Остерман заплакал. Бирон хорошо знал о способности Андрея Ивановича выдавливать из себя слезы, когда нужно. Сейчас вице-канцлер начал играть новую роль — обиженного и преданного учителя.

— А ведь Иоганн не русский, герцог! Чего его потянуло на сторону этого негодяя Волынского? Кстати, это вы подняли Волынского до нынешних его высот! И теперь он метит на ваше место!

— Виноват, граф, — развел руками Бирон. — Признаю, что не разглядел, кто такой Волынский. И он предал меня, также как Эйхлер предал вас. Но вы, насколько мне известно, от услуг Эйхлера пока не отказались?

— Нет. Еще не пришло время для сего, герцог. Этого выкормыша стоит арестовать вместе с его новым покровителем Волынским…

Так был заключен союз между герцогом Бироном и вице-канцлером Остерманом. Вокруг них стал сбиваться круг немецких вельмож при дворе, которые опасались усиления Артемия Волынского и боялись его проектов относительно немцев в России.

— Мы лишим Волынского поста кабинет-министра, герцог, — продолжал Остерман. — Но нам понадобиться новый человек на его место. И назначить его следует из русских. А то пойдут нехорошие слухи при дворе. А нам нет нужды давать оружие в руки партии Елизаветы Петровны.

— И кого бы вы посоветовали на место Волынского, граф? — спросил Бирон.

— Вашего старинного приятеля, герцог. Нашего посланника в Дании Михаила Бестужева-Рюмина. И пока его стоит отозвать в Петербург и дать ему чин действительного тайного советника* (*Действительный тайный советник — по "Табели о рангах" сей чин соответствовал чину обер-камергера, который в тот момент носил герцог Бирон).

— Но Михаил развратник и вор, граф. Можно ли его поднимать столь высоко. Я дано знаю Бестужева-Рюмина.

— Это ничего, герцог. Иногда с ворами приятно иметь дело. Вы этого еще не смогли понять, ибо не столь долго в России живете как я. Я ведь еще при Петре Алексеевиче служить начал.

— Я согласен на Бестужева-Рюмина, граф. Пусть он будет тайным советником. Но Волынского еще никто от должности кабинет-министра не отстранял. Сие может сделать только сама императрица.

Война с Волынским уже началась, граф. И Анна лишить его не только поста кабинет-министра, но и головы. Дайте срок….

Год 1740, февраль, 11 дня. Санкт-Петербург. Либман и Буженинова.

Авдотья Ивановна Буженинова, нынче ставшая Голицыной, по-прежнему, свою обязанность лейб-подъедалы исполняла. И они помнила услугу Либмана и всяческое содействие ему при дворе оказывала.

Она явилась в покои обер-гофкомиссара, как и было назначено. Там её уже поджидал Лейба.

— Вас никто не видел? — спросил Либман, закрывая двери за шутихой.

— Нет. Я могу быть незаметной. Не первый год при дворе живу.

— Как государыня приняла проект Волынского?

— Не хорошо. Не нравиться ей он. Они много с Волынским про сие спорили. Но то не главное. Не с тем пришла. Прознала я, что Волынский в своем дому родословное дерево рода своего нарисовать велел.

— И что с того? — не понял шутиху Либман. — Многие знатные особы родословные деревья рисуют.

— Не понял ты меня, а говорят что умный ты. На том дереве, что ему Гришка Теплов, намалевал, свой род Волынский от персоны некой древней выводит.

— И что сие за персона? — спросил банкир.

— Имени я не запомнила. И не в том дело. Главное, что получается — Волынский наш нынче родом самой императрице не уступит. А для чего оно ему? Может и сам он на корону империи метит, когда матушка помрет?

Либман ахнул. Ай да шутиха! Вот где заковырка на которой Волынский споткнется, да и шею себе на том сломает!

Год 1740, март, 5 дня. Санкт-Петербург. Кляуза.

Андрей Иванович Ушаков, генерал и начальник Тайной розыскных дел канцелярии немало кляуз и доносов на своем веку прочитал. Но то, что принес ему обер-гофкомиссар Либман, выходило за рамки даже для Ушакова.

