— Сеньор шут? — спросил тот, словно только заметил Пьетро.

— Пьетро Мира к вашим услугам дорогой земляк, — Мира перешел на русский язык. — Неужто итальянская речь вам не понятна?

— Вам что-то надобно от меня? — по-русски ответил Арайя. — Девка Мария уже у вас проживает, и мне до неё никакого дела более нет.

— Да от того, что трогать Дорио вы боитесь, сеньор Арайя. Ведь она у вас нашла яд, коим герцога Бирона отравить желали.

— Сие ваши выдумки, господин шут. И мне более с вами говорить не о чем.

Арайя думал уйти, но Пьетро задержал его:

— Погодите, сеньор. Я ведь вам не все сказал. Я не желаю вам зла, несмотря на то, что вы много раз покушались на мою жизнь. Но не заставляйте меня доносить на вас!

— Доносить? — Арайя побледнел.

Капельмейстер знал, как страшна в последнее время императрица в гневе. А его наверняка с тем похищением шута Пьетро Мира втянули в опасную игру. Де ла Суда работает на Волынского. А Волынский в последнее время против Бирона интригует. И сия интрига ничего хорошего сеньору Франческо не сулит.

— Именно так, сеньор Арайя. И мне надобно знать, кто вас надоумил меня похитить. Ведь это не вы послали ко мне Варвару Дмитриеву? И если вы просто все расскажете, то о вашем участии в заговоре будет забыто.

— Я не участвую ни в каком заговоре! Я музыкант, а не заговорщик! И прибыл я в Россию не для заговоров!

— Тогда скажите мне, кто вам приходил? И кто советовал меня похитить?

— Это был Жан де ла Суда!

Мира едва не закричал от радости. Де ла Суда! Конфидент Волынского! Вот она цепочка, о которой говорил Либман….

Год 1740, март. Санкт-Петербург. В Тайной розыскных дел канцелярии.

Ушаков лично вел допрос камердинера Волынского. Дело было слишком серьезное, чтобы кому-то его доверять. Тот говорил много и признавался во всем. Его лишь один раз на дыбу вздернули и он "запел". Но Ушакову был надобен "заговор противу государыни".

— А скажи мне, Иван, кто на дому у господина твоего собирался почасту?

— Дак многие бывали у него, ваше превосходительство. Мое дело малое. Холоп я барина моего. Чего я сделать то мог? — глотал слезы камердинер.

— Но кто более всего бывал в доме барина твого?

— Его сиятельство граф Мусин-Пушкин бывал часто

— Президент коммерц-коллегии? Топильский записал сие?

— Точно так, Андрей Иваныч! Записал. Президент коммерц-коллегии граф Мусин-Пушкин, — отозвался писавший пыточные сказки Топильский.

— Еще кто? Далее сказывай! — приказал камердинеру Ушаков.

— Часто бывали архитектор Петр Еропкин, офицер горного департамента Андрей Хрущев, адмирал Федор Соймонов, секретарь кабинетный Иоганн Эйхлер, да переводчик кабинета министров государыни Жан де ла Суда. Еще и статский советник Василий Татищев бывал почасту.

— И что говорили они про государыню?

— Дак много чего говорили. Я слышал как на даче у барина моего адмирал Соймонов царицу Мессалиной назвал.

— Мессалиной? — переспросил Ушаков. — Сие кто такая? Что за имя? Топольский?

— Не могу знать ваше превосходительство, — ответил тот.

— Мессалина сие женщина такая в Древности в Риме проживала. И известна была сия особа распутством своим, — пояснил холоп Волынского.

— А те про сие откель ведомо? — спросил Ушаков.

— Да барин меня грамоте учил и по-французски я разумею и по-немецки. И от того я многие книги иноземные читал. И про Мессалину мне ведомо, — честно ответил крепостной Волынского.

— Стало быть, Соймонов про государыню сказал, что она баба распутная. Так? Так понимать слово "Мессалина" надлежит?

— Да, — согласился крепостной. — То адмирал и имел в виду!

— Так и запиши, Топильский, назвал государыню императрицу "непотребной девкой" и "гулящей женщиной". А ты, голубь мой далее говори!

