– Может, кофе? – Денис никак не может начать.
Олег наводит камеру на Стефана, пристреливается. Тот отказывается от кофе.
– Знаешь, меня в клинике так долго держали… Но только вышел – опять слег с пневмонией, и уже ясно, что до пластики не доживу. У меня иммунитет и был слабый. Спортом я не занимался, не моржевал, кросс не бегал, только работал, – он невесело усмехается. – Моя мать влюбилась в одного бизнесмена, у которого было совместное предприятие в Праге. Она тогда уборщицей работала, полы мыла в его офисе. Потом ради него моего отца бросила и сюда приехала. В школу я уже тут пошел. Он из нее просто леди сделал, никогда с тех пор она швабры в руках не держала. И все, что было раньше, пыталась забыть, вычеркнуть, даже язык. Но если мне до десяти сосчитать надо – я все равно по-чешски считаю, цвета и вообще все, что в детстве учил, только по-чешски помню. А отца почти не помню. Она говорит, что он был очень беден. Считай, что вообще его не было. А потом был чужой мужик рядом. Она его любила, и я должен был его любить. Я из дому ушел, как только мне пятнадцать исполнилось. И, знаешь, был уверен, что родины у меня нет, родных нет, и никто не поможет. Я много усилий приложил, чтобы и работать, и учиться, и книги читать, и в труппу пробиться – я все на это положил, все.
А когда пошло по накатанной, тоскливо сделалось. Это раньше кризис накрывал четко по графику – в сорок лет. А мне тридцать три было, и у меня такой кризис начался – мозги плавились и растекались. Потом отвлекся на клубы, на забегаловки, на тусовку – вроде легче стало.
Вот говорят, что болезнь – наказание, кара небесная. Но я не знаю, за что наказан. Я не чувствую за собой никакой вины. Я не делал ничего такого, чего не делали бы другие. Немного кокаина, немного водки, немного с девчонками повстречался…
– Правда, что застрелиться хотел?
– Правда, но не из-за самого диагноза. Ясно, что все смертны. Просто – на какое-то время – возникла страшная иллюзия, что у меня есть родина, есть близкие люди, им можно доверять, к ним можно привязаться, привыкнуть, даже зависеть от них, потому что они ближе отца, которого я не помню, ближе матери, которая вечно упрекает, ближе отчима, который всю жизнь меня ненавидел. Есть близкие люди, которые любят и не хотят меня изменить, просто любят. Но, знаешь, это только на памятниках выглядит искренне: «Помним, любим, скорбим. Родные и близкие», а в жизни вряд ли такое возможно. Где он, кстати?
Денис отводит взгляд.
– Уволился.
– Уволился... И тогда он тоже уволился. А ведь мы с ним не один пуд соли, не одну пачку денег, не одну девчонку… И верил я ему. А все моментально происходит: был близкий человек и вдруг шагнул в толпу посторонних и растворился. И на прощанье сказал что-то вроде: «Увольте меня от этого, не моя проблема». Я бы и не позволил ему сопли мне вытирать. Но не так же… Я понимаю, все понимаю – испугался, и жизнь дорога. Но я тогда точно в таком же положении был – думал, с кем, на ком влетел. Думал и придумать не мог…
– То есть у вас личная жизнь на двоих была? – насилу выговаривает Денис.
– Чисто на двоих не была, но на троих-четверых была. И я за него испугался, ужасно испугался…
– И чем закончилось?
– Ты же видишь, чем закончилось. Я валялся в клинике, а он один раз позвонил, чтобы попрощаться.
– А сам он здоров?
– Думаешь, он мне сказал? Нет. Я ничего не знаю. Честно говоря, он парень рисковый, и не я вовлек его во все это, а наоборот. И что мне теперь – отчет у него требовать? Справку? На дуэль вызывать? Судиться? Проклинать его? Да и неважно уже. Просто случилось горе, которое разделило.
Дениса тоже прошибает холодный пот. Никогда не сомневался в Костике. Нет, сомневался, но дня два, не больше. Это же Костик…
Стефан еще долго рассказывает о ролях в театре, с которым уже попрощался, но Денис слушает молча, никак не реагирует, не задает вопросов, думает о своем.
– Слышал, у тебя тоже проблемы? – спрашивает Стефан в конце их беседы.
– К… какие?
– Обвал заказных статей?
– А, это… ерунда. Это я разрулю. В пятницу ток-шоу на центральном…
– Так это в честь тебя «Слухи»? Мне как-то туманно объяснили, когда приглашали.
