— Тогда, быть может, папаша сумеет помочь тебе и с той Сенатской комиссией, — предположила Роза. — Ручаюсь, Эстес Кефовер — безумный поклонник Макса Эрнста.

— Может, нам и самого Макса Эрнста стоит привлечь, — сказал Сэмми. — Мне потребуется вся помощь, какую я только смогу заполучить.

— Они что, всех туда созывают? — спросила Роза.

Сэмми помотал головой. Он старался не выглядеть слишком обеспокоенным, но Роза ясно видела, что он обеспокоен.

— Я кое-кому позвонил, — сказал Сэмми. — Насколько всем известно, туда призывают только нас с Гейнсом.

Билл Гейнс был издателем и верховным понтификом «Энтертейнмент Комикс». Неряшливый, но умнейший парень, он был в той же мере возбудим и говорлив, что и Сэмми — когда речь шла о работе. Как и Сэмми, Гейнс лелеял определенные амбиции. Его комиксы имели литературные претензии и силились найти читателей, которые оценили бы их иронию, юмор, а также причудливо-благочестивую торговую марку либеральной морали. Они также представали шокирующе-жуткими. Там изобиловали расчлененные трупы и кровавые раны. Страшные люди делали ужасные вещи со своими кошмарными любимыми и друзьями. Розе никогда не нравился ни сам Гейнс, ни его комиксы, хотя она обожала Бернарда Кригштейна, одного из регулярных художников «Э. К.», элегантного и утонченного как в своих работах, так и в личном общении, а также отважного манипулятора панелями.

— Знаешь, Сэм, — сказала Роза, — некоторые твои материалы чертовски горячи. Дьявольски близки к разумному пределу.

— Речь здесь может идти не только о закалывании кинжалами и вивисекции. — Тут Сэмми провел языком по пересохшим губам. — По крайней мере, не только об этом.

Роза ждала продолжения.

— Там… в общем, там, в «Совращении невинных», есть вроде как целая глава.

— Правда?

— Скажем, часть главы. Несколько страниц.

— И ты мне никогда об этом не рассказывал?

— Ты же сама сказала, что не станешь читать проклятую галиматью. Вот я и прикинул, что ты просто не хочешь знать.

— Я спросила, не упоминал ли доктор Вертхам о тебе. Ты сказал… — Она попыталась вспомнить, что же он в точности сказал. — Ты сказал, что посмотрел в именной указатель, и там тебя не было.

— Речь не об имени, — сказал Сэмми. — Я не это имел в виду.

— Понятно, — сказала Роза. — А теперь выясняется, что там про тебя целая глава.

— Там не лично обо мне. Там даже мое имя не упомянуто. Там просто болтовня о рассказах, которые я написал. «Дровосек». «Ректификатор». Но не только про мои рассказы. Там много про Бэтмена. И Робина. Есть немного про Чудоженщину. И про то, что она самую малость… ну, немного «мужик в юбке».

— Угу. Понятно. — Все об этом знали. Именно это делало их особенную тайну, их ложь, столь ироничной. Все оставалось невысказанным, лишенным вызова, и тем менее никто не был обманут. По всей округе ходили слухи; Роза никогда их толком не слышала, но порой могла ощутить их присутствие, почуять, как они медлят в гостиной, куда они с Сэмом только что вошли. — А сенат США знает, что именно ты писал эти рассказы?

— Сильно сомневаюсь, — ответил Сэмми. — Все шло под псевдонимом.

— Ну, тогда…

— Тогда все у меня будет хорошо. — Сэмми снова потянулся к блокноту, а затем обшарил выдвижной ящик тумбочки в поисках очередного карандаша. Но когда он снова оказался под покрывалами, то просто стал там сидеть, постукивая кончиком старательной резинки по блокноту.

— Как думаешь, сможет он хоть ненадолго остаться? — наконец спросил Сэмми.

— Нет. Угу. Возможно. А мы хотим, чтобы он остался? — спросила Роза.

— Ты все еще его любишь? — Сэмми в прокурорском стиле попытался застать ее врасплох. Но Роза пока еще не была готова заходить так далеко, а также тыкать так глубоко в угольки ее любви к Джо.

— А ты? — спросила она в ответ, а потом, прежде чем Сэмми успел начать серьезно воспринимать вопрос, продолжила: — Ты все еще меня любишь?

