Красовский Максим Андреевич — мой прадед…

За много лет до (или после?) описываемых событий.

— Смотри, Максим — протягивает мне старый фотоальбом отец. — Вот тут собрана почти вся история нашей семьи. Ну, разумеется, та, которую удалось собрать. И фотографии есть — те, которые уцелели.

Листаю старые, непривычно толстые страницы. Под фигурными полосками бумаги укреплены пожелтевшие фотографии. Лица людей мелькают передо мной. Это все, кто тут изображён, мои родственники? Точнее, уже предки.

— И сколько же тут всех собрали, пап?

— Двадцать три человека. О некоторых просто ничего неизвестно, слишком много времени прошло. Да и время это было… всякое, в общем. Вот, например, твой прапрадед — Андрей Красовский. Так он вообще — был полковым священником. От него только одно фото и осталось, больше просто не существует. Да и то, нашли его уже в наше время — в Интернете натолкнулись на статью о военных священниках, там его фото и отыскалось.

— Он воевал?

— Да. В русско-японскую и в первую мировую. Даже ордена имел.

— А разве они воюют? Ведь попам в руки оружие брать нельзя!

— По-всякому воевать можно, Максим. Мы просто многого не знаем о тех временах. Но за выслугу лет священникам наград не полагалось. Да ещё и военных орденов!

— Многие из нас воевали?

— Почти все. Даже и женщины. Одна из твоих прабабушек — так вообще всю войну прошла! Связисткой была. И оба прадеда — один из них капитаном войну закончил, артиллерист.

— А второй?

Отец переворачивает несколько страниц. Передо мною фото — молодой парень в красноармейской форме. На груди какие-то значки и даже медаль.

— Вот он. Максим Андреевич Красовский — тебя в его честь назвали, Максимом.

— Только одно фото? А почему он рядовой? Второй прадед — вон, до капитана дослужился! Он что, где-нибудь в тылу служил?

Отец почесывает подбородок.

— Видишь ли, Максим… Про него вообще мало что известно. Они с твоей прабабкой только успели пожениться, как его в армию призвали — война началась. Воевал он хорошо, видишь, даже в 1941 его медалью наградили, а тогда с этим туго было… Стрелок был хороший — ну, это у нас почти семейная черта, сам знаешь. А потом… Под Ленинградом это случилось. Отрезали его часть, и после этого — всё. Никаких сообщений о нём больше не поступало. Официально — он пропал без вести. Не он один, таких тысячи были…

— И когда же это всё произошло?

— Летом 1942 года, где-то на Волховском фронте.

Я потом не раз вспоминал эту фотографию. Бывая в этих местах, подсознательно представлял себе, как (ну, совершенно случайно!) раздвигаю руками куст, а там — пирамидка! С пятиконечной поблекшей звездой. И единственное имя на ней — рядовой Максим Андреевич Красовский…

Но нет никакой пирамидки. И могилы моего прадеда тоже нет. Его так никто и не похоронил тогда — оставили лежать под разлапистой елью. И никто — ни всевозможные красные следопыты, ни поисковики — никто так и не забрел на этот холмик и не ткнул в землю щупом.

Кстати!

Наклоняюсь над телом и, после недолгих поисков, нахожу черный цилиндрик. Несколько движений — и он распадается на две половинки. В моих руках небольшой листок бумаги — на нем то же самое имя. И адрес… мой адрес. Здесь я живу! Жил? Или буду?

На земле сидел человек.

В серой немецкой шинели и немецких же сапогах. Оружия у него не было, только под рукою сиротливо поблескивал брошенный топор. Шли минуты — он не двигался. Выглянувшее на мгновение солнце пощекотало его своим лучиком — человек так и не поднял головы.

«Кто я?

Максим Викторович Красовский.

Или Макс Красовски?

Я русский!

Немец?

Солдат вермахта?

Нет!

А почему на мне их форма?

Я — реконструктор! Мы отыгрываем бой!

А откуда передо мною мертвое тело? И документы, которые я держу в руках — документы моего пропавшего прадеда? И тело передо мною — это он сам?

Голоса вдали! По-немецки говорят, между прочим…

И эти воронки вдали. Перепаханные танками окопы…»

Поднимаю с земли СВТ. Она уже заржавела, рыжие разводы тронули металл ствола и ствольной коробки. Но затвор открывается. На землю падает патрон.