– А тебя зачем?
– Я теперь как свадебный генерал. Доживаю последние дни на публике, которой всегда сторонился. На похоронах тоже тусовка соберется, репортеры светских хроник. Даже в театре признают, что играл неплохо, а при жизни критики до костей грызли. Что ни говори, а хорошо быть покойником, хорошо, – Стефан словно вслушивается. – Шуршит слово «хорошо», а не помню, что значит. Наверное, смысл понятий уходит раньше, чем они сами. Вот такие дела, Дэн. Думаю, ты справишься. Это не для записи. Потому что человек ты хороший…
– Ты теперь знать не можешь, от тебя смысл понятий ушел. Да и раньше иллюзии у тебя были, – насилу усмехается Денис. – Страшные иллюзии…
– А я не жалею. Заплатил за них дороговато, но следующей ступени я все равно не вижу. Если не смерть, то что? – Стефан разводит руками. – Я даже рад, что так закончилось. То есть еще не закончилось, но заканчивается.
– А мне сказать хочется на прощанье, что мы всех поборем и победим…
– Ты побори и победи один, – Стефан кивает. – Увидимся на ток-шоу. Ну, и потом… тоже приглашаю.
24. ДОВЕРЯЙТЕ ХОРОШИМ ЛЮДЯМ.
Конечно, есть сценарий, но совсем не такой, какие пишут студенты сценарных отделений кинематографических вузов – с указание оборудования, постановки освещения и конкретных реплик.
Маша отмахивается от Дениса.
– Все обычно будет. Вы же профессионал – сориентируетесь!
Ничего, что прямой эфир, а Денис даже понятия не имеет, кто займет места на полосатых диванчиках. Ждет появления обычного состава – под предводительством оперной дивы Арефеевой, но появляется скромный частный детектив Пичахчи.
– О-е! – ругается про себя Денис.
Других гоблинов не видно. Эфир начинается. Маша кратко «обзирает» конфликт, возникший между Денисом Федуловым и некоторыми гостями его передачи. Денис добавляет, что он человек не конфликтный и, скорее всего, был неправильно понят. Если его передача и окрашена иронией, то это – примета его стиля и отказываться от нее он не собирается. Поскольку никого из оппонентов в студии нет, то и обвинять его некому. Вместо них слово берет Пичахчи:
– Да ведь дело куда серьезнее, куда! Или ваше участие в проекте «Эдем» тоже прикажете считать иронией – по отношению к беззащитным, отчаявшимся, одиноким старикам?
Скромный такой, незаметный детектив. С хваткой питбуля.
– Действительно, дело куда серьезнее. Я оказался обманут точно так же, как и эти беззащитные люди. К сожалению, не заказал детективного расследования, прежде чем принять предложение об участии в рекламе, – отвечает Денис.
– То есть вы хотите сказать, что «Эдем» – не ваш проект? Не бизнес вашей компании?
Вот удар ниже пояса. Разумеется, Пичахчи чует, до какой степени Денис может быть откровенен, спасая не просто свою репутацию, а свою жизнь.
Но теперь все представляется Денису совершенно иначе. Зачем спасать то, чем рисковал не задумываясь? Что шатко? Что и без того висит на волоске? Думал, что движется по течению, но хотя бы по горизонтали, а после разговора со Стефаном ясно увидел, что вертикально и вниз.
– И вы, и я, и все зрители видели интервью вице-мэра Вадима Ивановича Шихарева, в котором он представлял «Эдем» как проект мэрии. У меня, как и у всех остальных, не было никаких причин не верить городским властям. К счастью, благодаря вашему расследованию, все это вовремя раскрылось.
Зал несколько замирает, но загорается табличка «аплодисменты», и все одобрительно аплодируют.
– Как видите, мне скрывать нечего, – продолжает ободренный Денис. – Я оказался обманут так же, как и те, кто звонил по предложенным телефонам в надежде найти помощь и поддержку в «Эдеме». Даже более того – за одно упоминание на этом ток-шоу имен официальных лиц мне угрожали серьезной расправой. Но угрозы меня не пугают. Вопросы о моей случайной гибели частные детективы будут задавать уже не мне. А вот вы, господин Пичахчи, вряд ли сможете назвать инициаторов вашего расследования, несмотря на то, что, стремясь потопить всего лишь одного журналиста, спасли жизнь многим людям. Я рад, что все так сложилось. И рад, что это не просто выяснилось кулуарно, а стало достоянием широкой общественности.