В круге хранителей Голема нашлось немало тех, кто сопротивлялся предложению отправить его за границу — пусть даже безопасности ради. Один из их аргументов был таков, что, поскольку Голем изначально был создан из глины реки Мольдау, ныне Влтавы, то, перемещенный из своей природной среды обитания, он может пострадать от физического распада. А хранители с историческим складом ума — которые, как и историки всего остального мира, гордились своим уравновешенным ощущением перспективы — резонно указывали, что Голем уже пережил многие столетия вторжений, бедствий, войн и погромов, никем не обнаруженный и никуда не перемещенный, и советовали не делать резких движений в связи с очередным временным поворотом судеб евреев Богемии. В этих рядах оказалось даже несколько человек, которые после определенного нажима признались, что не хотят удалять Голема из Праги, ибо в глубине своих сердец все еще лелеют детскую надежду на то, что великий враг жидоненавистников и кровавых клеветников однажды, в час отчаянной нужды, восстанет, чтобы сражаться вновь. В конечном итоге, однако, общее голосование хранителей решило в пользу перемещения Голема в безопасное место, предпочтительно в нейтральное государство, находящееся на некотором отдалении и не вполне лишенное евреев.

Почти сразу же после принятия окончательного решения один из членов тайного круга, имевший связи в среде пражских сценических фокусников, назвал имя Бернарда Корнблюма как человека, на которого можно было положиться в плане осуществления операции по перемещению Голема или его, так сказать, эскейпа.

Бернард Корнблюм был аусбрехером,практикующим иллюзионистом, специализирующимся на трюках со смирительными рубашками и наручниками — представлениях того сорта, которые прославил Гарри Гудини. Корнблюм недавно покинул сцену (в конце концов, ему уже стукнуло семьдесят), чтобы осесть в Праге, на своей второй родине, и ждать неизбежного. Первой же родиной фокусника, утверждал предложивший его кандидатуру член тайного круга, был Вильно, священный город еврейской Европы, известный также, несмотря на репутацию определенного жестокосердия, как место, где привечали людей с сердечным и сочувственным отношением к големам. Кроме того, Литва официально была нейтральной страной, а любые амбиции, какие Адольф Гитлер мог в ее отношении иметь, были, по слухам, отвергнуты Германией в секретном протоколе, приложенном к пакту Молотова-Риббентропа. Итак, Бернарда Корнблюма должным образом призвали, сдернув с насиженного сиденья за покерным столом в клубе «Гофзинсер», чтобы переговорить с ним в тайном месте встреч членов круга — у «Монументов Фаледера», в сарае за демонстрационным залом с надгробиями. Там Корнблюму разъяснили природу задания: Голема следовало тайно вынести из его секретного укрытия, должным образом подготовить к переправке, а затем, не привлекая лишнего внимания, вывезти из страны и передать сочувствующим лицам в Вильно. Необходимые официальные документы — транспортные накладные, таможенные сертификаты — должны были обеспечить влиятельные члены круга или же их высокопоставленные друзья.

Бернард Корнблюм сразу же согласился принять на себя задание тайного круга. Пусть даже, подобно многим фокусникам, убежденный неверующий, поклоняющийся только Великому Иллюзионисту по имени Природа, Корнблюм был в то же самое время преданным долгу евреем. А самое главное, он отчаянно скучал и был несчастлив в своей отставке, даже обдумывая очевидно опрометчивое возвращение на сцену в то самое время, когда круг его призвал. Живя последнее время в относительной нужде, Корнблюм тем не менее отказался от предложенного ему щедрого гонорара, выставляя лишь два условия: во-первых, он не разгласит никаких подробностей своих планов, а во-вторых, не примет ничьей добровольной помощи или совета. Иными словами, выходило, что на протяжении всего трюка занавес должен был быть опущен — и поднят лишь по его завершении.

Условия Корнблюма поразили тайный круг не только как совершенно прелестные, но и как в определенном смысле разумные. Чем меньше все они знали о подробностях, тем с большей легкостью в случае провала операции смогли бы отречься от своей информированности о вывозе Голема.