— Я знаю про то, что герцог Бирон коему вы служить изволите, не любит кабинет-министра Волынского. Но сей кабинет-министр особа высокая. До него нынче руками не достать.

— Вы хорошо слышали что я вам рассказал, господин Ушаков?

— Вы обвиняете кабинет-министра в страшном преступлении, господин обер-гофкомиссар.

— Не токмо обвиняю, господин генерал, но доказать то могу. Кабинет Министр Волынский заказал свое генеалогическое древо. И древо сие некий маляр Гришка Теплов на его стене в его дому изобразил. И род свой Артемий Волынский выводит от некого Дмитрия Боброка-Волынского, что в боярах еще при Дмитрии Донском состоял. А стало быть, род свой древне Романовых почитает.

— То не преступление, господин Либман. Многие князья свои роды от Рюриковичей и Гедиминовичей ведут. А те рода древнее рода Романовых будут.

— Но кабинет-министр Волынский не имеет отношения к Боброку-Волынскому и на то я отписку из Академии наук имею. В "Бархатной книге дворянства российского" написано, что род от Дмитрия Боброка-Волынского ведомый пресекся еще в середине века XVII-го.

— И что с того? В чем здесь государсвенная измена, господин Лтбман, — все еще ничего не мог поняять Ушаков.

— Артемий Волынский желает до власти дорваться высшей токмо монархам положенной. Он свою родсловную поддельную состряпал и затем став регентом и в императоры себя предложит! Царской власти он жаждет, а матушка-госыдараня ему верит. И для того верных престолу людей он извести желает.

Либьман бросил на стол мешочек.

— Что сие? — спросил Ушаков.

— Яд цикутой зовомый! И принадлежит сие кабинет-минитру Волнскому и хотел тем ядом он герцога Бирона отравить. Мои люди сие добыли! И я почел догом своим вам сие предать яко охранителю устоев державных.

— Сие верно. Я здесь матушкой императрицей поставлен блюсти покой империи! И по сему делу я следствие учну. Но как сей мешочек в кабинет-министру пришить?

— Да не в мешочке с цикутой дело, генерал. Черт с ним с мешочком. Я его просто так вам показал. Но неужели мне учить вас как такие дела вести.

— Учить меня не надобно, господин обер-гофкомиссар. Но дела противу персон великих вести не просто. И поддержка мне при дворе надобна.

— То я вам обеспечу, генерал. Кое-кто из кувыр коллегии вам помощь окажет в нужный час.

— Вон как? Это не плохо, — Ушаков понял, что говорит Либман о Бужениновой. — Но начать мне с чего?

— Много чего может вам кабинет-министра камердинер доложить. Да и Теплов Гришка, что древо малевал на стенах дома Волынского, кое-что знает. И Татищев Васька, прохвост и вор известный, что оное древо для Волынского составил.

— Я велю принять меры к тому. И благодарю вас, господин Либман, что донесли о злодействе сем.

Либман после этого откланялся. Ушаков срочно вызвал своего секретаря Ивана Топильского. Тот я вился по зову начальника.

— Все, что есть у тебя, Ванька, бросай. У нас кляуза на кабинет-министра Волынского. Чуешь, каким делом пахнет?

— Волынский в фаворе у государыни, Андрей Иваныч. Опасно с ним связываться.

— Ништо! Он в заговоре против государыни виновен! Но дело надобно с хитростию учинать! То разумей, Ванька!

— С хитростию, дабы сам Волынский пока ни про что не догадался?

— Да. Надобно его камердинера изловить на улице и тайно сюда доставить. Он у меня соловьем заливаться станет, и я стану на Волынского сказки пыточные писать.

— Завтра же камердинер Волынского будет у нас, Андрей Иванович. Возьмем так, что ни одна собака про сие не узнает.

Копать под Артемия Петровича начали…

Год 1740, март, 5 дня. Санкт-Петербург. Встреча на улице.

5 марта года 1740-го Пьетро Мира повстречал Франческо Арайю на улицах Петербурга. Капельмейстер хотел мимо пройти, словно видел шута впервые, но сам Пьетро того не дал ему. Он подошел к сеньору Франческо и поздоровался с ним:

— Здравствуйте, сеньор капельмейстер! Давно я вас не видел! Не сталкивала меня с вами судьба.