Йозеф Кавалер пристроился на матраце, разок откашлялся, а потом так капитально замер, начисто перестал двигаться, как будто его выдернули из розетки. Он не ворочался, не ерзал и даже пальцев ног не сгибал. Будильник на табуретке громко тикал, а дыхание Йозефа становилось все глубже и медленней. Сэмми дико недоумевал, неужели можно в подобной ситуации просто вот так вот взять и заснуть. И тут его кузен вдруг заговорил.

— Как только смогу получить немного денег, я найду себе место и оставлю эту кровать, — сказал он с еле заметным немецким акцентом, приправленным странной шотландской интонацией.

— Вот было бы славно, — отозвался Сэмми. — А ты очень хорошо по-английски говоришь.

— Спасибо.

— Где ты его выучил?

— Предпочел бы не говорить.

— Это что, секрет?

— Это мое личное дело.

— А можешь ты мне сказать, как тебя в Калифорнию занесло? — спросил Сэмми. — Или это тоже конфиденциальная информация?

— Я был там проездом из Японии.

— Из Японии! — Сэмми чуть плохо не стало от зависти. Сам он на своих ножках-соломинках никогда не забирался дальше Буффало, никогда не предпринимал переправы более рискованной, чем через ту пузырящуюся, ядовито-зеленую полоску, что отделяет Бруклин от острова Манхэттен. На этой узкой кровати, в этой жалкой спаленке, едва ли шире самой кровати, на самых задах квартиры в здании для предельно низкого среднего класса на Оушен-авеню, где храп его бабушки сотрясал стены почище проезжающих троллейбусов, Сэмми лелеял обычные бруклинские мечты о полете, превращении и освобождении. Он мечтал с бешеной изобретательностью, трансмутируя себя в крупного американского романиста, какого-нибудь знаменитого умника вроде Клифтона Фадимана или, скажем, в героического врача. Сэмми также посредством упорной практики и огромной силы воли развивал в себе те ментальные способности, которые должны были обеспечить ему сверхъестественную власть над сердцами и умами людей. В выдвижном ящике его стола лежали (оставленные на какое-то время в покое) первые одиннадцать страниц грандиозного автобиографического романа, предположительно озаглавленного (в перельмановском духе) «Жизнь Эйба: сквозь мутное стекло» или (по-драйзеровски) «Американское разочарование» (пусть даже в теме разочарования Сэмми по-прежнему был отчаянно несведущ). Он посвятил поразительное число часов молчаливому сосредоточению — брови нахмурены, дыхание по возможности сдерживается — с целью развития в себе скрытых мозговых сил телепатии и власти над умами. По меньшей мере десятикратное прочтение «Охотников за микробами» (не иначе как «Илиады» медицинской героики) всякий раз вызывало его неподдельное восхищение. Тем не менее, как и подавляющее большинство обитателей Бруклина, Сэмми считал себя реалистом, и в целом его эскапистские планы вращались вокруг получения сказочных денежных сумм.

С семилетнего возраста он подвизался торговым агентом, продавая семена, леденцы, горшечные растения, чистящие жидкости, средства для полировки металла, подписки на журналы, неломкие расчески и шнурки для ботинок. На кухонном столе, пользуясь набором «Лаборатория Жаркова», Сэмми изобрел почти функционирующие экстракрепления для пуговиц, тандемные открывашки для бутылок и не требующие нагревания утюги. В последние годы, однако, внимание Сэмми переключилось на сферу профессиональной иллюстрации. Великие рекламные иллюстраторы и карикатуристы — Рокуэлл, Лейендекер, Реймонд, Канифф — были тогда в самом своем зените, и повсюду создавалось общее впечатление, что за чертежной доской человек может не только славно заработать себе на жизнь, но даже изменить саму структуру и тон общественного настроения. У Сэмми в платяном шкафу высились стопки папок с зернистыми газетными снимками, где изобиловали кони, индейцы, футбольные герои, человекообразные обезьяны, немецкие фоккеры, нимфы, лунные ракеты, ковбои, сарацины, тропические джунгли, медведи гризли, штудии складок на дамских платьях и вмятин на мужских шляпах, лучи света на человеческих радужках, облака в западном небе. Понятие Сэмми о перспективе было весьма туманным, его знание человеческой анатомии — сомнительным, линия — зачастую корявой, зато вором он был весьма предприимчивым. Вырезая из газет и комиксов любимые страницы и отдельные рисунки, Сэмми аккуратно вклеивал их в толстую тетрадь, вводя туда тысячи примеров разнообразных поз и стилей. Эта его библия газетных вырезок находила себе широкое применение, когда Сэмми стряпал подделку под комикс «Терри и пираты», называя «новое» творение «Южно-китайским морем», или рисовал добросовестную имитацию великого Каниффа. Реймонда он обокрал в штуковине под названием «Коновал планет», а Честера Гулда — в комиксе про агента ФБР (явно страдающего тризмом челюсти), названном «Костолом Дойль». Сэмми пытался тырить у Хогарта и Ли Фалька, у Джорджа Херримена, Гарольда Грея и Элзи Сегар. Свои пробы он держал в толстой картонной папке под кроватью, дожидаясь возможности, главного шанса показать себя людям.