Покинув «Монументы Фаледера», не столь отдаленные от его квартиры на Майзеловой улице, Бернард Корнблюм направился домой, а мозг его тем временем уже начал гнуть и укладывать арматуру крепкого и изящного плана. В 1890-х годах, живя в Варшаве, Корнблюм вынужденно ввязался в преступную жизнь вора-домушника, и перспектива тайного извлечения Голема из его нынешнего местопребывания пробудила грешные воспоминания о газовых светильниках и похищенных драгоценностях. Но стоило только старому фокуснику войти в парадную своего дома, как все его планы изменились. Привратница высунула голову из своей будки и сообщила, что Корнблюма в его квартире ждет некий молодой человек. Симпатичный мальчик, сказала она, вежливый и прилично одетый. Разумеется, добавила привратница, другого визитера она бы заставила подождать на лестнице, но тут ей показалось, что она узнала в молодом человеке бывшего ученика герра профессора.

Те, кто зарабатывает себе на жизнь, играя с катастрофой, развивают в себе способность пессимистического воображения, что зачастую почти неотличимо от проницательности. Бернард Корнблюм сразу же понял, что нежданным визитером должен быть Йозеф Кавалер, и сердце его упало. Еще несколько месяцев тому назад Корнблюм услышал, что этот мальчик уходит из художественного училища и эмигрирует в Америку. Должно быть, что-то пошло не так.

Когда его старый учитель вошел в квартиру, Йозеф встал, прижимая к груди шляпу. На нем был новый костюм из превосходного шотландского твида. По румянцу на щеках и явному избытку заботы о том, чтобы не стукнуться головой о низкий скошенный потолок, Корнблюм понял, что мальчик изрядно пьян. Впрочем, мальчиком его уже нельзя было назвать — Йозефу скоро должно было стукнуть девятнадцать.

— Что случилось, сынок? — спросил Корнблюм. — Почему ты здесь?

— Я не здесь, — ответил Йозеф. Широко расставленные глаза этого бледного и веснушчатого юноши, черноволосого, с носом одновременно и крупным, и чуть приплюснутым на вид, были слишком оживлены сарказмом, чтобы сойти за задумчивые. — Я на поезде до Остенде. — Явно переигрывая. Йозеф притворился, что сверяется с часами. По нестандартности жеста Корнблюм заключил, что он вовсе не притворяется. — Сейчас, видите ли, я как раз проезжаю Франкфурт.

— Вижу.

— Да. Вот так. Все состояние моей семьи было истрачено. Все, кому следовало дать взятку, ее получили. От нашего банковского счета ничего не осталось. Был продан страховой полис моего отца. Драгоценности моей матери. Фамильное серебро. Картины. Почти вся хорошая мебель. Медицинское оборудование. Акции. Облигации. И все ради того, чтобы я, счастливчик, мог сидеть в этом поезде, понимаете? В вагоне для курящих. — Йозеф выдул клуб воображаемого дыма. — Чтобы я мчался через Германию по пути в старые добрые США. — Концовку фразы он произнес на гнусавом американском английском. На слух Корнблюма, акцент у него был вполне пристойный.

— Мальчик мой…

— И все мои документы в порядке, будьте уверены. — Опять американская концовка.

Корнблюм вздохнул.

— Выездная виза? — догадался он. В последние недели до него постоянно доходили истории о множестве подобных отказов в последнюю минуту.

— Мне сказали, что там не хватает печати. Одной-единственной печати. Я сказал, что такого просто не может быть. Все было в полном порядке. У меня имелся перечень, составленный самим младшим помощником секретаря по выездным визам. Я показал чиновникам этот перечень.

— И что?

— Они сказали, что требования изменились сегодня утром.Была получена директива, телеграмма от самого Эйхмана. Меня ссадили с поезда в Хебе. В десяти километрах от границы.

Корнблюм с кряхтением опустился на кровать — он страдал от геморроя — и похлопал по покрывалу. Йозеф сел рядом и опустил лицо на ладони. Затем он с содроганием выдохнул. Плечи его напряглись, на шее выступили натянутые сухожилия. Юноша явно боролся с желанием зарыдать.