. Но лучше иметь рядом с собою свидетелей, мало ли как там всё обернется дальше?
Мужики переглядываются. Похоже, моё решение не всем по душе.
— Ты это, Максим… может, утром все пойдем? — говорит мне коренастый.
— Дык… — пожимаю плечами. — По дороге, один фиг, не выйдет — срисуют нас на раз-два. Не очень-то вы на настоящих фрицев похожи — худые да обросшие. А по лесу… можно и так, только я здешнего леса не знаю, сюда по дороге шел. Долго идти будем.
— Зато вместе.
— Ну, раз так… можно и вместе.
Опустошаю свои запасы — банка консервов, галеты, ещё кое-что. В багажнике мотоцикла находим бутылку вина и немного еды. Крохи, ежели на всех делить. Но иначе — никак.
Большого костра разжигать нельзя, а ночи ещё холодны. Что делать? Лечь рядом и прижиматься друг к другу? В принципе, можно, но все равно — холодно. А ребята все не шибко здоровые.
Выслушав всех, встаю.
— Сюда идите.
Большой выворотень и приличная яма под ним. Снимаю с пояса лопатку и начинаю рыть землю.
— Веток наломайте. Или нарубите, вот штык.
Втыкаю его в землю. Вытащивший его солдат переступает с ноги на ногу — рукоятка штыка забрызгана кровью, я не успел вычистить оружие.