Откуда взялись силы у двух людей, не понятно, но им удалось по обломкам Никодимовой телеги закатить во вторую все пушки и даже ту, что отлетела назад. Разрывая коняшке в кровь губы, и разбивая ей бока, они потащили непосильный для неё груз в глубину леса. На все что её хватило, это с великим трудом, протащиться три версты, до маленькой речушки, практически ручья, перегородившего им дорогу. Быстро осмотрели брод и поняли что здесь им не пройти с таким грузом.

И тогда они приняли решение. Скинули большую пушку и две маленькие на землю, подкатили в обрыву, сбросили на берег ручья и подкопав, обрушили сверху на них целую прорву песка. Из леса приволокли сушняка и накидали сверху, добавили сухой травы и подожгли, скрывая, таким образом, следы своей работы. С оставшимся грузом они спокойно добрались до расположения наших войск и вот тут-то и выяснилось. Что из всего полка в живых осталось только двое. Остальных, кого порубили, обозленные сопротивлением ляхи, кого в полон увели. Но судя по количеству найденных на поле боя тел, таких практически не было.

И вот тогда. Этих двух кренделей, посетил дух жадности и наживы, пушка в триста килограмм веса и две пушченки на сотню. Они не сказали никому, что спрятали эти орудия. Они решили оставить их там до лучших времен, надеялись остаться в живых и поделить честно пополам. А там было что делить, пушки то, медные…'

Волею судеб они прошли ту войну без особых ран и увечий. Если не считать того что Никодим после неё, с застуженной спиной слег надолго. Отбитая в молодости, дала о себе знать в зрелые годы.

Жить на что-то надо было, и тут в слободе он встретил своего напарника по тому бою. Слово за слово, разговорились, вспомнили былое и начали осторожно прощупывать друг друга. Сговорились и на два месяца уехали из Москвы. Вроде как по делам, так, во всяком случае, говорили всем, кому надо было знать и кому не надо, тоже.

За два месяца каторжного труда им удалось сначала вывести вглубь леса, устроить лагерь, и потихоньку, не дай бог, кто услышит, звон, порубить стволы.

Дед, взял себе, медь с двух маленьких пушек. Наверно посчитал, что Никодимова предусмотрительность, спасла им жизнь и поэтому его доля должна быть больше.

В прошлом году, зимой он представился, на смертном одре открыл своему внуку тайну, откуда на его род свалилось богатство. Внучок этот, Евдоким, посчитал себя обделенным и решил стребовать с Никодима или деньгами или медью али другим товаром то, от чего отказался его дедушка.

Закончив рассказ, Никодим смотрел на меня, а я на него. Потом не выдержал и расхохотался

— Всё Феденька, кончились у меня гроши, ежели ничего не продадим, по миру пойдем, — Передразнил его. Напомнив, как пришел к нему недавно просить рубль.

Он зло сплюнул, — Федька. Я тебе как на духу поведал, а ты чего?

— пустое это все, Силантий нужон, этого Евдокима в оборот брать надобно. Ежели не сговориться с нами, к ногтю. Как говорил один… (замялся подыскивая слово)… Один грек. Нет человека, нет проблем. Задавить его тишком, токмо обставить, так что сам утоп, на рыбалке. Знаешь, вышел мужичок на бережок да поскользнулся, да на камушек головушкой, да упал, сполз вводу да захлебнулся болезный. И такое… Бывает.

Повернулся к Никодиму. Тот смотрит на меня не с испугом, но с какой-то опаской, что ли, настороженно, так… Молча. Потом сказал. — Страшный ты человек, Федор.

— За своих, — я ощерился, — глотку перегрызу. Всякая нелюдь… — начал заводиться. Выплевывая слова сквозь зубы. — Я. Этих. Блядей. Рвать. буду… они у меня землю жрать будут…

Заткнулся. Через нос сделал глубокий вдох и медленно выдохнул ртом. В жилах кипела кровь, надо было успокоиться, с недавних пор заметил за собой одну не хорошую, как считаю, черту. Смотреть на врагов, через перекрестье прицела…

И очень её боюсь.

— Никодим пойдем напьемся. Евдокима возьму на себя. Честное слово. Я его убивать не буду, он сам не захочет у нас работать. Давай его отправим на выселки…

— Куда!?