Обычный патрон 7,62х54 — сколько я таких держал в руках!

Но этот — вполне себе боевой! Реконструкция с боевым оружием?

Осматриваю винтовку — нормальное боевое оружие. Её только почистить, убрать ржавчину и можно воевать.

Только нечем воевать, в магазине всего два патрона, да третий лежит на земле. И в карманах у убитого я больше ничего не нахожу.

А, кстати! С кем воевать-то? Что тут вообще происходит, и чьи это голоса слышны из-за кустов?

Люди в немецкой военной форме! И как ни странно, я даже знаю, как их зовут. Вон тот, долговязый, это Гельмут Франк, сидящего на телеге автоматчика зовут Аксель Фридрих Мюртц. Он ефрейтор и сейчас командует нами всеми.

Всеми — это кем?

Первое отделение второго взвода пятой роты второго батальона 405 гренадерского полка 121 дивизии вермахта.

И я числюсь в составе этого отделения.

В качестве кого?

Старший стрелок Макс Красовски.

Дожил!

Дореконструировался!

Что, сейчас нарубишь веток, закидаешь ими перепаханные снарядными разрывами окопы и пойдешь, вместе со всеми? В расположение своего (уже своего!) взвода? Будешь пить с ними кофе, жрать картошку и зубоскалить?

А назавтра?

На фронт?

Стрелять по своим? Ты хороший стрелок, Макс…

Но ведь и эти, ходящие внизу люди, тоже свои.

Очкастому Хорсту Фишману я помогал в работе, Франку показывал как удобнее держать оружие и целиться…

Для чего?

Чтобы он завтра стрелял по моим предкам?

Впрочем, нет.

Мой предок — вот он, лежит у моих ног. Он сделал все, что было в его силах, для того, чтобы я родился и жил.

Ага, и сейчас стоял тут, одетый в чужую военную форму… готовый стрелять по тем, кого он защищал.

Нет.

Не будет этого. Я, возможно, и не все сейчас вспомнил, но за эту страну я уже воевал. Не сегодня и не здесь. И не с этими солдатами в шинелях мышиного цвета. С другими. Которые иногда были одеты в такую же форму, что носили и мы сами. Но и там была война, лилась кровь и погибали мои товарищи.

Война не кончается.

Она иногда затихает — на время. Но приходит час — и снова берут оружие в руки молодые парни в военной форме, чтобы защитить свою страну от нового врага. Он может быть разным, этот враг. Может носить форму — и ходить в гражданской одежде. Может стрелять тебе в лицо — и трусливо жалить в спину. Ничего от этого не меняется. Он всегда будет врагом, желающим убить именно тебя, как солдата, защищающего целостность своей страны. Или трусливым, гадящим исподтишка, мерзавцем, желающим, чтобы «этой страны» не было в принципе.

Все возвращается на круги своя. И перед тобою — именно перед тобою! Встает во весь рост выбор — с кем ты? Можно уйти вместе с этими симпатичными и обаятельными простыми парнями, одетыми в фельдграу. За ними Европа и большая часть цивилизованного мира. Они несут «свет и процветание», обещают освобождение от тирании «несчастному, обездоленному русскому народу». Много чего они несут…

А можно — остаться здесь. Рядом с погибшим солдатом. Он навряд ли задавался возвышенными мыслями о прекрасном, лежа здесь, на сырой земле, с винтовкой в руках. Скорее всего, просто думал о своем доме. О молодой жене, которая ждет его в осажденном городе. О сыне, которого ему уже не суждено никогда увидеть. Да мало ли о чем думается в такие минуты? А может быть, просто подсчитывал в уме остатки патронов, прикидывая — насколько их хватит? Увы… подсчеты оказались неверными — не хватило. Не патронов — жизни. Вот с этим и вышла главная загвоздка…

Торопливо рублю ветки и сбрасываю вниз приличную охапку — пусть со стороны не возникает никаких подозрений относительно того, чего это я вдруг тут задержался. Ещё охапка… так, хватит пока.

Спускаюсь вниз. Раскидываю ветки по окопам — уже лучше. Сую топор за пояс и топаю к телеге.