— Сама знаешь, что люблю, — немедленно ответил Сэмми. Она это и правда знала. — Нечего было и спрашивать.

— А тебе нечего было и говорить, — сказала Роза и поцеловала мужа — кратким, сестринским поцелуем. Затем она выключила свою лампочку и отвернулась лицом к стенке. Поскребывание карандаша возобновилось. Роза закрыла глаза, но расслабиться не смогла. Ей не потребовалось много времени, чтобы понять — она напрочь забыла одно, о чем ей хотелось поговорить с Сэмми: Томми.

— Он знает, что ты его приемный отец, — сказала Роза. — Джо так говорит. — Карандаш замер. Роза продолжала лежать лицом к стенке. — Он знает, что его настоящий отец — кто-то другой. Он только не знает, кто.

— Значит, Джо ничего ему не говорил.

— Разве бы он стал?

— Нет, — сказал Сэмми. — Думаю, не стал бы.

— Пойми, Сэм, мы должны сказать ему правду, — сказала Роза. — Время пришло. Пора.

— Сейчас я работаю, — сказал Сэмми. — И больше не собираюсь об этом разговаривать.

Из долгого опыта Роза знала, что так оно и будет. Разговор официально подошел к концу. И она почти не успела ему ничего сказать! Положив ладонь на теплое плечо Сэмми, Роза ненадолго ее там оставила. Опять был крошечный шок от припоминания прохлады его кожи на ощупь.

— А ты? — спросила Роза как раз перед тем, как наконец-то отплыть в сон. — Ты-то еще хоть ненадолго останешься?

Если ответ и последовал. Роза его уже не услышала.

13

В свои тридцать пять лет, с появляющимися в уголках глаз морщинками и хриплым от курения голосом. Роза Клей, раз уж на то пошло, была еще красивей той девушки, которую Джо все это время помнил. Она забросила тщетную и целиком ошибочную борьбу с собственным пухлым телосложением. Общее расширение розовой плоти смягчило драматический гребень носа, лошадиную длину нижней челюсти, опасные выступы ее скул. В бедрах Розы сохранилось прежнее великолепие, а ее ляжки сделались еще объемнее, и в те первые несколько дней великим стимулом для возрождающейся любви Джо также стал взгляд на ее бледные, веснушчатые груди, приподнимающиеся из чашечек лифчика с фиктивной угрозой пролиться, что предоставлялся ему одним из Розиных домашних платьев или шансом вечерней встречи в коридоре снаружи ванной комнаты. За годы своего отсутствия Джо бесконечно думал о Розе, но почему-то, мысленно ухаживая за ней или обнимая, всегда пренебрегал тем, чтобы потыкать ее веснушки, которыми Роза была так роскошно покрыта, и теперь их изобилие просто его поразило. Веснушки появлялись и пропадали на теле Розы с непостижимой каденцией звезд на ночном небе. Они так же мучительно приглашали пальцы их коснуться, как богатый ворс бархата или переливы увлажненного шелка.

Сидя за столом и завтракая, лежа на кушетке, Джо наблюдал, как Роза проходит мимо по своим домашним делам, неся метлу или брезентовый мешок для грязного постельного белья. Юбка ее напрягалась, силясь сдержать целеустремленное раскачивание бедер и ягодиц, и Джо казалось, словно некая струна натягивается внутри него на своем колке. Ибо, как выяснилось, он был по-прежнему влюблен в Розу. Его любовь к ней без всякого ущерба пережила ледниковый период подобно зверям из давно прошедших эонов, что всегда кишели на страницах комиксов и отправлялись в буйные набеги по улицам Метрополиса, Готама и Империума. Эта любовь, растаяв, произвела роскошный, поистине мастодонтский запах прошлого. Джо вновь с удивлением встретился с этими чувствами — и поразился не столько тому, что они вообще выжили, сколько их неоспоримой яркости и силе. Двадцатилетнему влюбленному кажется, что он никогда уже не будет так полон жизни. Однако, обнаруживая, что снова обладает этим погребенным сокровищем, Джо яснее, чем когда-либо, понял, что всю прошедшую дюжину лет он в той или иной степени был мертвецом. Ежедневная яичница со свининой, коллекция фальшивых бород и усов, торопливые обливания из раковины в кладовке — все эти регулярные, безусловные черты его недавнего существования теперь казались манерами некой тени, впечатлениями, оставшимися от весьма странного романа, прочтенного в сильной лихорадке.