— это я так нашу деревушку прозвал. Там у нас Силантий заправляет. Так вот ему обскажем — что этот человек подсыл и надо его как зайца затравить. Калечить не надо, но чтоб сам сбежал, оттуда.

— А ежели не сбежит?

— А куда он денется если его заставят говно из выгребных ям черпать.

— так он литец…

— Во-первых, он работник. А хозяину, куда лучше видно, что надобно делать. Твой покойный друг по чести с тобой разошелся. А этому крысенышу, захотелось урвать кус, от чужого пирога, да только удом по морде получит. Хрен ему. — Скрутив из пальцев фигу, сунул её под нос Никодиму. Он отбил её, усмехнулся, — Пойдем, вражий сын. Пива выпьем.

Ну, хоть вечер получился нормальный, и даже Марфа не шипела…

Лета ХХХ года, март 15 день

— Антип, что у тебя с моими зубчатыми колесами?

— Никогда так не делали…

— Ты говорить будешь или делать? Сначала сделай, а потом хоть башку о стенку разбей. Доказывая мне что так, не делают. Их надо отливать именно так и никак иначе. — Спорить вздумал, на хрена мне цельно бронзовая шестерня нужна? У неё посадочное место слабое, а у составной, середина железная, а обод бронзовый.

— не получиться.

— Получиться! Пойми, голова садовая, эта часть. — Я приподнял вставку, показывая ему, — Сделана один только раз. Сломаются зубцы, мы срубаем старую, и ставим новую. Все дела займут полдня.

— Так и целиком сделать можно…

— Можно. Но не нужно. Посмотри и посоветуй, как закрепить это колесо так, чтоб оно не болталось и через год. Сможешь?

Он задумался, и отрицательно покачал головой, — Нет, не ведаю. Не смогу.

— Если делать цельную, бронза мягкая, ежели клином крепить, разболтается быстро и отвалиться…

— так и отсюда выскочит так же…

'Поскорей бы соорудить простенький токарный станок, поставить на него сбоку зажим для крепления планшайбы и сам смогу, нарезать простенькие, прямые шестерни из блинов заготовок. Только фрезу толковую сделать'

— Иди отсюда, к завтрему у меня должно быть четыре колеса. — Волевым решением прервал нарождающийся спор. На самом деле, дел было выше крыши.

Нормальный парень, немного занудный, въедливый, дотошный, но в отличии от Данилы, если что-то идет не так, подойдет и спросит. Вот и сейчас приперся, руки в формовочной земле, фартук заляпан глиной — делает первую нашу шестеренку.

Мне надо идти к кожевникам, они по моему заказу, должны сшить клиновой ремень приводной. Хорошо, что по осени, шкур накупил по дешевке, а то содрать с меня как за несколько пар сапог хотели.

Мотор, даже в таком виде, значительно облегчил работу, мой, самодельный ремешок проработал всего ничего, часа два, а потом порвался, но и этого хватило, чтоб наглядно показать всем обитателям мастерской прелести механической обработки. Суконо-комвольный станок исправно натирал до блеска все приложенные к нему заготовки и делалось это все очень быстро и безо всяких усилий с моей стороны. Никодим захотел, чтоб я ему приладил и вальцы, но отговорился, там усилие надо, а не скорость. Да мне и самому не терпелось попробовать. Мы чуть ли не всем наличным составом крутили вручную, когда нужна была листовая медь.

Немного страшновато, иметь под боком пыхтящий движок, вот поэтому и нужен, нормальный привод. Отверстие в стене уже готово, с той стороны установлена рама, на ней двух пудовый маховичек, ограждение, рычаг с натяжным роликом, эдакий фрикцион.

Лета ХХХ года, март 19 день

— Антип! Если сейчас откроешь варежку, настучу по клюву.

— А…

— Рот и нос. Понял? — Забываюсь в выборе слов, иногда. Особенно когда злится начинаю, этот черт оказался прав и от этого зол вдвойне. Хотя заготовка была и разогрета, спайки не произошло, стальная втулка болталась как… Цветок в проруби. И видеть его довольную физиономию, говорящую: — 'Я был прав' — свыше моих сил. Надо что-то срочно придумать, верней вспомнить из опыта, той жизни.

Как назло ничего путного на ум не приходило, а я клятвенно обещал, Никодиму через седмицу начать катать медные пластины.