— Дак чего говорить?

— Кто еще изменные речи говорил? Вот скажем Еропкин? Что он на слова Соймонова сказал? Заступился ли за честь государыни-матушки, как верноподданному положено?

— Нет. Он на то ничего не возразил.

— Стало быть, он с теми словами был согласен? Стало быть, и он наше всемилостивую государыню назвал "непотребной девкой" и "гулящей женщиной"? Да за такие слова "слово и дело" надобно орать было!

И Топильский записывал, так как надобно было. Скоро Ушаков государыне свой доклад представит. И тогда ему позволят брать иных людишек по делу сему. И слова холопа Волынского подтверждение найдут….

Следующим Ушаков велел привести к нему Гришку Теплова. Того и пытать не стоило. Он сразу стал на вопросы отвечать. Рассказал, как родословное дерево на стене в доме Волынского малевал и золотом фамилии его предков украшал.

— А что тебе говорил Волынский? — спросил Ушаков.

— Дак говорил дабы работал хорошо.

— А ежели тебя, голубя, на дыбу вздернуть! Тогда станешь вспоминать?

Теплов задрожал.

— Говори по добру, — заговорил Ушаков.

— Дак чего говорить-то?

— Отчего он велел тебе древо его родословное тако писать? Он как почитал род свой?

— Говорил что не ниже царского род Волынских! — выпалил Теплов. — Я то вспомнил. Так и сказал, что, де, род Романовский ниже его рода стоит, ибо от самого Боброка-Волынского корень свой кабинет-министр ведет.

— Вот! Пиши Топильский. Все дословно пиши! Чуешь, дело какое? Вот где корень изменный сокрыт! Род свой превыше царского возвеличивал. Говори далее.

— Говорил при мне кабинет-министр, что де надобно, раскопки на поле Куликовом учинить.

— Для чего сие? — спросил Ушаков.

— Хотел свидетельства битвы русских с татарами на том месте искать!

— Пиши тако! — Ушаков повернулся к Топильскому. — Святотатственно желал кости погибших христиан из земли вынуть.

— Записал, ваше превосходительство!

Затем Ушаков выведал, кто родословную для Волынского готовил. Он уже знал, что сделал сие статский советник Татищев, но подтверждение того ему потребно было. И Теплов наклепал на Татищева.

На следующий день Ушаков приказал Татищева арестовать и в подвалы Тайной розыскных дел канцелярии доставить. Так был взят первый конфидент Волынского.

Татищев был персоной не каким-то крепостным, али художником. От него дело Волынского должно на полный ход было раскрутиться.

Императрице сразу про сие доложили, и она Ушакова строго спросила для чего он непотребство учинил. Генерал царице свой доклад тогда и представил. Дело изменное, каверзное. И царица все как было оставила. Не раз ведь Андрей Иванович услуги её трону оказывал….

Действительного статского советника Татищева посадили на стул перед Ушаковым. Андрей Иванович не хотел его пытать. Он рассчитывал поразить воображение Василия Никитича видом пыточного застенка. И это ему удалось.

— Ты, мил человек, коли сюда попал, так правду говорить должен, — мягко проговорил Ушаков.

— Я действительный статский советник!

— А я про то знаю, мил человек. А ты, видать, не понял кто я. Андрей Иванович Ушаков, — представился генерал.

Но Татищев и сам знал кто перед ним. Кто при дворе не знал генерала Ушакова — главного инквизитора империи.

— Так вот, голубь мой, что скажу тебе. Ты мне все рассказать про измену кабинет-министра Волынского должон. Я ведь на дыбу тебя вздергивать не хочу. И зла тебе не желаю. Коли расскажешь все по чести, то ничего тебе не будет.

— Про кабинет-министра Волынского? Да вы в своем уме ли, генерал? Артемий Петрович правом личного доклада императрице наделен!

— И у меня грешного то право имеется. И имеются у меня сказки пыточные, где заявили людишки некие, о словах злокозненных, что Волынский про государыню молвил. И про его намерение стать регентом мне известно, а затем после смерти государыни и корону на себя примерить он вознамерился. Все то я знаю. А ты среди конфидентов Волынского состоял!