— Из Японии! — повторил Сэмми, чувствуя, как голову ему кружит каниффианский парфюм, окутывавший это название. — А что ты там делал?

— В основном страдал от кишечных недугов, — ответил Йозеф Кавалер. — И по-прежнему страдаю. Особенно по ночам.

Сэмми немного подумал над важной информацией, затем отодвинулся чуть дальше к стене.

— Скажи мне, Сэмюель, — сказал Йозеф Кавалер. — Сколько примеров должно быть в моей папке?

— Не Сэмюель. Сэмми. Нет, лучше зови меня Сэм.

— Хорошо, Сэм.

— В какой папке?

— В папке с рисунками. Чтобы показать твоему начальнику. К несчастью, мне пришлось всю мою работу оставить в Праге, но я очень быстро могу сделать уйму ужасно хороших вещей.

— Чтобы моему боссу показать? — переспросил Сэмми, чуя в своем смущении безошибочный след твердой руки своей матушки. — Ты о чем?

— Твоя матушка предположила, что ты поможешь мне получить работу в компании, где ты работаешь. Я художник, как и ты.

— Художник. — Сэмми опять позавидовал своему кузену. Такого заявления он бы нипочем из себя не выдавил, не опустив плутоватого взгляда к носкам ботинок. — Матушка сказала тебе, что я художник?

— Да, художник по рекламе. В компании «Эмпайр Новелтис Инкорпорейтед».

Какое-то мгновение Сэмми прикрывал чашечками ладоней тот крошечный огонек, который этот полученный из вторых рук комплимент в нем зажег. Затем он в темпе его задул.

— Она просто языком молола.

— Что? Прости, я не…

— Дичь, говорю, несла.

— Дичь? Куда несла?

— Короче, я там просто учетчик. Порой мне рекламу раскрасить дают. Или, когда вводят новое наименование, я берусь его проиллюстрировать. Каждая иллюстрация — два доллара.

Йозеф Кавалер испустил еще один долгий вздох. Но по-прежнему не двинул ни мышцей. Сэмми никак не мог решить, чем объяснялась эта полная неподвижность — невыносимым напряжением или железным спокойствием.

— Она отправила письмо моему отцу, — попытался продолжить Йозеф. — Помню, она написала, что ты создаешь превосходные дизайны новых изобретений и устройств.

— Знаешь что?

— Теперь знаю. Она дичь несла.

Сэмми вздохнул, тем самым предполагая, что дела, к несчастью, именно таковы. Вздох сожаления получился тяжким, многострадальным — и насквозь фальшивым. Несомненно, отписывая своему пражскому брату, его матушка считала, что передает совершенно точные сведения. Ведь это именно Сэмми весь последний год молол языком и нес дичь, приукрашивая не только своей матушке, но и всем, кому охота было его слушать, лакейскую природу своего положения в «Эмпайр Новелтис». Сэмми ненадолго смутился — но не столько оттого, что был пойман за язык и вынужден признаться в своем низком статусе кузену, сколько от получения очевидного доказательства изъяна всевидящей материнской лупы. Затем он задумался, а так лиего матушка, далекая от неспособности распознать пустую похвальбу, на самом деле рассчитывала на его в высшей степени преувеличенное влияние на Шелдона Анаполя, владельца «Эмпайр Новелтис». Если ему, Сэмми, требуется подтвердить притворство, которому он посвятил столько усилий по развешиванию лапши на уши, значит, завтра вечером он должен прийти домой с работы, держа в своих коротких пальцах жалкого учетчика работу для Йозефа Кавалера.